Анатолий Недбайло - В гвардейской семье
Спешу пристроиться к группе. И тут замечаю, что два «мессершмитта» идут на нашего командира.
Кривошлык в опасности. Выжимаю из «ильюшина» все, на что он способен, иду на сближение с
противником, чтобы сорвать его атаку.
Я как бы слился с самолетом. Он словно понимает меня, круто задирает нос, идет вверх. В прицеле —
красный кок «мессера». Беру упреждение, даю длинные очереди из пушек и пулеметов. «Мессер» как-то
странно мечется из стороны в сторону, затем, накренившись и дымя, идет спиралью к земле. Второй
«мессер» предпочел ретироваться.
Я ликовал: шутка ли — на штурмовике сбить истребитель! Еще два «мессера» сбили наши «яки».
Итак, переправы у фашистов уже нет; недосчитают они сегодня два Ю-87 и три «мессера»! Мы в полном
составе возвращаемся на свой аэродром. Сажусь, заруливаю на стоянку. Только спрыгнул с крыла на
землю, вижу — майор Кривошлык идет. Он молча, по-отцовски обнял меня, прижал к себе:
— Выручил ты меня сегодня... Я и не видел «мессеров». Да и стрелок их не заметил вовремя. А они с
хвоста зашли... Спасибо, Анатолий!
— Да что вы, товарищ майор! Я ведь долг свой выполнял, по уставу действовал.
— Верно, по уставу. Но не каждый действовал бы так решительно и смело, — заключил он.
На разборе командир полка дал нам высокую оценку, особенно отметил наш экипаж: за этот день наш
штурмовик уничтожил три вражеских самолета. Малюк сиял: командир похвалил его за смелость и
меткий огонь.
После разбора начинаем расходиться, но тут подходит [87] ко мне замполит майор Иванов, поздравляет с
успехом, крепко жмет руку, просит зайти к нему.
— Вот о чем хотел бы с вами поговорить, Анатолий Константинович, — начал Иванов, когда я зашел к
нему. — Что вы думаете о вступлении в партию?..
Я хорошо знал нашего замполита. Он умел заглянуть человеку в душу, был неплохим психологом и
изучил каждого воина. Знал я также, что майор Иванов любит вести разговор начистоту.
— Думал, товарищ майор! — отвечаю. — И не раз. Но считаю, что не созрел еще носить партийный
билет: молод, да и боевых побед на моем счету маловато.
— Не в возрасте дело, Анатолий Константинович. И в боях вы уже себя хорошо показали, — ободрил
меня Иванов.
Я шел от замполита окрыленный, в приподнятом настроении: майор Иванов сказал, что верит в меня, пожелал новых боевых успехов.
2.
И снова день, и снова боевые вылеты следуют один за другим.
Три вылета прошли нормально. В четвертом изрядно досталось моему «ильюшину» от вражеской
зенитки! Но домой дотянул, сел. Не успел выключить мотор, как на крыло вскочила Саша Чиркова.
Кричит мне:
— Скорее, командир!
Открываю фонарь, Саша улыбается и протягивает мне заветный треугольник. Можно себе представить
мое состояние: первое письмо! За все время пребывания на фронте я еще ни от кого ни единой весточки
не получил. И вот...
Пытаюсь разобрать почтовые штемпели — ничего не получается. То ли рука от волнения дрожит, то ли
глаза утратили вдруг остроту. Разворачиваю нехитрый «конверт» — и сразу узнаю отцовский почерк. Ну, конечно же, — это его рука, это его мелкие фиолетовые буквы. Затаив дыхание, быстро пробегаю глазами
текст: все ли живы-здоровы? Как мать, сестренка?.. Вздохнул облегченно: живы! Но то, что отец сообщал
— пусть и скупо, отрывочно, — не могло не встревожить душу: мои родители пытались всей семьей
эвакуироваться, [88] да под Ворошиловградом гитлеровцы отрезали путь на восток. Решили
возвращаться в Изюм. Измучились, изголодались, натерпелись бед, пока домой добрались. А потом
хватили немало лиха от оккупантов...
Всей эскадрильей читали мы это письмо. Затем я вновь и вновь перечитывал его, и мысли уносили меня
в родной город, на берег Донца.
«...Теперь, сынок, все ужасы позади. Жизнь у нас потихоньку налаживается, хотя все приходится
начинать сначала, — писал отец. — А тебе наш с матерью наказ: бей врага сильнее, гони супостата с
нашей земли! Слышишь, сынку!..»
И я шептал:
— Слышу, отец! Слышу!
А в сердце пылал огонь ненависти к врагу. .
* * *
...Нелегко давалась нам победа над фашистами у «восточных ворот» Крыма. Фашисты упорно
сопротивлялись, и нам приходилось непрерывно штурмовать передний край, помогать наземным войскам
прорывать оборону немцев.
С утра и до вечера гудят над полем боя самолеты. С утра и до вечера не даем противнику покоя.
Только что вернулся с боевого задания, а штурмовик готовят к новому вылету; группу поведет
заместитель командира полка гвардии капитан Филимонов.
Иду справа от него — крыло в крыло. До цели осталось лететь всего минуту. Появление краснозвездных
самолетов в этом районе — полная неожиданность для вражеских зенитчиков, и они начали обстреливать
нас с опозданием. Но огонь не причиняет нам вреда: снаряды рвутся выше. А мы уже идем в атаку. Земля
все ближе и ближе. Противник хоть и замаскировал свои орудия, но мы все же сумели разглядеть
артиллерийские позиции фашистов. Вслед за ведущим нажимаю кнопку бомбосбрасывателя — и часть
бомб летит вниз.
Нам навстречу несутся трассы «эрликонов». Огненные шарики мелькают слева и справа. И вдруг
блеснули вспышки у левого крыла моего «ильюшина». Самолет вздрогнул. Несколько секунд спустя
сквозь ровный гул мотора я услышал близкий взрыв. Штурмовик снова качнулся. В левом крыле еще
одна пробоина — теперь уже от зенитного снаряда. [89]
«Ильюшин» вначале опустил нос, потом завалило» на поврежденное крыло. Управлять самолетом стало
очень трудно. И я, всецело занятый этим, забыл еще раз нажать кнопку сброса бомб. Пытаюсь выровнять
машину — не удается: мешает какая-то неведомая сила. А машина со скольжением неумолимо идет вниз.
Что есть силы обеими руками тяну ручку управления, отдаю ее вправо. И, наконец, вывожу самолет из
крена. Но время уже потеряно. Теперь я оторвался от группы и иду значительно ниже, чем она.
На этом, однако, испытания мои не закончились. Новый удар потряс машину: где-то под самолетом
разорвался зенитный снаряд. Мотор вдруг поперхнулся, закашлял и — умолк. Стало жарко, на лбу
выступила испарина. Такого со мной еще не бывало! Машина упрямо теряет высоту. Перед глазами
торчат, как рога, две лопасти остановившегося винта.
Передо мной — два выбора: либо воспользоваться парашютом и покинуть самолет, либо попытаться
сесть. Но ведь я не один, в задней кабине — Малюк, я отвечаю и за него... Осматриваюсь. Дыма нет.
Значит — не горим. Решаю садиться.
Территория под нами своя. Это уже хорошо. Но тревожит: в центроплане остались неизрасходованные
бомбы. Все равно буду садиться! — решил без колебаний.
Ищу место для посадки. Тут и там видны наши танки и автомашины, артиллерийские позиции,
траншеи... Вот слева, кажется, ровное, не изрытое поле. Но перед ним — овраг. А высота, на которой мы
летим, уже не превышает ста метров. Перетяну ли? С таким углом планирования можно угодить прямо в
овраг. А грубая посадка сейчас опасна: в левом отсеке бомбы. Чуть что — наверняка взорвемся... При
этой мысли побежали по спине мурашки.
Необходимо увеличить скорость — в этом сейчас спасение. Как это сделать, если мотор не работает? А
что, если... Отдаю штурвал от себя. Машина стремительно снижается.
Овраг словно бы расширился. Теперь резко тяну штурвал на себя — самолет задирает нос. «Шасси, шасси!» — и сразу же толкаю кран выпуска вперед. Скорость упала, на мгновенье самолет как бы завис, и снова [90] его потянуло вниз, и опять с левым креном. Ну, родной, — еще немного!..
Однако тяжелая да еще поврежденная машина не намерена считаться с моими желаниями. Она падает, и
нет у меня никаких сил удержать ее.
Резкий толчок: самолет левым колесом ударился, подпрыгнул, пронесся еще несколько метров — и снова
тяжело ударился о землю. Под машиной раздался взрыв. В этот миг «ильюшу» развернуло влево.
Фюзеляж пашет землю. Нас окутала пыль. Тихо...
Я невольно прижался к левому борту кабины. В висках стучит. Считаю: раз, два, три, четыре... Сейчас
конец! Не хочется вот так глупо погибать...
В ушах — звенящая тишина. Только что-то потрескивает под нами.
— Быстрей из кабины! — кричу Малюку. Открыв фонарь, моментально соскакиваю на землю, на ходу
избавляясь от парашюта. Но почему медлит Малюк? Что у него случилось?
Возвращаюсь. Пытаюсь открыть фонарь. Тщетно.
— Закрой глаза! — кричу Антону и сапогом бью по плексигласу. Малюк протискивается в
