Роберт Дейли - Сильные духом (в сокращении)
В субботу они, как обычно, прибыли в Грандвиль, где Эжен назначил Пьера старшим группы. На прошедшей неделе опять прилетал английский самолет, но на этот раз он не сбросил груз с парашютом, а приземлился на поле. На самолете прибыла радистка, англичанка лет тридцати. Когда Пьера с ней познакомили, он сразу подумал, что, если ее поймают, ей вряд ли удастся кого-нибудь обмануть — по-французски она говорила совсем плохо. Он окинул взглядом ее снаряжение: приемник, передатчик, батареи. Все такое громоздкое — и носить тяжело, и спрятать трудно. Самолет доставил и груз — ящики с оружием и боеприпасами, в основном автоматы и ручные гранаты, но также несколько минометов и реактивных гранатометов. Часть этого оружия получила и группа Гликштейна, которая пополнилась двумя новыми бойцами. Эжен велел Пьеру возвращаться на ферму и ждать дальнейших указаний.
Ле-Линьон стал торговым городом благодаря тому, что через него проходила железная дорога, а вокруг было много ферм, хотя и бедных. В надежде разжиться продуктами люди приезжали сюда из Лиона и других городов.
На тех же поездах приезжали беженцы, тоже с сумками и чемоданами. В переполненных, забитых багажом вагонах они не бросались в глаза, а сойдя на станции в Ле-Линьоне, незаметно отделялись от толпы и спешили к дому пастора Фавера.
В базарные дни крестьяне еще затемно нагружали телеги и машины тем, что вырастили для продажи, и отправлялись в город. На рассвете на улицах уже слышались цокот копыт и гул моторов.
Сегодня окрестные фермеры, как обычно, расставили свои телеги на рыночной площади, и, едва солнце поднялось над крышами, жители Ле-Линьона пришли за покупками.
Наведывалась в Ле-Линьон и еще одна категория людей с сумками и чемоданами — спекулянты. Эти профессионалы черного рынка вели торговлю за столиками в дальних углах городских кафе. Чего только не было в их чемоданах. За неимоверную цену у них можно было купить даже такие деликатесы, как колбаса или ветчина.
Те, кто торговал на черном рынке, нарушали закон, так же как и те, кто покупал. И тем и другим грозил штраф, а то и тюремное заключение. Но людей это не останавливало.
Рашель послали купить яиц, если, конечно, они будут в продаже. Карточек, что ей дали, хватало только на шесть штук. Но если она их принесет, вечером у семейства пастора будет настоящий пир — омлет с картошкой и грибами.
Утром девушка узнала печальную новость. Ее принес Пьер Гликштейн, и, строго говоря, Рашели это известие не касалось. Пьер пришел поговорить с Дейви. Информация о местонахождении сбитого летчика дошла до Лондона, сообщил он, и принято решение вывезти его в Англию. В следующее полнолуние за ним пришлют самолет. Время и место посадки пока неизвестны. Но в любом случае это будет через две недели. Подтверждение дадут в день прилета самолета. С наступлением темноты Дейви доставят на посадочную площадку.
Дейви с помощью Рашели задал несколько вопросов, Пьер, как мог, на них ответил и ушел. Провожая его до двери, американец чуть ли не плясал от радости. Он вел себя так, словно напрочь забыл о Рашели и об их любви.
— Разве это не здорово? Я снова буду свободен.
Его слова ранили ее, как острые стрелы. Ей хотелось убежать, но она ушла от него спокойным шагом и только в спальне дала волю слезам.
На улице ее слезы быстро высохли, хотя на сердце у Рашели по-прежнему было тяжело и она по-прежнему вся кипела от ненависти.
Потерпев неудачу в магазинах, она сходила на базар, но все фермеры, к которым она обращалась, лишь качали головой. Она знала, что пастор категорически против покупок на черном рынке, но ей очень хотелось доставить ему удовольствие, а значит, она не должна возвращаться с пустыми руками.
В этот момент Рашель как раз проходила мимо одного из кафе. Она решила зайти и спросить, не продает ли кто-нибудь яйца. Если повезет, рассуждала она, совсем не обязательно говорить пастору, где она их достала.
В полумраке кафе несколько мужчин в грубой одежде пили у стойки вино, а трое или четверо одетых поприличнее ждали своей очереди к спекулянту.
Когда наконец подошел черед Рашели, у нее затряслись колени. Дрожащим от страха голосом она сказала, что ей нужно. Продавец сунул руку в свой чемодан, достал шесть яиц, уже завернутых в газету, и выложил на стол. Она спросила, сколько они стоят. Цена оказалась неимоверно высокой.
— Очень дорого, — расстроенно сказала она.
— А сколько ты можешь дать?
Она назвала привычную цену.
— Мало.
— Но у меня больше нет.
Спекулянт уже почти все распродал, и ему хотелось поскорее сбыть последнее.
Заметив, что он колеблется, Рашель сказала:
— Это для пастора.
Мужчина пододвинул к ней кулек. Сделка состоялась. Взяв драгоценный сверток, Рашель направилась к выходу. Она ликовала. Сейчас даже утренняя обида на Дейви и ее горькие слезы немного забылись — может, она просто все преувеличила. Девушка открыла дверь… И чуть не столкнулась с молодым немецким лейтенантом, рядом с которым стояли двое солдат. Офицер держал в руках дубинку.
— Что у вас тут? — спросил он, ткнув дубинкой в кулек.
— Яйца, — чуть слышно ответила Рашель. Говорили они, разумеется, по-французски.
— Не бойтесь. Я не сделаю вам ничего плохого.
Он явно проявлял к ней отнюдь не служебный интерес.
— Не могли бы мы где-нибудь посидеть и поговорить? — сказал немец.
Страх моментально сменился возмущением.
— Отстаньте от меня! Слышите? Пропустите!
Когда Рашель попыталась пройти, офицер схватился за сверток. Он тянул его в одну сторону, она — в другую, и в результате одно из драгоценных яиц разбилось.
— Видите, что вы натворили! — закричала девушка.
Немец в замешательстве перешел на родной язык:
— Почему вы отказываетесь со мной поговорить? Я всего лишь хочу поговорить с вами.
От ярости Рашель, почти не сознавая, что делает, ответила ему по-немецки:
— Потому что вы свинья! Все вы — грязные свиньи! Возвращайтесь в свою Германию и оставьте нас в покое.
Лейтенант безошибочно узнал берлинский акцент и одновременно понял что-то еще.
— Еврейская сучка! — Он выбил кулек с яйцами у нее из рук.
Рашель дала ему пощечину. Он ударил ее дубинкой.
Солдаты оттащили его от девушки, и она со всех ног бросилась домой. Влетев в кухню, где мадам Фавер гладила белье, Рашель с ходу все ей выложила.
— Что ж ты наделала! — охнула Норма.
Дейви тщетно пытался понять, о чем идет речь.
— Зачем ты заговорила с ним по-немецки?
— Это получилось само собой.
Лицо у Рашели сморщилось, по щекам потекли слезы.
— Не рассказывайте папе. Пожалуйста.
— Ты что, не понимаешь, какая тебе теперь грозит опасность? И тебе, и всем нам. Мы должны ему сказать.
— Что случилось? — спросил Дейви.
Запинаясь, Рашель объяснила, что у нее произошла стычка с немецким офицером и она обозвала его свиньей.
— Что? Ты кричала на него по-немецки? О боже!
Услышав, как хлопнула входная дверь, они замолчали. Это мог быть только пастор. Через минуту улыбающийся Фавер появился в дверях кухни. По молчанию он догадался, что что-то неладно, и улыбка сползла с его лица.
— Думаю, мне лучше сесть, прежде чем вы расскажете, что стряслось.
Разыгравшаяся после этого сцена во многом была повторением предыдущей, только на этот раз Рашель меньше плакала.
Поднявшись со стула, Фавер мерил шагами кухню. Время от времени он что-то говорил, в гневе срываясь на крик. В конце концов Дейви, встревоженно наблюдавший за происходящим, не выдержал:
— Я тоже имею право знать, что вы собираетесь делать.
Пастор перешел на английский:
— Мы пытаемся решить, надо ли принимать какие-то меры, и если да, то какие.
— Нужно переправить ее в Швейцарию, — сказал Дейви.
— Об этом говорить преждевременно.
— Рано или поздно за ней придут.
— Не исключено, — согласился Фавер. Похоже, в своих размышлениях он зашел в тупик. — В Швейцарии она будет в безопасности. Только добираться туда небезопасно.
Швейцария. Да, можно, конечно, попытаться переправить ее через границу, но стопроцентной гарантии, что все пройдет гладко, никто не даст. Не говоря о том, что это значит для него. Он не хотел ее терять. Он любил Рашель не меньше, чем родных детей, а может, даже больше, как родители часто любят больного ребенка больше, чем здоровых. Он так надеялся увидеть ее свадьбу, мечтал выдать ее за достойного молодого человека, а потом принимать их с мужем по субботам, нянчить внуков.
— Опасней, чем здесь, нигде не будет, — сказал Дейви.
— Вы не понимаете, о чем говорите.
— Я знаю одно: тут ей оставаться нельзя.
— Не вмешивайтесь в чужие дела.
— Это мое дело. — Дейви взглянул на Рашель, словно ища у нее поддержки. — Вы не все знаете.
