Александр Чуксин - Однополчане
Лишь к вечеру Яков выбрался из леса. Впереди на возвышенности раскинулась станица. Яков решил переждать в кустах возле грунтовой дороги и уже ночью перебраться в Белокаменскую. Погода хмурилась. Над Доном спускалась морозная дымка, белые нити инея узорами ложились на деревья и кусты. Из-за поворота показалась машина.
«Неужели заметят?» — думал летчик, прижимаясь плотнее к земле. Недалеко от него на полном ходу промчалось несколько автомашин с немецкими солдатами. Они испуганно жались друг к другу, держа наготове автоматы, направленные в сторону леса.
Когда машины проехали, Колосков с трудом поднялся и пошел по дороге, ускоряя шаг. На повороте он остановился. В глазах зарябило. Тошнота подкатывалась к горлу. «Главное — не потерять сознания», — размышлял летчик.
Где-то высоко в бездонном небе Яков услышал гул самолетов. Он поднял голову. Самолеты летели тремя девятками. Левее и выше больших двухмоторных кораблей парами барражировали истребители сопровождения. «Ну вот и дождались наши», — с облегчением подумал летчик.
Превозмогая боль, шатаясь, он перешел поле и, оглядываясь по сторонам, вошел во двор крайнего домика поселка. Долго прислушивался. Потом, сжимая в руках пистолет, постучал в окошко.
В комнате послышались шаги. Кто-то надрывно закашлялся, подошел к дверям.
— Кто там? — донесся до слуха Якова старческий голос.
— Скажите, Банникова Елена Александровна далеко живет?
— Пятый дом от угла.
До дома Банниковых Яков добрался благополучно. Открывшая дверь женщина проворчала:
— Ночевать негде, да и не имеем права пускать посторонних, узнают — расстрел, — но все же посторонилась, пропуская летчика.
Миновав темные сенцы, Яков вошел в комнату. Окна были занавешены шторами, сделанными из камыша, на столе тускло горела керосиновая лампа Летчик быстро осмотрелся, устало присел на скамью. Вошедшая вслед за ним женщина, остановившись у порога, внимательно рассматривала летчика. Вдруг на лице ее появилась растерянная улыбка:
— Яша, откуда… ох, голубь ты мой! — Елена Александровна бросилась к нему.
— Елена Александровна, вы не беспокойтесь. Я только перевяжу рану и сейчас же уйду.
— Да ты что? Куда же в ночь пойдешь? Не пущу, и не думай. Ишь, что придумал: «не беспокойтесь». Располагайся, как дома, а завтра подумаем, что и как.
— В станице немцев много?
— Немцев мало, а румын много, госпиталь здесь у них.
Елена Александровна поспешно достала из печи большую кастрюлю, налила в таз горячей воды.
— Давай обмою рану и перевяжу. Да ты не стесняйся.
Она молча обмыла летчику распухшую руку и покачала головой:
— Где же это тебя?
— Подбили утром, за лесом упал. Там и друга похоронил, — проговорил Колосков, умолчав, что друг этот — Банников.
— А Боренька как?
— Он у нас герой… герой, — тихо проговорил Яков.
Елена Александровна поспешно подошла к шкафу, набросила на плечи солдатскую шинель.
— Пойду к соседям, у них живет румынский солдат, в госпитале работает… йода и бинтов возьму. Да ты не беспокойся, — замахала она руками, заметив движение Колоскова, — он не выдаст, помогает нашим…
Когда Елена Александровна ушла, Яков достал из планшета карту, развернул ее. Он решил завтра же ночью пробраться в Калач. Путь предстоял далекий и трудный. Немцы укрепились на левом берегу Дона. Линия фронта дугой уходила к Волге.
«Подамся на северо-восток, — размышлял летчик, — там наши ближе, да и лесов побольше. Ночами доберусь до своих. Эх, если бы не рана!»
Елена Александровна вернулась быстро. В руках она держала небольшой саквояж. Ставя его на стол, радостно проговорила:
— Сейчас выберем, что нам надо, — и тут же спросила: — Последние известия не слышал?
— Нет.
— Наши сегодня на всех фронтах сдержали наступление немцев. Много немецких самолетов сбито, и наших пять не вернулось с боевого задания.
«И мы вошли в это число», — подумал Яков и спросил:
— Откуда узнали?
— Соседи рассказали, они читали сообщения Информбюро.
— Где же достали?
— Да мы-то здесь всё знаем, ведь советская власть осталась. Каждый день, утром или вечером, обязательно расклеивают сообщение. Районная газета и то выходит. Немцы ищут наших людей, да видно руки коротки.
— Выходит, и в тылу им покоя не даете. Долго не устоят…
Елена Александровна внимательно посмотрела на Якова и заботливо проговорила:
— Ты, Яша, лезь на печку, там и переоденешься. В углу лежат брюки и рубаха. Федины… Он под Харьковом погиб, а старший сын погнал трактора за Волгу. Я вот с младшим осталась. А Таня с матерью где?
— В Харькове. Не успели они уехать.
— У вас с Таней серьезно?
— Да, Елена Александровна. Думали осенью сорок первого пожениться, да вот не удалось.
— А Гитлер по-своему решил, кровушки захотел, — она всхлипнула и посмотрела на кровать, где, раскинув кулачки, неспокойно спал мальчик лет четырех.
— Твои-то родные на месте остались?
— Отец из Крамова никуда не поедет. Он и до войны не любил разъезжать. Братишка с ними, втроем остались…
Ночью Яков проснулся от выстрелов на улице. Нащупал под подушкой пистолет, поднял голову. Возле, окна, прильнув к стеклу, стояла Елена Александровна. До слуха летчика долетел шепот: «Проклятые собаки, тешитесь. Ну, погодите, кровопийцы…»
Выстрелы стихли, Елена Александровна еще немного постояла у окна, прислушиваясь, потом, вздыхая, пошла к кровати.
Утром, когда Колосков проснулся, Елена Александровна хлопотала у стола, мальчик по-прежнему лежал в кровати, глаза его были закрыты.
— Что это он у вас заспался? — спросил Колосков.
— Заболел Валя мой. Второй день жалуется, что головка болит. И помочь некому — вот время-то наступило.
«Сына Бориса тоже так звали», — подумал Яков, глухо спросил:
— Сколько мальчику лет?
— Три годика. Был здоров, от окна не отходил. Как увидит наших военных, все зовет — папа идет, папа. Да ты вставай, кушать будем. Костелу, тот румын, о котором я тебе вчера говорила, консервы передал.
— Этот Костелу надежный человек? Вы точно знаете?
— Наши ему доверяют.
— Так, может, он поможет… Лодку мне надо. Пора уходить.
— А если свалишься в дороге-то?
— Доберусь. Рана на ходу скорее заживет, — проговорил Яков.
Мимо окон промелькнула женская фигура, и сразу же раздался громкий стук в дверь.
— Лезь на печь и закройся, — испуганно проговорила Елена Александровна и быстро вышла в сенцы.
Яков услышал ее раздраженный голос.
— Что вам надо?
— Меня прислали к вам. У вас сын заболел, — ответил тихий голос.
— Кто вас просил, я никому не говорила.
— Ничего не знаю, меня прислали, я должна его осмотреть и лекарство принесла. С дежурства прямо к вам.
— За помощь спасибо, но в комнату вас не пущу.
— Почему?
— Сами знаете…
— Эх, тетя Лена, и не стыдно вам…
Яков услышал, как резко захлопнулась дверь. В комнату вошла возбужденная Елена Александровна.
— Кого это вы прогнали?
— Да здесь одна, летом приехала к сестре, в школе они живут. Могли бы с войсками нашими уйти. Так нет, остались. И мало того — эта вот у румын в госпитале работает. Офицер в очках каждый вечер к ней ходит. Старшей-то стыдно стало, на улицу не показывается. Бесстыдницы… — она сердито сплюнула, подошла к окну и раздвинула занавески.
— Вот она — полюбуйся.
Возле большого кирпичного здания стоял румынский офицер в кожаном пальто. Рядом с ним — девушка.
— Да это же Лида Кириченко! — воскликнул Колосков. — Нет, не может быть… — Забыв об осторожности, он припал к стеклу, вглядываясь в девушку: не ошибся ли?
— Да чего смотришь? Кириченко и есть, — Елена Александровна зло переставляла на столе посуду. — Что, знакомая твоя? Не ожидал? И мы не ожидали. На вид такая девушка славная, приветливая. И вот — на тебе.
— А может, ошибка?
— Какая там ошибка? На немцев работает, ясно. А те ей помогают. Вчера со старостой поскандалила, а потом в комендатуру побежала жаловаться. И старосту сразу же сняли.
— А что он представлял из себя? — задумчиво спросил Яков, отходя от окна.
— Вреда никому не делал. Со всеми уживался.
— И с немцами тоже?
— Да, пожалуй, — замялась Елена Александровна.
«Лида Кириченко не дорожила своей жизнью, других спасала… Почему же она не ушла с нашими частями?» — Яков еще раз посмотрел в окно и тихо спросил:
— А где живут эти сестры?
— Да вон в том доме напротив, на втором этаже. А зачем тебе? Ты только идти туда не вздумай, предаст…
— Да нет, я просто так, — неопределенно ответил Яков.
Проснулся Валя, приподнял с подушки бледное личико, громко попросил:
