Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 1 - Ярость
Такой приказ, конечно, нормален в условиях боевых действий. И все же Оленич начал доказывать капитану, что старик Хакупов — не чужой человек: он ведь почти сутки был проводником. Неужели же комбат об этом забыл? Истомин ничего не забыл, но твердил: не положено, нельзя держать стариков на переднем крае.
Уладила дело Женя. Ох, эта Женя! Появилась сияющая, возбужденная, точно на празднике. Чудеса! И тут же Андрей вспомнил, что с ними произошло. Сразу все иное отдалилось. Существовала только она — трогательно близкая, необъяснимо прекрасная девушка. Пока рассвело, он находился в состоянии неопределенности, ему чего-то не хватало, словно не завершил какое-то важное дело. А еще ему казалось, что все время возле него, совсем близко, кто-то ходит, кто-то ищет его. Значит, все мысли, все душевное состояние, как сейчас он понял, связано было с Женей, потому что, как только она появилась, все упростилось, разъяснилось, упал с души тяжелый груз.
— Привет, Андрей!
— Лишь в это мгновение я понял, что все время хотел тебя видеть. Увидел — и словно сил прибавилось.
— Ты спал хоть немного?
— Нет. Представь, не хотелось.
— Я тоже глаз не сомкнула. Воображение такие картинки рисовало! Хочу тебе рассказать…
— У меня неприятность. В расположении появился старик Хакупов. Понимаешь, приехал проведать сына. Всего-то!
— Это его ишак? — спросила Женя, показав на животное, пожирающее листву на кустах лозняка.
— Да, это его транспорт.
— Андрейка, постарайся не ссориться с капитаном. Это так важно.
— Сам знаю, что перед боем необходимо уравновешенное душевное состояние. Да мы ведь и не были врагами, если разобраться. А в последнее время даже подружились.
— Обо мне он что-нибудь говорил?
— Кажется, капитан заметил твое отношение ко мне.
— И все?
— Чего ты еще ожидала?
— Ну, я думала, что он мог бы немного больше тебе обо мне рассказать. Все-таки девушка, офицер, добровольно ушедшая на фронт и почти все время в одних частях с ним. Железный человек! — У Соколовой даже слезы навернулись на глаза.
— Женя, ты что-то недоговариваешь?
— Но ведь он — командир! Старший среди нас. Обидно!
— Успокойся, у него забот — по горло. А всяческую сентиментальность он не любит, сама знаешь.
— Еще как!
— О тебе же он сказал: героическая девчонка.
— Правда? Тогда порядок! Давай помозгуем о старике. Первое, что тебе надо, — с капитаном держись спокойно и уверенно, настаивай на своем. Он любит и уважает офицеров с характером, с достоинством. Второе. Давай придумаем какую-нибудь необходимость…
— Женечка, а ты не можешь спрятать его у себя?
— Идея! Скажу капитану, что взяла старика к себе в санпункт помогать. Я обязана привлекать гражданское население для выноса раненых. Сама пойду к капитану.
— Ты умница, Женя!
Оленичу показалась странной уверенность Жени в благополучном исходе их затеи, но он не стал допытываться, да и времени не было.
Откуда-то издалека донесся глухой гул, словно далеко в горах начался грозный обвал. Гул становился отчетливее, он нарастал с каждой секундой — шла вражеская армада. Послышалась команда «Воздух!». Оленич посмотрел в чистое и голубое осеннее небо: высоко-высоко шли три тройки двухмоторных бомбардировщиков противника. Они шли спокойно, уверенно курсом на Нальчик, и у Андрея сжалось сердце: там в госпитале комэск Воронин, там жители — женщины и дети, там еще была до сегодняшнего дня мирная жизнь. Город еле-еле виднелся сквозь синюю дымку. Прошло всего лишь несколько минут, и над той синью медленно и бесшумно поднялись и заклубились белые облака взрывов, затем повалил черный дым, который, потянулся до самых горных вершин. Через некоторое время донесся глухой гул взрывов. А небо гремело и ревело от летящих новых и новых эскадрилий бомбардировщиков.
Оленич стоял возле своего наблюдательного пункта и, глядя на гудящее небо, на черно-белые тучи разрывов над Нальчиком, ощущал в себе нарастающий, нестерпимо палящий жар, который испепеляет все нормальные человеческие чувства, самообладание, равновесие, к которому так призывает капитан Истомин. И вдруг Андрей понял как никогда ясно: реальность вот она, в небе, в неотвратимости полета этих бомбардировщиков, которые летят и летят с самого первого дня войны; в горящем мирном городе, где на госпитальной койке мечется командир эскадрона, не способный даже позвать на помощь. И тот комиссар с выжженными глазами, и этот онемевший прекрасный молодой офицер… Может быть, лишь один Истомин чувствует и понимает все, что делается вокруг. Да, он вызывал, и Андрей должен явиться к нему.
Но Истомин не ругался и не выражал недовольства: он был предельно серьезен и мрачен.
— С этим кабардинцем уладилось. Пусть помогает Соколовой. Но я хотел видеть тебя, Андрей Петрович, по иному случаю.
Оленич напрягся: «Невиданное дело, он называет меня по имени-отчеству!»
— Только что передали приказ: тебе присвоено звание старшего лейтенанта. Поздравляю!
— Служу Советскому Союзу! — вырвалось у Андрея.
Истомин подошел к Оленичу и, полуобнимая за плечи, по-отечески заботливо обратился:
— Тебе поручаю Соколову.
— Отправьте ее в полковую санчасть. Вы же можете приказать ей, товарищ капитан.
— Приказать просто. Но не могу. Вот ты обязан повлиять на нее: она любит тебя, Андрей.
— Не будем спорить. Только хочу сказать, что она действительно героическая девушка и она не покинет свой боевой пост. И мне было бы обидно унижать ее, приказным порядком удаляя с передовой. Хотя я горячо хочу ее спасти!
Истомин сел, опустил голову, казалось, что безмерный груз навалился на его плечи, и в сердце Андрея снова, теперь уже и к Павлу Ивановичу, возникло сочувствие. Что же его гнетет? Что делается в этой закаленной, запертой на семь замков душе? А в ней есть что-то такое, чего не дано знать никому. Возможно, это высоколетящая звезда — Нино? А может, вся прожитая жизнь или только сегодняшний бой? Может, это бронепоезд с пулеметами и пушками, предназначенный не для врага, а для всех них?
Оленич присел рядом с капитаном.
— У нас, военных, принято личные трудности переносить в одиночку, радостями делиться с друзьями. Но бывают минуты, когда хочется если не помочь, так хоть побыть рядом.
— Да, это так, — отозвался Истомин, словно отряхиваясь от каких-то насевших на него раздумий. — Но со мной все в порядке, Андрей. А если и есть что, мучающее меня, то от этого никто не сможет освободить. Да я и сам не хочу от него освобождаться: это частица жизни.
В землянку вошел комиссар Дорош.
— Капитан, к тебе не могут дозвониться из штаба армии.
И тут же послышался зуммер полевого телефона.
Дорош взял под руку Оленича, поздравил со званием, и, разговаривая, они вышли. Оленич успел услышать, как Истомин обрадованно удивился:
— Да, я. Ты? Как ты нашла меня? Ах, Мерани!..
15
Андрей возвращался на центральный участок обороны, где был его наблюдательный пункт, как вдруг услышал негромкие голоса. Раздвинув кусты, увидел, что на небольшой поляне Женя показывала санинструктору Гале, как нужно эвакуировать тяжелораненых, как оказывать первую медицинскую помощь. Увидев его, Женя обрадовалась:
— Старший лейтенант Оленич! Поздравляю тебя со званием!
— Откуда узнала?
— Я разговаривала с капитаном Истоминым. — Весело и шутливо она рассказывала ему о своем разговоре: — Капитан сегодня в хорошем настроении. Он добр, как никогда! Разрешил мне остаться здесь и организовать помощь раненым бойцам. Так что можешь не стараться… Галя, оставь нас.
— А мне было бы спокойнее, если бы ты находилась в полковой санчасти.
Лицо у Жени нахмурилось, губы ее дрогнули:
— Мне казалось, что нам вместе будет легче пережить то, что выпадет на нашу долю. — Вдруг задиристо блеснули глаза, и Женя решительно проговорила: — Война свела нас, объединила, и я не хочу отдельной судьбы, отдельной жизни. Мы будем вместе, что бы с нами ни случилось.
— Не обижайся, но я хочу, чтобы ты осталась живой.
— А ты не хорони себя заранее! Я хочу жить. Но жить рядом с тобой! Быть около тебя. Всегда.
— И я хочу быть вместе с тобою, но в мирной жизни. Посмотри, вот уже час летят и летят бомбовозы. Они разрушают город, убивают людей. Сколько за этот час они сбросили бомб! А что будет здесь через час? Через три? А к вечеру?
— Все это мы уже видели с тобой. В Минеральных Водах было не спокойнее и не безопаснее. А ты ведь с сорок первого видишь это. Но мы узнали любовь, и это впервые. И это — главное. У меня только одна просьба: давай будем стараться чаще видеться. Во время боя мы должны видеть друг друга.
— Это хорошая идея. Буду наведываться к тебе.
— Я все время буду думать о тебе и искать глазами.
