Мицос Александропулос - Ночи и рассветы
Кацотакис и госпожа Георгия сидели во главе стола. С правой стороны от судьи поместился лысый, а рядом с госпожой Георгией господин Георгос с усиками. Космас оказался между Джери и одним из двух торговцев маслом, и хотя заметно было, что тот вылил на себя флакон лаванды, запах масла все-таки одерживал верх. Напротив сидели Зойопулос и помещик из Филиат.
Госпожа Георгия угостила гостей прекрасным рыбным супом, вслед за которым подали рыбу под майонезом. Гости, не жалея слов, расхваливали кулинарное искусство госпожи Георгии. Зойопулос окунул свой палец в соус и демонстративно облизал его, после чего Бевас, комплименты которого получили высшую оценку, признал себя побежденным, а господин Карацопис еще раз наклонился к Кити и сказал, что Ненес сегодня в ударе.
Лысый так и сиял.
— Это мое любимое блюдо! — говорил он госпоже Георгии, вытирая подбородок. — В 1933 году мой зять Дионисакис снял несколько садков, и три раза в неделю мы ели свежайшую рыбу. Вообще-то я не специалист, разве что сумею отличить рыбу от угря, Но рыбные блюда очень люблю.
— А я, знаете ли, не большой любитель этих блюд. Но госпожа Георгия так изумительно готовит… — вставил помещик из Филиат.
— Тебе, господин Ставрос, больше по душе мясо да молоко, не так ли? — усмехнулся Бевас.
— Еще бы! В младенчестве вместо материнского молока я питался коровьими мозгами.
И он раскатисто рассмеялся.
— Если бы я, как и ты, владел половиной Эпира, господин Ставрос, на кой черт мне понадобилась бы рыба? — сказал Зойопулос. — Но, конечно, за одну только ложечку майонеза госпожи Георгии я отдал бы весь Эпир.
— Если бы он был твой, Ненес.
— Я так и сказал, господин Ставрос: если бы он был мой…
— Нет худа без добра, — громко проговорил Кацотакис и сделал маленькую паузу.
Все притихли в ожидании нового рассказа. Кацотакис дожевал хлеб, вытер пальцы салфеткой и положил ладонь на руку госпожи Георгии.
— Да, да, нет худа без добра. Война есть война, оккупация есть оккупация. Но поверьте мне, если бы не оккупация, я ни за что не примирился бы с двумя своими врагами.
Госпожа Георгия засмеялась.
— В самом деле, — сказала она, — оккупация заставила Андреаса примириться с майонезом и с необходимостью ходить пешком.
— В 1926 году я служил в Патрах, — начал Кацотакис. — Не помню, по какому случаю, итальянский консул дал роскошный обед в честь городских властей в Псила Алонья. Нам подали майонез. Тогда я впервые отведал его. Мне не повезло, повар не проходил кулинарной школы моей покойной тещи. — И он улыбнулся госпоже Георгии. — Но не мог же я отказаться! Рядом сидел консул, а ему майонез страшно понравился! Мучения мои были неописуемы, особенно после обеда, тогда я вернулся домой. Тогда-то я и дал клятву, что больше никогда не возьму в рот майонеза.
Подали жаркое, и снова посыпались похвалы искусству госпожи Георгии. Но она призналась, что жаркое удалось не столько благодаря ее умению, сколько благодаря отличному мясу, которое прислал господин Ставрос. Тогда слово взял помещик. Он подтвердил, что мясо действительно хорошее — от позднего ягненка, такое мясо всегда сочное и вкусное. Его отец сам отбирает ягнят для родственников и друзей. Он человек старого склада и живет по дедовским обычаям.
Кацотакис похвалил вино Карацописа — мавродафни из Ахайи, — очень густое и сладкое.
— Вы знаете толк в вине, Георгос! — ласково сказал он.
— Позвольте заметить, мой покойный отец начал свою деятельность торговцем вина. Сам в рот его не брал, качество определял на глаз. Его боялся весь Пелопоннес!
— Что вы говорите! — Госпожа Георгия слушала его с истинно материнским вниманием.
— Когда я был мэром, — продолжал господин Карацопис, — наш город почтил своим посещением покойный президент. Он остановился в нашем доме. С моим отцом они были знакомы еще со времен переворота: тогда отец спас его от ареста, спрятав в бочке. Вот как сейчас помню покойного отца! Только мы сели за стол, он поднимается и говорит: «Яннис, — он называл президента по имени, ведь они были близкими друзьями, — сегодня тебе исполняется шестьдесят семь лет три месяца и десять дней. Столько же исполнилось вину, которое мы пьем за твое здоровье, в честь нашей великой родины и ее великого сына…»
— Очень трогательно! — заметил лысый. Все присоединились к его мнению.
— Да, в самом деле! — сказал Карацопис. — Президент был очень тронут. — И грустно добавил: — Позже на похороны покойного отца он прислал венок через своего секретаря…
Воцарилось молчание.
— Ну что тут говорить! — нарушил тишину Кацотакис. — Мы лишились крупного политика.
— И в такую трудную минуту! — добавил усатый.
— Слава богу, что есть замена в лице Мутусиса! — простонал лысый.
— Хи-хи! Кто о чем, а Лефтерис о Мутусисе.
Лысый стал горячиться:
— Да он тряпка, Андреас! И как только мог генерал так просчитаться!..
Несмотря на протесты госпожи Георгии, разговор снова перешел на политику. Джери налегал на вино и заставлял пить Космаса. Зойопулос грозил ему пальцем.
— Смотри, чтобы не повторилось позавчерашнее! — украдкой шепнул он Джери. — У меня столько новостей для тебя накопилось! Почему ты не представил мне своего друга?
— Да что ты спешишь, как на пожар! Всему свое время.
— Возьмем его в наше общество?
— Обязательно.
Космас повернулся к Джери:
— О каком обществе выговорите?
Джери налил ему вина. Зойопулос снова заговорил, и Космас наклонился, стараясь расслышать его слова. Наклоняясь, он увидел глаза Кити, устремленные на него. В эту же минуту Кацотакис произнес имя Марантиса.
— Теодор ни за что не согласится! — говорил Кацотакис. — Ни в коем случае. Сегодня утром я говорил с ним по телефону. Он советовал мне воздержаться от каких-либо действий.
— Хитрая лисица! — усмехнулся усатый.
— Нет, Георгос, ты неправ! Теодор в данных обстоятельствах проводит мудрую политику. На него нажимают со всех сторон: немцы прочат его на президентское место, деятели центра склоняют на свою сторону. И даже ЭАМ неоднократно выдвигал ему свои предложения. Шутка ли — это политик, и притом крупного масштаба, его не стоит компрометировать! Но, по существу, он и сейчас заворачивает всеми делами правительства.
— Это несомненно! — поддержал его лысый. — Позавчера я был у Бакоса{[43]}. Он сказал мне: «Теодор — золотой фонд нации, и мы не имеем права его компрометировать».
— Позвольте заметить! — вмешался Карацопис.
Но на этот раз Кацотакис не позволил ему заметить и заговорил сам, высоко поднимая указательный палец:
— После войны вся наша надежда на него, помяните мое слово!
Желая прервать слишком серьезную беседу, госпожа Георгия снова пригласила гостей в зал. Туда должны были подать сладкое и напитки. Китисобиралась играть на фортепьяно.
Гости направились в зал. Джери, Космас и Зойопулос остались в столовой.
— Ну, так как? — в упор спросил Космаса Зойопулос. — Вступаешь в наше общество?
— Погоди, погоди! — попробовал остановить его Джери.
— В какое общество? — со смехом спросил Космас.
— Есть у нас такое общество, — объяснил Зойопулос. — Занимается торговлей…
— Торгует ядами! — вставил Джери и выпил еще один стакан.
— Вот именно!
— Очень загадочно.
— Ядами для крыс! — сказал Зойопулос.
Космас засмеялся.
— В такое время?
— В такое время в них особенная нужда. Крысы-то красные!
— Не понимаю! — сказал Космас. В нем шевельнулось подозрение.
— Эх, Ненес, эх, торопыга! — покачал головой Джери. — Ну что ты пугаешь честных людей! Я же говорил тебе, что Космас поэт. А душа художника — это критский лабиринт. Можно ли проникнуть в нее без нити Ариадны?
Он обнял Зойопулоса за шею и поцеловал его.
— Опять хватил лишку, плут? — сказал Зойопулос. — Опять?
В дверях появилась Кити.
Джери поднял на нее осоловевшие глаза.
— Я поклонник прекрасного! — крикнул он. — Обожаю прекрасное в любом его проявлении, как обожали его наши предки.
Пытаясь подняться, он потянул скатерть. На пол полетели стаканы, бутылки и тарелки.
— Опять? — спросила Кити.
— Иди сюда! — крикнул Джери. — Иди поцелуй своего брата!
— Нет, ты правда несносен! — возмутился Зойопулос.
— Поцелуй меня, Ненес. Если она не хочет, поцелуй меня хоть ты. — И он упал лицом на мокрую скатерть.
* * *В коридоре послышались голоса. Кити, Зойопулос и Космас вышли из столовой. По лестнице, с трудом переводя дыхание, поднимался торговец маслом.
— Обыск! — сказал он. — Немцы устроили облаву!
— Что случилось? Что им надо?! — воскликнула госпожа Георгия.
