Исай Лемберик - Капитан Старчак (Год жизни парашютиста-разведчика)
Офицер отдал солдатам команду, не слышную за шумом толпы. Мы увидели, как одна шеренга солдат легла, вторая опустилась на колени, третья изготовилась к стрельбе стоя.
Рабочие со знаменами ускорили шаг и пошли прямо на вражеские цепи. Кто-то закричал, стараясь подбодрить товарищей:
— Не бойтесь, стрелять не будут!..
Но выстрелы заглушили эти слова. Залп… Залп… Потом — беспорядочная стрельба.
Какая-то часть рабочих, смяв оккупантов, прорвалась к вооруженному отряду повстанцев, другие бросились в переулки. Вскоре площадь опустела, на снегу остались убитые и раненые…
С приходом партизан у нас в пограничном уездном городке Кяхте, смыкающемся с другим таким же городком, Троицко-Савском, установилась Советская власть. Но впереди были новые бои, новые испытания. Вот почему мы, комсомольцы, шли по своей охоте в ряды армии. Взял в шестнадцать лет винтовку и я.
Но про службу свою долго рассказывать. Упомяну только, что нет, пожалуй, в Забайкалье и на Дальнем Востоке уголка, где бы я не побывал, И в боях довелось участвовать.
Еще в двадцать первом прорвался из Маньчжурии, через Монголию, к Троицко-Савску барон Унгерн с отрядом в несколько тысяч сабель. И пришлось нам до подхода основных сил держаться…»
Я читал записки Старчака дальше, с трудом разбирая его торопливые строчки. Надо сказать, что почерк у Ивана Георгиевича никуда не годится.
— Не далось мне чистописание, — признается он.
«Мне хочется верить, — писал Старчак, — что мои земляки-забайкальцы бывают на местах боев и поминают добром защитников Троицко-Савска. Пусть эти бои не были такими большими и долговременными, какие вдут сейчас, в дни Отечественной войны, но ведь и они были боями за родной город, а значит, и за всю страну…»
Дальше в записках говорилось о том, что после гражданской войны послали Старчака в школу красных командиров — во Владивосток, о том, как служил он в кавалерийской разведке в горах Хингана и Сихотэ-Алиня, на далеких восточных островах — везде, куда его посылали.
«Действия войсковой конной разведки, — писал Старчак, — во многом сходны с действиями мелких десантных групп. Внезапное появление. Наблюдение. Удар. Уход… Вот почему мне теперь легче, чем если бы я не прошел такой школы…
Я служил на одном из островов, затерянных в Японском море, когда в нашей газете «Тревога» появился призыв: «Комсомолец, на самолет!» Я и раньше знал о решении Девятого комсомольского съезда, объявившего шефство над воздушными силами. А теперь наша газета прямо звала: «На самолет!»
Ну, подал я как полагается рапорт, пошел он по инстанциям. И вот приказ направить командира взвода разведки Ивана Георгиевича Старчака в авиацию… Тогда-то я и ступил на тропу парашютного спорта. Это было в тридцать первом году.
Было у меня много хороших учителей. Николай Евдокимов, например. В Ленинграде, на сборах, с ним познакомился. От него знаменитую «ласточку» перенял. Потом сам кое-кого выучил. А теперь воюю вместе со своими товарищами-парашютистами.
Да, не сказал я самого главного. В двадцать шестом году, еще во Владивостокском училище, приняли меня в кандидаты, а два года спустя — в члены нашей партии. Комсомольская организация меня рекомендовала, ну и старшие товарищи, конечно.
…Читая скупые записки Старчака, я думал, что ничего исключительного в этой биографин нет — такая же судьба у многих и многих его сверстников.
3Наступил декабрь.
Капитан Старчак знал, что скоро его новому отряду предстоят боевые дела во вражеском тылу. Но когда это будет? Молодые десантники часто задавали капитану этот вопрос, не зная, что и он спрашивает себя об этом же.
Командир корабля Константин Ильинский, вместе с которым Старчак не раз летал во вражеские тылы встречая на аэродроме командира десантников, тоже спрашивал:
— Когда?
Наконец пришел приказ высадиться в тылу, за Волоколамском, и преградить путь отступающим гитлеровским войскам.
В течение одного дня доставили в отряд новенькие парашюты. В школьных классах, в сельсовете, в клубе — всюду, где только можно было поставить несколько сдвинутых вплотную столов, десантники и сержанты из бомбардировочного полка укладывали шуршащие шелком парашюты. Вот уж когда не решился бы я тревожить Старчака!
Надо было проследить за ходом укладки парашютов, проверить, правильно ли упакованы радиостанции, пулеметы, боеприпасы, позаботиться о неприкосновенном запасе.
Десантных парашютов на всех не хватило; завод мог прислать недостающее количество через три дня. И пришлось раздобывать в бомбардировочном полку тренировочные и спасательные.
Не было лыж. Старчак отправил во Владимир Ивана Бедрина, и комсомольцы раздобыли земляку-старшине сто пар…
Это были хозяйственные заботы.
А проработка боевого задания, изучение обстановки в районе высадки, выбор системы связи?..
И всем нужен был Старчак. В штабе отряда то и дело слышалось:
— Не видел капитана?.. Мины магнитные посмотреть хотел…
— Он на аэродроме.
— Я только что оттуда.
— Значит, на складе.
— И там был.
— Выходи на улицу — перехватишь…
И в самом деле, перехватить кошевку Старчака Можно было лишь на дороге. Он, натягивая вожжи, останавливал мохнатую лошадку и нетерпеливо спрашивал:
— Что у тебя?
Выслушав, тотчас же давал ответ, и небольшие санки с плетеным кузовком мчались дальше по широкой сельской улице…
…Как ни сжаты были сроки, отряд подготовился вовремя.
Но вылет отменили. Небо было сплошь затянуто ватными облаками, метель не затихала ни на миг.
На другую ночь вылет снова отменили. Совсем было уж собрались десантники в полет, расположившись в фюзеляжах самолетов, но пришлось спуститься на землю: облака легли на снега, и не стало горизонта.
Старчак вспоминает:
— Отмена полета — самое тягостное дело. Ты собрался, все обдумал, рассчитал, на все решился, сел в самолет с запущенными моторами — и вдруг приказ: оставаться! Это не сразу доходит до сознаниями я вынужден повторять товарищам: «Да, да! Полет отменяется!..» А у самого такое настроение — лучше бы лететь, хоть черту на рога, но лететь.
— Ну что ж, Иван Георгиевич, пойдем к нам, поужинаем, — пригласил Старчака капитан Ильинский, когда во второй раз отменили полет.
— Со мной товарищи. — Старчак указал на Щербину и Кабачевского.
— Их тоже заберем…
Они решили сократить расстояние и пройти напрямик, через летное поле.
Было совсем темно: на земле ни огонька, в небе ни звездочки. Снег скрипел так, как скрипят новые хромовые сапоги…
Впереди, как хозяин, шел Ильинский. В следы, оставленные его огромными унтами, ступали остальные.
Минут через двадцать Старчак спросил:
— Костя, скажи по совести, ты ходил когда-нибудь этой дорогой?
— Тысячу раз, — не очень уверенно ответил Ильинский и, чтобы быстрей бежало время, стал рассказывать про одного штурмана, который определял положение самолета по шестому способу.
— Почему по шестому? — спросил Кабачевский.
Ильинский стал перечислять способы воздушной навигации: по карте — раз, по приборам вслепую — два, по радиокомпасу — три… Он назвал еще два способа. Старчак говорил мне о них, но я, признаться, забыл, в чем их суть. А вот шестой — запомнил.
— Почему по шестому? — повторил свой вопрос Кабачевский. — В чем он состоит?
— А вот в чем, — ответил Ильинский. — Ты производишь посадку где-нибудь на бахче и спрашиваешь сторожа: «Дидусь, где мы сейчас находимся?..» Узнаешь — и снова в полет.
— Неплохо было бы и нам сюда деда-бахчевника, — сказал Старчак. — Мы к твоей «шестерке» опять притопали.
И верно: они вернулись на стоянку бомбардировщика с огромной цифрой «6» на киле.
— Вот, оказывается, кто по шестому способу! — засмеялся Старчак.
Он пошел впереди, и вскоре все четверо входили в ярко освещенную столовую летчиков первого полка.
Сели за стол, накрытый белоснежной скатертью, дождались, пока придет официантка, заказали ужин.
— Может, погреемся чуток? — предложил Ильинский. — После шестого способа… За то, чтобы ты там не заблудился…
— Не могу, мне к ребятам идти. И вообще лучше отложить это до Нового года, — ответил Старчак.
Ильинский не настаивал. Он давно — еще с финской кампании — дружил со Старчаком и знал: тот скажет — как отрежет.
Отказались выпить и Кабачевский, и Щербина.
— Лучше так посидим, поговорим. Было уже поздно. Движок, снабжавший столовую электроэнергией, выключили, и в зале зажгли свечи, Старчак засмеялся:
— Впервые после начала войны вижу стеариновые свечи, да еще с шандалами. Плошки там разные, фитили попадались, а вот свечей видеть не доводилось.
— У нас, как в лучших домах, — улыбнулся Ильинский. — А сказать по совести, никогда не думал, что ты такому отсталому виду освещения обрадуешься.
