Мицос Александропулос - Ночи и рассветы
— Гм! — произнес Кацотакис и глубокомысленно опустил веки.
Некоторое время он молчал. Гости не сводили с него глаз.
— Я скажу вам только одно! — Кацотакис резко выпрямился и забросил одну ногу на другую. — Политика есть политика. — Он по очереди оглядел обоих торговцев маслом, помещика и мэра. — Это во-первых. А во-вторых, не торопитесь. Настанет час, когда лондонцы признают их. Не забывайте, господа: мы еще не знаем, чем кончится война. Оба лагеря пока сильны! Если одержат верх страны оси, родина признает спасителями нации всех генералов, вошедших в правительство, в том числе и нашего Мутусиса. — Кацотакис обернулся к лысому, всем своим видом говоря: «Что поделаешь! Личное и общественное разные вещи». — Если же, напротив, победят союзники, то генералы опять же будут объявлены спасителями, потому что когда его величество король ступит на свою землю, он найдет ее свободной. Отечество окончательно избавится от этой язвы — бандитов, которые только и ждут случая, чтобы всех нас уничтожить.
Распахнулась дверь. Гости встретили вошедшего дружным и радостным: «О-о-о!..» Старик Кацотакис поднялся со своего места и пошел к двери, чтобы пожать ему руку.
Тот улыбнулся собравшимся, затем сделал несколько шагов и остановился посреди зала. Еще раз — уже с серьезным видом — оглядев публику, он поднял над головой левый кулак и крикнул:
— Товарищи по борьбе!
Раздался смех.
— Вот шутник! — восхитился Джери и захлопал в ладоши.
Потом нагнулся к Космасу и сказал ему на ухо:
— Это Зойопулос, племянник министра. Ну и тип!..
И снова зааплодировал, заливаясь веселым смехом.
Смеялся и сам Зойопулос. Он был в очках. Тонкие усики, пышные волосы с легкой проседью и белые ровные зубы.
— Продолжение следует! — сказал Зойопулос. — Сегодня, дамы и господа… Но где же, где?.. — И стал искать кого-то глазами.
— Сейчас, сейчас они придут! — отозвался старик. — Продолжайте, Ненес.
— Ну уж нет, дорогой господин Андреас. Без прекрасной половины моей аудитории… Где Кити? — Он повернулся к Джери: — Куда ты ее спрятал? Старик вышел в коридор и позвал:
— Георгия! Кити!.. Здесь Ненес!
Из глубины коридора послышался смех. Вбежала Кити. На ней было белое платье. Все встали.
— О муза! — воскликнул Зойопулос.
Кити улыбнулась, откинула головку и протянула ему руки.
Он упал на одно колено, взял ее руки и поцеловал их.
Вошла госпожа Георгия в черном. Начались поклоны, рукопожатия. Старик взял Георгию за руку и отвел ее к креслу. Лысый уступил ему место и сел на стул Джери. Джери подхватил Космаса, и они устроились на диване. Кити усадили рядом с Карацописом. Зойопулос продолжал стоять.
— Дамы и господа! — начал Зойопулос, отвешивая поклоны.
Раздался смех и аплодисменты. Зойопулос сделал решительный жест, и овации смолкли.
Он порывисто сунул правую руку в карман пиджака, вытащил розовый листок и развернул его. Левую руку он сжал в кулак и поднял над головой. Его лицо приняло свирепое выражение, глаза впились в госпожу Георгию, а голос зазвучал хрипло и грубо:
— «Народ! Из глубины нашей трехтысячелетней истории на тебя смотрят предки — герои, мученики… народной революции!»
Последние слова были заглушены хохотом.
— Ах, черт его побери! Он просто неподражаем! — проговорил сквозь смех Кацотакис, вытирая слезы.
— Что это у вас? — спросил Зойопулоса лысый. — И где только он добывает эдакое?
Господин Карацопис нагнулся к уху Кити:
— Сегодня Ненес в ударе!
— Это, дорогие мои, — продолжал Зойопулос, оставляя шутовской тон, — новая прокламация ЭАМ.
И он, торопливо бормоча, прочитал текст:
— «Наступил критический момент… время действия, борьбы и жертв… Грек-рабочий, ремесленник, служащий, интеллигент и так далее и тому подобное… объединяйтесь в ЭАМ!»
— В славный ЭАМ! — крикнул Кацотакис. — А внизу? Ты не обратил внимания, Ненес? Хи-хи-хи! — Им овладел новый приступ смеха. — А внизу-то подпись ЭАМ! Сами себя хвалят!
— Никто меня не хвалит, так я сам себя похвалю! — крикнул лысый.
— Вот-вот!.. Хи-хи-хи! — Кацотакис так и трясся от смеха.
Смеялись и гости.
— Однако… Однако! — Господин с усиками повернулся в своем кресле, выжидая, когда восстановится тишина. — Однако, друзья мои, мы смеемся, а они делают свое дело. Я считаю положение очень серьезным. Тут не до смеха!..
Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, который еще вытирал глаза и с трудом переводил дыхание. Он помахал рукой: «Подождите», — положил платок в карман, обвел всех глазами и остановил свой взгляд на усатом.
— Ты прав, дорогой Георгос. Несколько месяцев назад я звонил генералу. Я сказал ему, что ко мне приходили из ЭАМ и прощупывали меня. Я назвал ему имена. «Андреас, — Кацотакис снова воспроизвел голос генерала, — если бы все греки выполняли свой долг, как ты, зло было бы задушено в зародыше».
— Не знаю, как в чем другом, но по этой части генерал… — проговорил лысый, так и не закончив свою мысль.
— Да, но факт налицо. Число коммунистов удвоилось!
— Позвольте и мне вставить слово, — вмешался Карацопис. — Мне есть что сказать по данному вопросу. Когда я был мэром, в моем городе насчитывалось около четырехсот коммунистов. Всех без исключения мы отправили в ссылку. А знаете, сколько их сегодня?.. — Карацопис сделал многозначительную паузу. — Свыше четырех тысяч!
— Но это… это… — попытался что-то сказать Кацотакис.
— В десять раз! — развел руками лысый.
— Размножаются прямо как кролики! — сказал усатый и дернул ус.
— А в моей деревне, господин Андреас… — начал помещик.
Но никто не стал его слушать. Только Кацотакис улыбнулся ему и тут же повернулся к лысому:
— Поразительно! Коммунисты, видите ли, сумели отравить молодежь. Послушайте, господа, что случилось с нами позавчера. Возвращались мы с Георгией от господина Марантиса. Было уже поздно. Неподалеку отсюда, за углом, шайка босоногих малевала стены. Как видно, полиция обнаружила их. Началась стрельба. Мы забежали в какой-то переулок. Едва стихли выстрелы, подходит… кто бы вы думали? Девочка. Господи помилуй! Берет она Георгию за руку. «Не бойтесь, говорит, товарищи! Вы далеко живете? Я провожу вас». И у нее был пистолет, господа! Да-да, она довела нас с Георгией до самой двери. Вот такусенького росточка кровопийца, хи-хи!.. — Кацотакис снова полез в карман за платком.
— Это правда, господа! — подтвердила госпожа Георгия. — Неужели у них нет дома, нет семьи? Боже мой!
— Ничего, госпожа Георгия, — сказал Зойопулос, — если так пойдет дальше, то мы скоро увидим и мадемуазель Кити с револьвером.
— Сохрани господь!
— Ха-ха-ха! — засмеялся Карацопис. — Что ни говорите, мадемуазель Кити, а он сегодня в ударе.
— А почему бы и нет, мама? — сказала Кити. — Я вооружусь пистолетом и пойду защищать народную свободу!
— Да! — крикнул Зойопулос. — Мы будем защищать народную свободу от тяжелого сапога завоевателей и их лакеев! Мы будем бороться за народно-демократическую Грецию!
— Чудесно! — подхватил Джери. — Я тоже за республику!
Все засмеялись.
— Что касается тебя, молодой человек, — среди общего шума крикнул Зойопулос и погрозил пальцем, — я всегда подозревал, что ты переодетый комиссар.
Однако усатому было не до шуток.
— Вместо того чтобы смеяться, господа, — я направляю свой упрек главным образом в адрес молодежи — давно пора действовать!
Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, но госпожа Георгия не дала ему говорить.
— Ну, довольно! — сказала она и встала. — Прошу к столу, господа! — И первой вышла из зала.
Мужчины тоже встали. Карацопис рыцарски склонился перед Кити и пропустил ее вперед.
— Кити! — окликнул Джери, держа за руку Космаса. — Мы здесь!
Кити взглянула на Джери и молча вышла. Джери задержал Космаса в зале:
— Подожди немного. Пусть уйдут старики.
— Эй, озорник! — крикнул ему от дверей Зойопулос. — Что там за секреты? У меня столько новостей для тебя…
— Терпение, Ненес! Минутку! — Джери повернулся к Космасу: — Так вот, упрямец, она на тебя обижена. Иди и проси прощения.
Их позвали:
— Джери! Эй, заговорщики!
Джери потянул Космаса за собой в столовую.
— Ну, негодный мальчишка! Ты попросишь у нее прощения?
V
В зале Кити ни разу не удостоила его взглядом. И даже когда Джери позвал ее, она сделала вид, что не заметила Космаса. Так же она вела себя и в столовой. Ее посадили между Карацописом и Бевасом, до сих пор молчаливо отсиживавшимся в углу зала. Теперь, возле Кити, он заметно оживился. Оба соседа Кити из кожи лезли, чтобы угодить ей. Она по очереди дарила им улыбки, а время от времени роняла слово, и прежде чем оно успевало слететь с ее губ, поклонники благодарно кивали головами.