Анатолий Недбайло - В гвардейской семье
Возвращаюсь. Пытаюсь открыть фонарь. Тщетно.
— Закрой глаза! — кричу Антону и сапогом бью по плексигласу. Малюк протискивается в
образовавшуюся дыру. Помогаю ему выбраться.
Теперь — быстрее от самолета!..
Едва только мы успели отбежать в сторону и броситься на землю, как машину объяло пламя и грохнул
взрыв.
Жаль нам «ильюшина», очень жаль! Больше тридцати боевых вылетов совершили мы с Малюком на этой
машине. И вот теперь пришлось распрощаться с верным боевым другом. Над ним уже клубится черный
дым. Трещит съедаемая огнем «начинка», рвутся снаряды и патроны.
— Прощай, наш крылатый друг!
А между тем в небе нарастает рокот. Поднимаю глаза — это над нами проходит группа «илов», сопровождаемая истребителями. Это ведь наша четверка возвращается с задания! Ведущий наверняка
видит наш догорающий самолет и думает, что мы погибли.
— Ну, тезка! — обращаюсь к Малюку. — Делать нам здесь больше нечего! Пора отправляться в путь.
И мы, закинув за спину парашюты, зашагали на северо-восток, к нашему аэродрому. [91]
Солнце, тоже уставшее за день, клонилось к закату. Тени заметно удлинились. Мы идем, вернее, бредем
по дороге и встречаем пехотинцев, танкистов, артиллеристов. Во взоре каждого читается немой укор:
«Тоже летчики! Пешком идут, да еще на восток. Довоевались!..» Было совестно перед ними и стыдно.
Вот уже на землю спустились сумерки. Мы решили переночевать в ближайшем населенном пункте, а
утром — снова в путь.
Идем молча. На душе кошки скребут. А тут еще про Катюшу подумал: сейчас ей уже, наверное, известно, что штурмовик с бортовым номером 38 не вернулся с боевого задания. Филимонов скажет, что сам видел
догорающий на земле самолет... Лучше бы промолчал! Ведь ей будет больно!
А как будут переживать Мотовилов, Чиркова, Баранов...
Эх, и надо же такому случиться!..
Чтобы развеяться, отогнать горечь, я решил думать сейчас только о Кате. У нас к тому времени
установились очень хорошие взаимоотношения. Мне с ней было легко и весело. Встретившись на днях с
Катюшей, я набрался смелости и спросил:
— Как ты относишься ко мне?
Она засмеялась:
— Хорошо отношусь! — и в глазах ее засияли лукавые огоньки. Потом Катя задумалась, помолчала
немного и сказала:
— Я вижу в тебе настоящего товарища, верного друга. Мне нравится твоя искренность,
доброжелательность, чистота. С тобой я могу поделиться мыслями, рассказать о своих горестях и
радостях...
Милая, родная Катюша! Да ведь и я не ошибся в тебе, сердцем понял, какое это счастье, что встретилась
мне именно ты!..
Так думал я, шагая с Малюком по едва сереющей в темноте дороге. Вскоре она привела нас в небольшое
село. В окнах было темно. Где-то на другом конце глухо лаяла собака. Казалось, люди в домах не спят, а, притаившись, тревожно глядят из окон в темноту ночи и задают себе один и тот же вопрос: какие же
новые испытания ждут их завтра. [92]
Мы постучались в один из ближайших домов. Дверь отворилась, и в темном проеме показалась
повязанная платком женщина.
— Добрый вечер, хозяюшка! Нельзя ли у вас переночевать?
— Заходьте в хату, заходьте! — радушно сказала женщина.
В хате топилась печь, и в отсвете огня мы увидели трех малышей, сидевших в углу на лавке и с тревогой
глядевших на нас.
Я повернулся к хозяйке:
— Так мы, может, к кому-нибудь из соседей зайдем, чтобы вас не стеснять?
— Та яке там стеснение! Всим мисця выстачить. Вы, хлопци, роздягайтесь та до столу сидайте, зараз
будем вечерять!..
Хозяйка поставила на стол крынку молока, две чашки, принесла хлеба. Ребятишки осмелели, подсели
поближе и стали расспрашивать нас о самолетах.
— Дядечко! — спросил меня младший. — А нимци бильше не прийдуть сюды?
— Нет, не придут. Никогда! — ответил я.
Женщина стояла у печки и вытирала слезы. И незачем было расспрашивать ее о причинах затаенной
боли. Для меня она была сейчас олицетворением всех наших женщин — матерей и сестер, принявших на
свои плечи тяжкую ношу войны.
Пока мы утоляли голод, пока беседовали с ребятней, хозяйка принесла соломы, накрыла ее рядном, положила две цветастые подушки.
Мы спали крепким сном усталых путников. А чуть свет снова собрались в дорогу. Хозяйка дала нам по
чашке молока и по куску ржаного хлеба. Малюк стал отказываться: мол, скоро будем на месте — там и
позавтракаем. Мы не хотели, не могли отнимать у детей последний кусок. Но хозяйка настояла — и мы
уступили: эта добрая, отзывчивая, немало настрадавшаяся женщина благодарила в нашем лице всю
Армию за ее высочайший подвиг. Проводив нас до околицы, она рассказала, как идти дальше, пожелала
счастливого пути и счастья.
К вечеру мы были дома, на родном аэродроме. Лишь увидели издали наши самолеты — и сразу
почувствовали, [93] как прибывают силы. Невдалеке от землянки, где размещался штаб полка, остановились.
— Ты, Антон, отправляйся отдыхать, а я — к полковому на доклад.
Иду, а сам гляжу на стоянку. Тихо. Самолеты стоят вразброс. Но одно место пустует. Там должен был
стоять наш «ильюшин». Теперь его нет. И сразу сжалось сердце.
У землянки увидел Николая Тараканова. Он сидел на бревне и что-то строгал.
— Привет, Николай! — нарушил я молчание. Тараканов вскочил, глаза его расширились от удивления.
— Толя! Друг! Жив! А мы ведь вас вчера «похоронили». Вернулся Филимонов с задания и сказал, что
твой самолет упал вот здесь...
Николай быстрым движением раскрыл свой планшет и. показал на карте место, уже отмеченное красным
крестиком.
— Радость-то какая!.. Стрелок твой тоже вернулся?
— Вернулся!
— Ну и молодцы! С того света, можно сказать, вернулись! Рассказывай, как вы спаслись?
Вкратце пересказал события. Вспомнилось вдруг почему-то, как Тараканов на взлете разбил самолет.
Свою вину он искупил тридцатью боевыми вылетами: ходил на фотографирование результатов
штурмовых ударов эскадрильи. Это очень ответственное и опасное дело. Но Николай все тридцать
вылетов провел успешно. Теперь все старое позади. Николай — в числе лучших наших летчиков. На его
груди сияет Золотая Звезда Героя Советского Союза.
— Извини, Николай: командиру полка надо доложить! — заторопился я.
— Да, да, разумеется. Очень расстроился он, когда услышал от Филимонова про тебя.
Осторожно спускаюсь по ступенькам в землянку. Пройти мимо диспетчерской? Нет! Открываю дверь —
и вижу на знакомом месте капитана. Значит, Катя сегодня не дежурит. Быстро закрываю дверь и стучусь к
командиру.
Майор Ляховский бросился навстречу: [94]
— Жив! Ну, молодчина! — воскликнул он. — А Малюк?
— Тоже.
Ляховский крепко двумя руками жмет мне руку. Улыбается. Подходит замполит майор Иванов. Он тоже
очень рад.
Командир взволнован: ему вспомнился вчерашний вечер, когда он полуофициально сообщил личному
составу, что мы с Малюком погибли. Теперь он искренне радовался ошибке.
— Ну, рассказывайте, а мы с замполитом послушаем!..
Я рассказал все до малейших подробностей.
— Молодец! Это по-гвардейски! — не удержался Ляховский, когда услышал, как пришлось вытаскивать
Малюка из кабины. — Не горюй, самолет мы тебе дадим новый. Главное — вы остались живы. Это
дороже всего! — повернулся к Иванову и продолжил: — Дважды молодец, честное слово! Ведь второй
раз воскрес...
...Усталый, но довольный шагал я от командира к нашему офицерскому общежитию. Темнота кругом. И
хорошо: не хотелось еще и еще раз пересказывать историю своего второго «воскрешения из мертвых».
Решил по той причине и на ужин не спешить — обхожу столовую стороной. И вдруг из тьмы метнулась
ко мне фигурка. Чувствую, кто-то прижался к моей груди, вздрагивает.
— Катюша!
Она молчит, потом сквозь слезы медленно произносит:
— Мне вчера сказали, что ты погиб. А только что прибежал ко мне Малюк и сказал...
— И тут Малюк успел! — засмеялся я. Сколько же в этом человеке доброты, человечности, тепла!..
— Ну, ты успокойся, Катюша: ничего ведь со мной не случилось! И ничего мне не сделается!
Мы снова стояли под звездным небом, и никто и ничто не мешало нам мечтать и думать о будущем, которое представлялось нам фантастически счастливым.
3.
Я спускался по ступенькам в штабную землянку, когда меня окликнул комэск. [95]
— Вот что, товарищ Недбайло! — начал Кривошлык без всякого вступления. — Мое предложение
командир полка поддержал. Отныне вы — мой заместитель. Приказ уже подписан, и я рад поздравить вас
