Вопреки всему (сборник) - Поволяев Валерий Дмитриевич

— Куликов? Василий? Вася-пулеметчик? Вот ты-то мне и нужен.

— Да, товарищ капитан, Куликов…

Капитан обнялся с ним перед всей длинной шеренгой, покрутил обрадованно головой:

— Не верю, что передо мной Вася-пулеметчик собственной персоной…

— Он самый, товарищ капитан, собственной персоной, — Куликов почувствовал, что голос у него, как и у капитана, тоже начал дрожать.

Бекетов потискал его, будто проверял на наличие ранений, затем развернул перед строем.

— Вот, бойцы, с кого надо брать пример, — проговорил он вроде бы негромко, но слышно его было хорошо, — с лучшего пулеметчика Западного фронта Василия Куликова.

Куликов смущенно покашлял в кулак, произнес, специально жуя слова, чтобы их невозможно было разобрать:

— Товарищ капитан, это слишком, — тут он вспомнил про азартную игру в карты и добавил: — Двадцать два, как в игре в очко.

Через сутки маршевая рота уже находилась в окопах, осматривалась, обживалась, удивлялась внезапному затишью и, хорошо понимая, что произойдет дальше, готовилась к предстоящим боям.

Фрицы не заставили себя ждать, появились очень скоро, танков было столько, что под ногами пьяно приплясывала земля, а с макушек обгорелых деревьев сыпались ветки — десятка полтора. Над землей тянулся черный маслянистый дым, где-то недалеко горела техника, только чья это была техника, наша или немецкая, понять было трудно. Да скорее всего, просто невозможно.

За спиной, в капонирах, вырытых прямо за окопом, дружно рявкнули четыре противотанковые сорокапятимиллиметровки. Одна пушка оказалась особенно удачливой — танк, идущий в центре атаки, остановился, присел на кормовую часть и заполыхал высоким бездымным пламенем, будто был сотворен не из стали, а из промасленного картона.

За первым залпом сорокапятимиллиметровки дали второй, вспыхнул еще один танк; Куликов, примеряясь, вхолостую провел стволом "максима" по немецкой цепи, отсекая пехоту, покосился на напарника, вспомнил Колю Блинова, незабвенного второго номера, снабжавшего немецкими продуктовыми ранцами добрую половину бекетовской роты, и приготовился открыть огонь.

В напарники ему определили опытного молчаливого солдата по фамилии Янушкевич, с желтыми от курева усами — курил он, говорят, даже во сне, ночью, прислонившись спиной к стенке окопа, — спал и курил. Куликов этого не видел, но молва есть молва, за каждым солдатом плетется своя слава, — похоже, скоро у Янушкевича не только усы приобретут табачно-желтую окраску, но и волосы на голове.

Действовал Янушкевич неторопливо, расчетливо и в чем-то был похож на Блинова. Это первому номеру понравилось.

Вздохнув скорбно, Куликов прищурил левый глаз, хотя раньше в напряженные минуты этого не делал, но, видать, всякое ранение оставляет свой след, — и открыл стрельбу.

Бежавшие за танками автоматчики словно бы наткнулись на вал, скатанный из колючей проволоки, остановились разом, Куликов повел стволом, заваливая сразу несколько человек, следом за убитыми попадали живые — огонь "максима" был убойным. Второй номер действовал, как часть единого механизма, послушно подавал ленту в патроноприемник пулемета…

Тряслась земля, грохотали взрывы — немцы начали обстреливать линию красноармейских окопов из крупнокалиберных минометов, которые хвастливо именовали "ванюшами", мины ревели, шлепались на землю тяжелыми чушками, на несколько метров поднимали вверх столбы грязи, мусора, пыли, все зависело от того, куда попадал "ванюшин" заряд, за обстрелом последовала новая атака фрицев, которая также не увенчалась успехом, но победа досталась нашим бойцам труднее, чем в первой атаке гитлеровцев, Куликову даже показалось, что руки у него мертво прикипели к запотевшим пулеметным рукоятям, еле оторвал пальцы, когда несколько танков поползли назад, прикрывая уцелевших автоматчиков.

Ночью произошло ЧП. В окопы роты Бекетова проникла немецкая разведка, в темноте произошла перестрелка, двое немцев в маскхалатах защитного цвета остались лежать на дне окопа, погибли также двое красноармейцев и один человек исчез.

Это был сам ротный. Как немцы обнаружили его в общем ряду окопников и утащили за бруствер, было непонятно, но случилось именно то, что случилось. Следом за разведкой немцев на ту сторону поползла группа выручки — сразу же, как только обнаружилось, что капитан исчез, но группа эта угодила под сильный пулеметный огонь и, понеся потери, была вынуждена вернуться.

В общем, день тот оказался черным, окончился он плохо. Совсем плохо.

Утро, сдобренное густой росой и осенним холодом, хотя осень еще не наступила, началась с громкой артиллерийской подготовки.

Орудия, расположившиеся в тылу, километрах в четырех от передовой линии, в ближнем тылу, били так оглушающе громко и с такой силой, что из земли от содрогания, будто живые зверьки, выпрыгивали сопревшие камни-голыши, рассыпались на лету, следом выползали, словно бы до боли сжатые неведомой силой, довольно крупные валуны, от запаха горелого пороха, приползшего с артиллерийских позиций, от вонючей гари у людей даже трескались ноздри, во рту появлялась кровь, и в тот момент, когда показалось, что артподготовке не будет конца, в черное, забитое дымом небо взвилась зеленая ракета, растолкала дым, — сигнал к атаке.

В атаку пошли молча — перекрыть криками "ура" орудийный грохот солдаты оказались не в силах, можно было легко порвать себе глотку или жилы на шее, поэтому бойцы перемахнули через брустверы окопов и бегом устремились на перемолотые нашими снарядами немецкие траншеи.

Пулеметчики покидали окоп последними: Янушкевич, кряхтя, взвалил на плечи пулеметную станину с колесами и, пригибаясь низко, понесся за красноармейской цепью, Куликов вскинул на плечо ствол, побежал следом.

Немцы не стреляли — были оглушены и разметаны по пространству взрывами снарядов, посечены осколками, вмяты в землю, не стреляли долго, минут семь, лишь когда красноармейская цепь начала прыгать в их обустроенные ходы сообщения, на флангах, левом и правом одновременно, застрочили, будто швейные машинки, "шмайссеры".

В траншее вспыхнули схватки, сопровождаемые вскриками, воплями, русским матом, стонами, сопением, хлесткими ударами. И что необычно — выстрелы стихли. В траншее было тесно, поэтому и фрицы и наши боялись нажимать на спусковые крючки — легко можно было попасть в своего.

Все должна была решить рукопашная — она и решила, жестокая схватка эта. В рукопашной всегда, во все времена немцы были слабы против русских, ловкие Иваны обязательно брали верх над ними, ломали хребты Гансам и фрицам с паулями, так и в этом случае…

Немцы хоть и дрались отчаянно, и надеялись победить, но не выдержали и дрогнули.

Через полтора часа наступавший стрелковый полк уже находился на окраине почерневшего от дыма, с разбитыми хатами городка. Окраина была спалена напрочь, ни одного целого строения, сады, имевшиеся в каждой усадьбе, тоже были уничтожены, яблони смотрели в небо голыми рогатыми макушками, от многих изб остались только печи, таращились черными кирпичными столбами, схожими с могильными памятниками, внезапно выросшими из земли, рождавшими в душе боль и цепкое ощущение тоски и холода, способное, как и пуля, свалить с ног солдата…

Неуютно было в этом небольшом, когда-то белом и чистом, очень приветливом городке.

Если окраина была превращена в пепел, то центр городка уцелел — повезло, не зацепили ни бомбы, ни снаряды; как и заведено в русских поселениях, на возвышенном месте стояла церковь, сложенная из красного кирпича, обнесенная оградой, с кладбищем, примыкавшим к главной церковной стене.

Были на кладбище и старые памятники с ангелами и амурами, и каменные могильные изваяния, украшенные декоративной лепниной, и поседевшие от времени кресты, и простые тумбы, склепанные из железа и увенчанные звездочками.

На одном из могильных крестов, сработанном надежно, из крепкого векового дерева, красноармейцы обнаружили приколоченного гвоздями человека в советской армейской форме. Офицер — на левом плече его висел пропитанный кровью погон с четырьмя капитанскими звездочками. На втором плече погона не было — выдран с мясом.