Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 1 - Ярость
К Оленичу подполз с забинтованной головой Бодров. Он еще не отошел от испуга, и лицо его, робкое и растерянное, выглядело жалко. Оленич хотел приободрить парня, но тот хриплым голосом доложил:
— Товарищ старший лейтенант, Райков послал сказать, что артиллерийская разведка просит уточнить ориентиры огневых вражеских точек.
Оленич быстро нанес на бумагу данные и отдал Бодрову.
— Скорее передай это ребятам из артиллерийской разведки. Ты в состоянии?
— Да, товарищ командир.
И как-то неожиданно установилась тишина. Было странно: после грохота, гула, взрывов и стрельбы вдруг — такая тишь. Оленич пришел в отделение Райкова:
— Будьте внимательны, сейчас противник должен начать наступление. Передайте пехоте, чтобы подпускали ближе, стреляли наверняка. Наступать будет много, они ведь тоже готовились к сегодняшнему дню. Попробуют действовать на психику.
Да, наверное, каждый боец чувствовал, что сейчас решается вопрос жизни и смерти. Может, об этом конкретно никто и не думал, но душевное напряжение, обессиливающее ожидание овладевало каждым, И теперь, когда этот миг стал реальностью, подошел вплотную, все зашевелились, отряхивались, приводили себя в порядок, осматривали оружие. Делали они это незаметно, но Оленич не впервые наблюдал за солдатами в часы, предшествующие бою, и знал, что это самое трудное время. Когда начинается бой, все тревожные раздумья отходят на второй план, а то и теряются вовсе. Еремеев протянул Оленичу карандаш:
— Не успел. Вот не успел…
Телефонист позвал Оленича к телефону. Комбат Истомин спрашивал, как обстановка, не навредила ли артподготовка и бомбежка? Оленич успокоил командира, что все в порядке, что легко ранен один пулеметчик, что бойцы готовы к отражению наступления противника.
— Очень надеюсь на тебя и на твоих пулеметчиков. Ты это помни, Андрей.
— Помню и понимаю.
— Хорошо. Поддерживай со мною связь: я тоже буду себя чувствовать уверенней.
Последняя фраза очень удивила Оленича: неужели и Истомин способен испытывать сомнения, переживать за исход событий?
Над равниной медленно опускалась, рассеиваясь, пелена дыма и пыли, по ложбине тянуло гарью, улавливался кисловатый запах тола.
Кто-то из бойцов пронзительно-отчаянно выдохнул:
— Фрицы!
Оленич поднял голову и увидел первую шеренгу серо-зеленых фигур, отделившихся от зарослей сада и продвигающихся по зеленому лугу к реке. Они шли с винтовками и автоматами на изготовку и не начинали стрелять» Оленич передал команду: подпустить ближе к речке.
В глубине сада снова завыли минометы, над головою пронеслись с шелестящим свистом мины. В нашем тылу отозвались пушки, и снаряды прошуршали, летя в тыл немцев. Они взорвались далеко, еле слышны были звуки взрывов.
Из тени деревьев появлялись снова и снова солдатам противника. Стрелки батальона не выдержали и открыли стрельбу. И тут же застрочили немецкие автоматы и ручные пулеметы. Кто-то из бойцов неподалеку от Оленича застонал. Райков еще не начинал огня. И когда вражеские солдаты приблизились к самой реке, сержант спросил у Оленича:
— Товарищ старший лейтенант, можно начинать?
— Еще чуть-чуть, пусть входят в воду. В реке не заляжешь.
Но вот слева застрекотал «максим». Оленич определил: Гвозденко открыл огонь. В бинокль видно было, как изломалась цепь вражеских солдат, как замедлилось их продвижение к мосту.
— Начинай, Райков! — скомандовал Оленич.
Сержант сам лег к пулемету. Оленич видел, как цепкие руки паренька слились с рукоятками, как большие пальцы нажали на гашетку. «Максим» вздрогнул, даже подался вперед тупым носом, словно хотел вырваться из сильных рук.
Шеренги немецких солдат уже не так ровно и браво шли, как вначале, многие падали, не дойдя до реки. Но другие шли упрямо к берегу. Бойцы стреляли дружно, пулеметы строчили бойко, но и вражеские солдаты непрерывно поливали огнем позиции обороняющихся батальонов Истомина и Полухина. Видимо, взвод минометчиков получил приказ накрыть минами наступающую пехоту врага. Мины начали взрываться на всем пространстве от сада до реки, разрывая немецкие шеренги. Отдельным автоматчикам удалось достигнуть реки, но почти все они упали в воду, уже убитые или тяжело раненные. Вот один автоматчик, беспомощно взмахнув руками, тяжело рухнул на берег, свесившись до самой воды. Второй, изогнувшись чуть ли не вдвое, опустился сначала на одно колено, потом на другое, упираясь руками в землю, наконец уткнулся головой в песок. Внимание Оленича привлек Огромный Детина с ручным пулеметом. Он шел в полный рост и, прижав приклад к животу, беспрерывно строчил. Андрей не видел, но чувствовал, что его пули пролетают где-то совсем рядом, что они не дают бойцам передних окопов поднять голову. Пулеметчик вел себя довольно нахально, словно верил, что его никакая пуля не возьмет. «Врешь, возьмет!» — подумал Оленич, прилаживаясь к стрельбе. Немец вошел в реку, вода переливалась через широкие голенища его сапог, но он шел. И тогда Оленич полоснул из автомата короткой очередью. Нет, немец не остановился и продолжал идти, не обращая внимания, что вокруг него вода закипает от пуль. Андрей снова нажал на спусковой крючок и уже не отпускал, пока пулеметчик не остановился, удивленный. Пошатнувшись, он удержался на ногах и выхватил из-за голенища гранату на длинной деревянной рукоятке. Оленич прицелился и сделал два-три выстрела. Рука с гранатой дрогнула, словно по ней прошла судорога, и повисла, пальцы разжались, граната, упав на мокрый валун, взорвалась. Облачко сине-серого дыма рассеялось. На валуне животом вниз лежал пулеметчик, светлые волосы свисали с головы, и вода шевелила их. Пилотка поплыла по течению…
Теперь все стало на свои места, бой шел знакомо, как уже было не раз. Прошло, наверное, часа полтора, немцы постепенно отошли назад в сад. Наступила тишина. Эта передышка была необходима, и Оленич решил проверить: какие потери, в каком состоянии вся оборона.
У пулеметчиков потерь не было, среди пехоты убитых несколько человек, десятка два раненых. Как там Женя? Надо бы заглянуть.
— Еремеев, есть у нас водичка?
Пригибаясь, ординарец приблизился к командиру и подал флягу.
16
Первая атака вражеской пехоты отбита сравнительно легко. Но передышка нужна была, чтобы осмотреться, привести в порядок людей, дать опомниться и приготовиться к более суровым испытаниям.
Андрей все сильнее ощущал потребность видеть Женю. Кажется, прошла вечность, и где-то в далеком прошлом лунная ночь, а их любовь не реальность, а фантастика, да и не с ними это было и где-то в Ином мире.
День стоял такой солнечный и жаркий, словно в допотопные времена, в сказочной стране с пальмами и кактусами, с песчаными дюнами и травянистыми пампасами, со слонами и обязьянами — в снах и грезах, в мальчишеском воображении. Но за рекой на густой низенькой ярко-зеленой траве лежат трупы вперемежку с живыми, при оружии, в касках, с телячьими ранцами за плечами. Одни уже не могут пошевелиться, другие ползут, чтобы убивать. И этот огромный ариец, охвативший длинными руками зеленый валун, его шевелящийся в холодной воде светлый чуб напоминает, что такое может случиться с каждым по обе стороны реки.
Прошло около часа. Противник не проявлял активности, но Оленич понимал, что враг долго не будет прохлаждаться, подтянет новые силы, установит поближе артиллерию или минометы и попробует снова перейти реку. Он постарается подавить выявленные огневые точки, а потом двинет пехоту. Но и по эту сторону солдаты тоже готовились: проверяли оружие, запасались патронами, старшина Костров все же сумел накормить личный состав. У пулеметчиков и пехотинцев настроение боевое, даже веселое. Из окопа Райкова то и дело слышались веселые возгласы, смех. Оленич подошел ближе. Мимо него по траншее прошел к пулемету раненый Бодров. Его встретили остротами. Первым начал Райков. Он воскликнул:
— Жив-здоров, Захар Бодров!
Пожилой солдат Антон Трущак важно произнес:
— У тебя, Бодров, гранит голова. Я слышал, как звякнул осколок бомбы. Сначала подумал, что осколок угодил в бронированный щиток нашего «максима». А это он в твою голову! Да еще срикошетил!
Андрей, давясь от смеха, сдерживался, чтобы не расхохотаться, даже глаза наполнились сверкающей влагой. Алимхан прицокивал языком и бил ладонями по ляжкам. А подносчик патронов, худой, плечистый татарин Абдурахманов, всегда молчаливый и замкнутый, отцепил от пояса пробитую флягу, качая головой, запричитал:
— Пропал фляга! Йок вода. Где татарин возьмет другой фляга? Абдурахман хочет пить. Нет вода — нет сила! Командир, — обратился он плачущим голосом к Райкову, — что будем делать?
— Как же так? Сам целый, а фляга с дыркой?
— Осколок бомбы пробил. Отскочил от головы Захарки, попал в мой фляга! Йок фляга.
