Абрам Вольф - В чужой стране
— Придумают же, подлецы!
Помощнику главного инженера шахты дозволительны такие шутки. Он с немцами в дружбе. Лагерь-фюрер не раз хорошо угощался в богатом коттедже Купфершлегера. Бывает там и сам господин комендант…
Лагерь-фюрер уходит к коменданту. Траксдорф копается в бумагах и что-то сердито бубнит себе под нос. Купфершлегер подходит к старшему писарю, просит найти какую-то справку. Тягунов передает справку вместе с запиской: «Нам необходимо встретиться. Здесь, после работы».
Купфершлегер приходит ровно в семь. Кроме старшего писаря, в канцелярии уже никого нет. Купфершлегер садится у стола, молча закуривает. Лицо его серьезно, — губы плотно сжаты. Он понимает, что предстоит важный разговор.
Тягунов сразу объяснил, для каких целей нужен приемник, и сказал, что русские рассчитывают на его помощь.
— Хорошо! — Купфершлегер кивнул головой. — Все, что в моих силах, я сделаю… Но как подойти к ним, к этим болванам? — Напряженно думая, он постукивал пальцами по столу. — Постойте, постойте… Здесь есть микрофон! Из этой комнаты Шрейдер вызывает бараки… Репродукторы во всех бараках?
— Да, во всех.
— Хорошо!.. — Купфершлегер быстро поднялся. — Я не могу задерживаться, Борис. — Он первый раз назвал его так: Борис. — Кажется, у нас это получится!
На другой день Купфершлегер направился прямо к коменданту. Он застал там Траксдорфа.
— О, и господин зондер-фюрер здесь! Чудесно… — Купфершлегер по обыкновению добродушно улыбается. — Вы знаете, у меня возникла превосходная мысль. Да, да… Я даже сказал себе: молодец, Купфершлегер, твоя голова еще на что-то годится…
— Вы в этом сомневались, господин Купфершлегер? — комендант, протягивая руку помощнику главного инженера, ухмыльнулся.
— Я убедился, что мы с вами плохо работаем. Не можем выжать из этих русских побольше… Я не против карцера, голодных пайков. Все это надо, надо… Но ведь нет результатов, господин комендант! Результатов нет! — Купфершлегер сокрушенно разводит руками. — Боюсь, что нам придется отвечать перед Берлином. Выработка падает и падает! А в Берлине шутить не любят…
— Что вы тянете? — недовольно перебивает комендант. — Если есть дело, так выкладывайте! — Комендант не хочет подать вида, но он страшно заинтригован. Еще бы! Добыча угля срывается, а он ничего не может с этим поделать.
— Этим русским надо поднять настроение, дух поднять, господин комендант.
— Уж не хотите ли вы, чтобы я их коньяком поил или духовой оркестр в лагере завел?
— Нет, духовой оркестр не обязательно, господин комендант. Хотя, может быть, и это следует сделать… На первый случай можно предавать немецкую музыку. Немецкие марши! Господин Геббельс именно так делает… Пропаганда! Создать настроение! Пусть они слушают немецкие передачи, немецкую музыку. Это подействует лучше, чем тюрьма, могу вас уверить!
— Господин Купфершлегер говорит правильно. Это не дело — тюрьма… Надо знать русского человека! — произносит Траксдорф, многозначительно поднимая вверх указательный палец.
Комендант молчит, щурит глаза.
— Но у меня нет приемника… Где я возьму приемник? Не покупать же мне его!
— Приемник даст шахта. Это в наших интересах. Нам нужен уголь, господин лагерь-фюрер. Мы не хотим остаться без головы…
— Шахта? Тогда другое дело… Один приемник? А может быть, вы два дадите?
— Будет сделано! — Купфершлегер понимающе подмигивает коменданту. — Для вас я устрою превосходный приемник…
Через два дня в канцелярии уже стоял мощный многоволновый супер первого класса фирмы Филлипс. В присутствии коменданта приемник поместили в обитый железом ящик и закрыли на замок. Ключ забрал комендант.
— Шрейдер, без моего разрешения не включать. И не отходить от приемника, когда он работает! Головой ответите! И вообще надо поменьше его включать. Ну его к черту, этого Купфершлегера, с его выдумкой… Музыки им надо! Я бы дал им музыку…
Приемник есть. Теперь надо перестроить работу канцелярии так, чтобы писаря могли находиться в ее помещении в любое время, особенно рано утром и поздно вечером, когда нет ни немцев, ни «воспитателей». Но как это сделать? Как убедить лагерь-фюрера, что писарям необходимо находиться в канцелярии круглые сутки? Правда, повод для этого имеется, и довольно убедительный: ночью переводчиков нет, поэтому солдатам конвоя приходится бродить по затемненному лагерю в поисках бараков очередной смены. Часто происходит путаница, поднимают не те бараки, которые нужны, и из-за этого колонны с опозданием прибывают в шахту. Ничего этого не было бы, будь ночью дежурный писарь. Довод основательный. Но как начать разговор об этом с лагерь-фюрером? Не вызовет ли эта «старательность» у него подозрений? Надо выждать удобный случай. И сделать так, чтобы лагерь-фюрер сам пришел к этому решению…
Повод для разговора нашелся на другой же день. Солдаты не разбудили вовремя поваров, завтрак для утренней смены запоздал. Вместо пяти часов утра пленных отправили на шахту в шесть. Комендант посадил на гауптвахту старшего конвоя и накричал на лагерь-фюрера, отвечающего за внутренний порядок.
Виганд весь день ходил надутый, распекал всех, кто попадался под руку. Досталось от лагерь-фюрера и Тягунову.
— Никакого порядка! Смотрите у меня, смотрите… Поваров не могли разбудить! Подлецы! Канальи!
— Порядка у нас действительно нет, господин лагерь-фюрер, — покорно ответил Тягунов. — Но что мы могли сделать? Ведь ночью нет дежурного писаря. Если бы был дежурный…
— Дежурный? — Виганд, сердито шагавший по канцелярии, остановился, поглядел на Тягунова. — Дежурный должен быть! Он разбудит этих чертей, поваров, и поможет конвою поднять бараки…
— Отлично придумано, господин лагерь-фюрер! Писарь может сделать все это и без конвоя. Он поднимет нужные бараки через микрофон из канцелярии и в шесть утро примет по телефону с шахты все сообщения о ночной смене. К вашему приходу у вас на столе будет лежать рапорт о ночной смене и за прошлые сутки. Вы будете готовы каждую минуту доложить господину коменданту или в Лувеи…
— С сегодняшнего дня я назначаю дежурных писарей! Я покончу с этими беспорядками! — Виганд, толстый, краснощекий, картинно заложил руку за борт мундира. — Покончу! Тягунов, сегодня же назначить дежурного писаря!
— Нужно отдать приказ начальнику охраны. Ночью сюда не пропустят.
— Вызовите ко мне начальника охраны! Быстро!
* * *…В три часа пятьдесят минут утра дежурный писарь Тягунов подходит к главным воротам лагеря. Канцелярия находится на территории лагеря, но отгорожена от него проволокой, пройти в нее можно только через главные ворота; рядом с ними устроена калитка, ведущая в коридор аз колючей проволоки. Этот узкий коридор — единственный ход в канцелярию.
Часовой, увидев писаря, молча открывает главные ворота и калитку в проход к канцелярии.
В пустой канцелярии — тишина. Окна плотно закрыты изнутри ставнями и задернуты шторами. Старательные писаря тщательно выполняют приказ о полной светомаскировке. В последнее время над Бельгией все чаще пролетают англо-американские бомбардировщики.
Включить микрофон и репродукторы бараков утренней смены, объявить подъем — дело одной минуты. Дежурные повара уже разбужены — они ведь живут в одном бараке с Тягуновым. Все, что нужно к выходу смены на работу, подготовлено еще накануне, с вечера.
Он выключает репродукторы бараков, микрофон. Прислушивается. Глубокая тишина. Звонко, настораживающе пощелкивают стенные часы. Тягунов быстро извлекает из тайника, устроенного в ножке стола, ключ от ящика. Нет, это не тот ключ, который забрал себе комендант. Как-то Шрейдер, получив у коменданта ключ от ящика, на несколько минут оставил его на столе. И в тот же день член подпольной организации москвич Костя Кулайчуг; сделал точно такой же ключ.
Тягунов быстро идет к ящику, в котором стоит приемник. Сейчас он услышит Москву, голос Родины!
Ящик приоткрыт. Шкала приемника изучена тщательно, искать станцию не нужно. Три быстрых поворота ручки, и стрелка на московской волне. Лампы уже нагрелись. Слышится легкое потрескивание, и сразу же раздается отчетливый и близкий, родной до слез голос: «Говорит Москва…»
Сейчас передадут сводку. Он приготовился записывать. Рука, крепко сжимающая карандаш, подрагивает.
— В последний час… На днях наши войска, расположенные южнее Ладожского озера, перешли в наступление против немецко-фашистских войск, блокировавших город Ленинград…
Тягунов припал к приемнику, вцепился в него. «Блокада прорвана, прорвана!» Сердце так бешено колотится, что трудно дышать. В Ленинграде семья Тягунова, жена и двухлетний ребенок. Полтора года он оторван от них, полтора года тяжелых, тревожных дум о семье. Не было дня, часа, чтобы он не вспомнил о них, чтобы сердце не сжималось от острой, нестерпимой боли.
