Абрам Вольф - В чужой стране
— На разговор не идет. Не прощупаешь… Кажется, сволочь.
Кюперс орудует с такой быстротой, что через полчаса прием уже заканчивается. Четверо больных, и среди них Яковлев, остаются в лазарете. Меницкий отводит их в палату.
Кюперс и немецкий санитар, громко споря, покидают лазарет. Из-за двери, озираясь, выходит военнопленный. Убедившись, что ни Кюперса, ни ефрейтора нет, он идет к палате, машет рукой Меницкому. Тот выходит в коридор.
— Что вам?
— Друг, устрой освобождение. Ты же можешь… У меня сигареты есть. Я сам некурящий. Вот, целая пачка!.. — пленный лезет в карман.
— Я не даю освобождений. Их дает доктор Кюперс. Ступайте!
Меницкий поворачивается, прямой, негнущийся, и, высоко держа голову, направляется в палату.
— У, стерва! — зло плюет пленный и уходит из лазарета.
Тюрморезов, проводив Дубровского, останавливается у окна, с неприязнью думает о Меницком: «С этим не договоришься…» А как много мог бы сделать он для подпольной организации. Он переводчик, ведет всю картотеку с историями болезней, составляет и передает в канцелярию списки освобожденных. Он ежедневно встречается с Фаллесом и Декстерсом, членами Белой бригады, в амбулатории шахты. Через Меницкого подпольная организация могла бы установить оперативную и безопасную связь с Белой бригадой. Но Меницкий держится обособленно. Живет он отдельно, в лазарете, общается главным образом с немецким санитаром и избегает всяких разговоров с русскими. Его пытались «прощупать» уже несколько раз, и все безуспешно.
С улицы донесся крик. Тюрморезов, вздрогнув, приник к окну. Напротив лазарета — тюрьма. Там пытают пленного. Гитлеровцы, не в силах сломить сопротивление русских, звереют все больше. В тюрьме пленных избивают до полусмерти, пропускают через тело электрический ток, щипцами вырывают ногти, выворачивают суставы.
Снова крик, страшный, душераздирающий. Тюрморезов вцепился в раму с такой силой, что пальцы побелели, его затрясло.
— Палачи, что они с ним делают, палачи!..
— Отойдите от окна, зайдите в палату! — послышался сзади голос Меницкого.
Тюрморезов резко повернулся.
— Сейчас же зайдите в палату! — строгим голосом повторил Меницкий. Бледное лицо его было непроницаемым, казалось каменным. Сквозь большие очки в роговой оправе требовательно, властно смотрели острые светлые глаза.
Тюрморезов смерил Меницкого ненавидящим взглядом, пошел в палату.
Спустя несколько дней, выйдя из лазарета, Тюрморезов говорил о Меницком с Тягуновым.
— С Меницким мы не договоримся. Я в этом убедился. Надо заменить его. Там должен быть наш человек.
— А я все-таки не теряю надежды, — возразил Тягунов. — Меницкий нужен нам, нужен! Держится он обособленно, не идет на откровенный разговор, это правда. И его постоянное общение с немецким санитаром и с этим Бородой… Все это, действительно, настораживает. Но мы установили его прошлое. Меницкий — ленинградец, с «Электросилы». Работал начальником пирометрической лаборатории, добровольцем пошел в народное ополчение. Как он попал в плен? Нам это тоже известно. Взяли тяжелораненым… Нет, Меницкий честный человек и будет с нами!
— Сомневаюсь. Пристроился в лазарет и…
— Меницкий не использует своего положения в личных целях! Он заботится о больных, достает для них продукты. Нет, такой человек не может стать сволочью… — Тягунов минуту молчит, морщит большой лоб и произносит решительно: — Меницкий должен быть в организации!
На другой день, вечером, Меницкий пришел в канцелярию со списком освобожденных от работы. В канцелярии, кроме Ременникова и Тягунова, никого не было.
Меницкий сухо поздоровался и молча протянул Тягунову список, намереваясь сразу же покинуть канцелярию.
— Вы торопитесь, Леонард Фортунатович?
— Не очень, а что? — в голосе Меницкого настороженность.
— Я хотел вместе с вами разобраться в списках освобожденных. У меня тут какая-то путаница. Присаживайтесь, пожалуйста… Как там, на улице, сильный дождь?
— Порядочный. — Меницкий садится на стул.
— Вы, кажется, работали на «Электросиле»? Я бывал на вашем заводе, — говорит Тягунов, листая в папке бумаги. — Чудесный завод, первоклассный.
— «Электросила» — гордость Ленинграда. — Меницкий снимает очки, старательно протирает их полой короткой куртки, устало щурит глаза. — Уцелел ли он? Фронт проходил так близко…
Тягунов закрывает папку, встает. Походив по комнате, останавливается против Меницкого и неожиданно спрашивает:
— Хотите послушать Москву?
Меницкий удивленно, с испугом глядит на Тягунова. В канцелярии напряженная тишина. Слышно, как по крыше стучит дождь.
— Москву?!
Ременников с недоумением уставился на Тягунова. Он мог ожидать всего, но только не этого… Тягунов, не глядя на Ременникова, подходит к ящику, открывает его и включает приемник.
Передают итоги шахматного турнира. Знакомые имена советских шахматистов — Ботвинника, Рагозина, Левенфиша…
Тягунов не сводит с Меницкого глаз. Тот стоит по-прежнему прямой, негнущийся, как статуя, ни один мускул не дрогнет на его лице, твердые губы строго поджаты. А в глазах слезы. В руках дрожит список.
— Говорит Москва! Продолжаем трансляцию из Большого театра Союза ССР оперы…
Тягунов выключает приемник. Полные слез глаза Меницкого светятся радостью, он пытается ее скрыть и не может.
— Да-а… Москва… — глухо произносит он и, не простившись, идет к выходу. Открыв дверь, — ее вырывает из рук ветер, — он останавливается, медленно поворачивает голову. Но вдруг, словно спохватившись, нагнулся, нырнул в холодную дождливую темноту.
— С ним надо поговорить серьезно, — раздумчиво сказал Тягунов, глядя на дверь, за которой только что скрылся Меницкий. — Сделает это Бещиков. Да, связь с ним установит он…
На следующий день Бещиков сообщил Тягунову:
— С Меницким все в порядке. О, это человек, с большим опытом! Он давно работает, один…
— Почему же он нас сторонился? Сколько раз его пытались вызвать на разговор!
— У него были основания оберегаться…
Подпольная деятельность Меницкого началась еще тогда, когда он, тяжело раненный, попал в Ригу, в лазарет для военнопленных. Гитлеровцы вызнали, что он владеет несколькими иностранными языками, и отправили его работать в управление лагерями, писарем в картотеку. Здесь, оказавшись один среди врагов, он и начал действовать.
Рижский лагерь был лагерем-фильтром, как его называли сами гитлеровцы. Пленных здесь или уничтожали, или рассылали по разным лагерям и рабочим командам. Писаря заводили на каждого пленного специальную карточку и потом отмечали, куда он выбыл. В картотеке велся также учет военнопленных, завербованных немецкой контрразведкой.
Офицеры контрразведки (третьего отдела) часто разыскивали карточки военнопленных, выбывших в другие лагеря. Меницкий узнал, что контрразведчики берут карточки людей, которых им удалось разоблачить, на которых поступили доносы.
И Меницкий поставил своей целью мешать контрразведчикам, сбивать их со следа. Однако, несмотря на все старания, долгое время ему ничего не удавалось сделать: среди писарей были агенты гестапо. Но позже он получил некоторую свободу действий. Войдя в доверие к обер-лейтенанту, начальнику картотеки, Меницкий убедил его, что надо ввести в картотеке новую систему учета, более строгую, четкую, и не позволять рыться в карточках каждому.
Обер-лейтенант согласился. Он любил порядок, особенно если он создается руками других.
Когда «новая система» в картотеке была введена, то карточки по запросам контрразведки мог выдавать один Меницкий. Получив очередной запрос, он отбирал не меньше дюжины карточек с одинаковой фамилией и именем. Через лагерь-фильтр проходили десятки тысяч людей, однофамильцев всегда находилось много. Меницкий посылал в третий отдел дюжину карточек, но ту, которая требовалась контрразведке, — уничтожал. Гестаповцы запутывались, сбивались со следа. Так он спас от смерти и пыток десятки советских людей.
Весной 1942 года гитлеровцы начали усиленно вербовать агентуру среди военнопленных. Внимательно изучая карточки, которые возвращались в картотеку из третьего отдела, Меницкий стал обнаруживать на некоторых непонятные отметки, условные обозначения. Проследив за судьбой нескольких людей, на карточках которых третий отдел сделал пометки, за их движением, Меницкий пришел к заключению, что эти люди завербованы контрразведкой. Догадку вскоре подтвердили сами контрразведчики. Один из офицеров третьего отдела, придя в картотеку, лично отобрал пачку карточек. Когда он уже заканчивал составлять список, в картотеку вошел ефрейтор и сказал, что майора срочно требует шеф. Офицер вручил карточки Меницкому и на ходу бросил:
