Векослав Калеб - Прелесть пыли
Пока партизаны ели кашу, весть о них пронеслась по всему селу и перед домом собралась довольно многолюдная толпа. Больше всего было девушек, потом детей и стариков; мужчин — молодых и средних лет — почти не было.
— Несколько дней через село не проходят партизаны, вот и пришли разузнать, что там такое делается, — сказала женщина.
— Видите этот пулемет? — спросил Голый.
— Видим.
— Мы его у немцев отняли. А кто отнимает? Сильный или слабый?
— Рассказывай, рассказывай! — заволновался старик. — А немец гуляет по дорогам, сидит в городах.
— Уходит он, уходит, только вы об этом не знаете.
Голый встал. Откинул одеяло и, оставив его на скамье, вышел на порог.
— Люди! — крикнул он с порога.
— Что, сынок, что? — тонким голосом пропищал старик.
Дети засмеялись.
Хотя солнце уже припекало сильно, Голый дрожал, лицо его побледнело. Мальчик заметил, что ноги не очень-то держат товарища, и подхватил его под руку. После каши их снова сморила усталость; они стояли, прислонившись друг к другу.
— Эй, люди, вот этот мудрый старец говорит, что знает, кто сильнее.
— Да, знаю.
— А я говорю, что народ сильнее. Вы все сильнее, чем тот, о ком он думает, хоть вы сейчас и боитесь.
— Ничего мы не боимся, — сказала девушка.
Народу набежало много; толпа сплошь белела девичьими рубахами. Женщины с обветренными лицами смотрели на Голого доверчиво, они уже не видели его голых ног. А он спокойно и скупо рассказывал о положении на фронтах, о том, что фашисты повсюду отступают, что и здесь, в горах, врага удалось обмануть; народная армия прорвала кольцо окружения и предприняла новое наступление, освободила многие города и села.
— Свобода уже близка, — закончил он.
Слушали его спокойно, сдержанно, но не без доброжелательства. Слова его принимали даже с чувством благодарности. Неожиданно раздался возглас:
— Самолеты!
Люди неторопливо попрятались, кто под дерево, кто под стреху, кто в дом.
— В тень прячьтесь! — крикнул Голый.
С юга, низко над землей, летели три двухместных самолета; они с грохотом пронеслись над селом и ушли в сторону поля.
— Жди сегодня оттуда войска, — сказал кто-то, — разведка.
Старик подошел к Голому.
— Знаешь что, товарищ, — сказал он, — хоть ты мне и наговорил всякого и хоть я тебе не очень верю, но ты все-таки приходи в мой дом, будь гостем, отдохни у меня. А дом мой вон там.
— Ну что ж, мы как раз идем туда. Можно завернуть по дороге.
Партизаны поблагодарили хозяйку за угощение и распрощались. Они стояли перед ней, переминаясь с ноги на ногу, их души переполняли добрые чувства, а слов не было. И она глядела на них с какой-то печалью в глазах. Будто от нее отрывали родных детей. Глаза ее горестно мигали. Словно она хотела им что-то сказать, о чем-то спросить и попросить. Все это Голый заметил, но не сразу понял, а поняв, не нашелся, что сказать, и, вконец смущенный, ушел.
— Веди к своему дому, — сказал он старику.
Дети, особенно мальчишки, ринулись за ними, во все глаза разглядывая голые ноги партизана, словно в них заключалась самая важная тайна. А русая девушка шла рядом с бойцами уже на правах своей.
Дом старика стоял неподалеку. Тут же, за деревьями. Домишко был небольшой, под высокой островерхой крышей. Оконца закоптелые, стены дряхлые и вылинявшие. В открытую дверь был виден очаг, огонь весело потрескивал и ярко освещал внутренность дома. Вокруг очага и большого чугуна, подвешенного над ним, сидели еще два старика, две женщины и молодой парень; поодаль копошились детишки. Гостей старик усадил на скамеечку у низкого столика посреди комнаты. Они сели по-прежнему устало, поставив локти на столик и подперев голову руками, чтобы легче было справляться с обязанностями, которые налагало на них гостеприимство хозяев.
— Теперь вы мне честь по чести скажите, что это там, в горах, случилось, почему гремит и грохочет день и ночь.
— Нас было окружили, но мы не дались. Оружия и войска нагнали тьму, но мы ударили и пробили кольцо.
— А как тебя угораздило без штанов остаться?
— Вода унесла. Реку переходил. Хотел сухим остаться, а остался без штанов. Вот и тебе невредно намотать на ус.
— Что? Коли захочу остаться сухим, останусь без штанов?
— Да, примерно так.
— Понимаю, прекрасно понимаю.
Парень у очага крутил в руках кочергу, упорно глядя в огонь и делая вид, что не прислушивается к разговору; губы его были плотно сжаты, а подбородок воинственно выдвинут вперед. На нем был прочный суконный костюм, на ногах крепкие резиновые опанки на ремнях, на голове плоская черная шапочка.
Голый кинул взгляд на парня, потом на девушку в красной кофте, которая стояла в дверях и все еще глядела на гостей, точно на чудо, и произнес неопределенно, словно ни к кому не обращаясь:
— С гор огонь, с долин огонь, кого земля родила, кого земля носит? Если убежишь от смерти, смерть не пожалеет друга; если сбережешь домишко, пламя покарает поле. Нет, нелегкое то дело — новый мир построить! Новый мир, приятель!
— Новый мир? — поднял старик острый подбородок.
— Ничего старого на земле не останется. Один ты!
— На развод мудрости, — добавил мальчик.
— Тебе бы только зубоскалить, а моя голова, сынок, не трухой набита.
Женщина сняла крышку с чугуна и помешала варево. Из чугуна поднялась струя пара. Мальчику почудился какой-то необычайно вкусный запах. Однако на лице Голого он не заметил никакой перемены.
— Картошка на горизонте, — шепнул мальчик.
Настроение вдруг резко пошло вверх, хотя все его существо тянулось к чугуну в ожидании той счастливой минуты, когда он появится на столе. Голод еще давал себя знать, каша только расширила зияющую пустоту в желудке. Страстное, нетерпеливое желание ощутить во рту белую рассыпчатую мякоть картофеля так распалило его, что всю силу своей фантазии он обратил на большое пятно копоти, расплывшееся по стене.
— Смотри, какая у вас на стене картина, — сказал он парнишке, щупавшему его винтовку.
— Какая картина?
— Да вон, видишь: внизу сердито рычит пес, поднял голову и рычит. А все потому, что прямо перед его носом порхают две птахи, два славных воробышка, — кружатся, шалунишки, веселятся, над ним потешаются, а он все разевает пасть, чтоб схватить их, да не удается. Тут же вот и рыбка, чуть повыше, ревниво ринулась на подстреленную утку, падающую с облаков вместе со своей тенью. Рыбка и говорит утке: «Что тебе здесь надо?» А выше, в облаках, в белом саване, словно в яичной скорлупе, расселся важный господин, вот он встал и понес свою огромную-преогромную голову, мудростью начиненную. Перенес он ее к окошечку в облаке, высунулся, поморщился и сказал: «Пусть все будет так, как есть!»
— Ха-ха-ха… Точно! — обрадовался парнишка.
— Правильно, вон собака, — сказала девушка.
— Как же это ты так о боге говоришь, а? — сказала женщина, стоявшая рядом с мальчуганом.
Мальчик удивленно поглядел на нее. Он и не думал говорить о боге. Он смотрел на женщину, недоумевая.
— Я знаю, вы в бога не верите.
— Во что не верим?
— В бога.
Русая девушка не сводила глаз с мальчика, предвкушая его ответ.
— Я только говорю, — сказал он, заговорщически подмигивая девушке, — я только говорю, что это облако, а на земле люди, и для меня важно, какие люди…
— Правильно, — уверенно поддержала девушка.
— Ну да ладно, — сказала женщина, — я ведь так, пошутила.
Хозяйка подбежала к очагу и снова сняла крышку. Пар поднялся до самого потолка, белый ароматный пар. Но опять нельзя было с уверенностью сказать, что бурлит в чугуне.
Голый и сейчас не обратил внимания на чугун. Что происходило в его желудке, знал только он. Разговаривал он со стариком о самолетах.
— Люди летают, бороздят небо. По мне, так могли бы и не придумывать самолеты. Вряд ли мне доведется летать, а вот что дом мой порушат, это очень даже может случиться, — сказал старик.
— Нет, это настоящее чудо, — говорил Голый, — кто бы мог подумать!
— Всегда кто-нибудь да страдает, сейчас, например, наше село. Вчера здесь проходили четники, позавчера — немцы, еще раньше — усташи. Не знаем, что принесет день, что — ночь. Потому и обедаем так рано. Счастье еще, что войска проходят низом ложбины, а сюда заходят лишь патрули. Не знаешь, что тебя еще ждет! Не придется ли в горы карабкаться?
— Не придется, — сказал Голый. — Каждый получил свое.
— Ой ли?
— Каждый получил свое, — повторил Голый.
— Так, так. Думаю, и вам досталось.
— Правильно думаешь. Но конец венчает дело, а последнее слово за нами!
Парень у очага сидел все с таким же отчужденным видом. Он ни с кем не заговаривал, прикидывался, будто ничего не слышит, да и на него никто не обращал внимания, точно его вообще здесь не было, вернее, точно хотели, чтоб его не было.
