Роберт Дейли - Сильные духом (в сокращении)
— Я действительно ненадолго отлучался из города. Решил пройти курс похудания.
— Он пошел вам на пользу. Вы прекрасно выглядите.
У Фавера сложилось впечатление, что гестаповец пришел не за тем, чтобы арестовать его.
— Неподалеку от Ле-Линьона был сбит неприятельский самолет, — сказал Грубер.
— Когда это случилось?
— В тот самый день, когда вы начали лечиться, — ответил Шапотель.
— По нашим сведениям, летчик прячется где-то в городе, — продолжал немец.
— Ну что ж, ищите, — произнес пастор.
На стороне Грубера была сила оружия, но большинство его людей находились далеко от дома Фавера. В распоряжении Шапотеля, не сводившего глаз с гестаповского офицера, имелось всего несколько жандармов, но в городе вполне могли находиться партизаны. Ход войны менялся, и для Грубера покоренная Франция становилась все более и более опасной.
Пастор, оценивая положение, сознавал свое моральное превосходство над противником. За ним — его прихожане, и Шапотель, как ему хотелось надеяться, тоже был на его стороне.
— У моих людей приказ обыскать все дома в городе, — сказал Грубер.
— Мой дом обыскивать не имеет смысла, — ответил пастор. — Он пуст.
— Я позову солдат, и они посмотрят.
— В этом доме и в этом городе исповедуют принцип ненасилия. Мы даем убежище лишь тем, кто подвергается преследованиям…
— Евреям, — презрительно уточнил немец.
— …а не тем, кто взял в руки оружие.
— Летчик был тяжело ранен.
— В моем доме нет никого, кроме нас четверых.
Нерешительность Грубера, если его промедление было вызвано нерешительностью, проявлялась лишь в том, что он до сих пор не приказал подчиненным начать обыск.
— Если пастор говорит, что у него в доме летчика нет, — вмешался Шапотель, — ему можно верить. Если вы оскверните жилище служителя церкви и ничего не найдете, в глазах людей это будет унижением и для вас лично, и для рейха.
Грубер молчал.
— У меня в доме летчика нет, — повторил Фавер.
Наступила длительная пауза. Молчание прервал Грубер:
— На этот раз я вам поверю.
Когда дверь за ним закрылась, пастор повернулся к жене. Но так как рядом по-прежнему стоял Шапотель, он ограничился тем, что взял ее за руки.
— По-моему, нам с вами лучше пойти за ним, — сказал комиссар. — Возможно, в нашем присутствии он не позволит своим людям проявлять излишнюю жестокость.
— Нет, не ходи! — вскрикнула мадам Фавер.
— Вы правы, — согласился пастор. — Я иду с вами. — И, отпустив руки жены, он последовал за Шапотелем.
Как только они ушли, Норма Фавер посмотрела наверх. Все это время она думала о том, что будет, если немцы полезут на чердак. Из-за парня на чердаке членам ее семьи грозила смертельная опасность. На сколько еще беженцев хватит ее терпения?
Фавер возвратился уже затемно. Слушая, как он возится в прихожей, снимая пальто, Норма с облегчением вздохнула.
Войдя в гостиную, он подошел к жене, положил руки ей на плечи, прижался щекой к ее щеке.
— Немцы уехали. Летчика они не нашли. И не схватили ни одного еврея.
— Типичная немецкая твердолобость. Сегодня они искали летчика, и евреи их не интересовали.
— За евреями они еще вернутся. Надо быть к этому готовыми и выработать план.
— Ты уверен, что они уехали?
— Да. И Грубер первым. Мы с Шапотелем ни на шаг от него не отходили, пока он не сел в машину и не убрался восвояси.
— Я должна тебе что-то сказать. Они не нашли этого летчика в городе, потому что он здесь.
— Здесь? В моем доме?!
— Да. На чердаке.
— Я дал слово, что его здесь нет. И ты промолчала.
— А что я могла сделать?
— По твоей вине я солгал.
— Ты-то был уверен, что говоришь правду.
Фавер начал в волнении мерить шагами комнату.
— Ты заставила меня солгать и, промолчав, солгала сама.
— Когда кто-то задает вопросы о том, о чем не имеет права спрашивать, промолчать не значит солгать, — сказала Норма.
Фавер сел на диван и закрыл лицо руками.
— Мое честное слово — это то, чем я могу… чем я мог гордиться, мое… богатство.
— Ты очень устал, — сказала Норма, гладя его по седеющим волосам. — Завтра ты будешь смотреть на это по-другому.
Когда они наконец сели ужинать, внимание пастора было целиком сосредоточено на молодом американце. Дейви охотно отвечал на вопросы, рассказывал об учебе в университете, о Нью-Йорке. Пастор явно завоевал его расположение. Рашель сияла и жадно ловила каждое слово.
После ужина мадам Фавер распределила молодежь по спальням. Дейви она поместила в одной комнате со своим сыном, а Рашель — со старшей дочерью. Таким образом, решила она, до утра она могла быть уверена, что влюбленные, если они действительно влюбленные, спят в разных постелях.
Оставив за спиной город, Пьер Гликштейн ехал по дороге, идущей то лесом, то по полям, мимо небогатых ферм. Ярко светило солнце, такого теплого дня в этом году еще не было. В лесу и на полях еще лежал снег, но на дороге снег остался только по обочинам, так что, видимо, весна уже не за горами.
Когда он приблизился к ферме Доде, лошадь сама свернула с дороги и прибавила ходу. Пьер не смог бы ее удержать, даже если б попытался, но открывшееся ему зрелище заставило его отпустить вожжи.
Лошадь встала перед домом и втягивала ноздрями воздух. Нигде не было видно движения, да и что тут могло двигаться. Немцы не оставили охраны, потому что нечего было охранять.
Пьер спрыгнул с телеги и толкнул дверь. От дома остались только каменные стены, да и те местами обвалились. Все сгорело: и пол, и дубовые панели, которым было несколько сотен лет, и потолок, и стропила, и крыша.
Лошадь остановилась у хлева и встревоженно прядала ушами, словно понимала, что случилось что-то ужасное. Здесь огонь бушевал сильнее всего — сено и солома хорошо горят. Упавшая кровля погребла под собой коров. Наверняка Пьер сказать не мог, но похоже, боши сначала пристрелили скотину из автоматов.
Он огляделся по сторонам: даже деревянная уборная опрокинута, так что выгребная яма осталась неприкрытой.
Его мучила жажда, к тому же надо было помыть руки и ополоснуть лицо, и он направился к колодцу. В воде плавал поросенок. Задние ноги у него были отрезаны — видимо, немцы решили побаловать себя окороком.
Несколько минут Пьер ходил взад и вперед, чуть не крича от ярости. Пьер был уже готов прыгнуть в телегу и уехать прочь, но в последний момент остановился и пошел к уборной. Там, в выгребной яме, он увидел труп старика Доде.
В это самое время мадам Фавер и Рашель готовили детей к воскресной службе. Пастор отправился в церковь час назад и сейчас, должно быть, уже стоял у входа, приветствуя прихожан.
В прихожей мадам Фавер озабоченно взглянула на Рашель:
— Ты уверена, что не хочешь пойти с нами?
— Мне надо остаться, скоро придет врач. — Доктор Блюм позвонил несколько минут назад и сказал, что через час придет снимать Дейви гипс. — Если я уйду, кто будет переводить?
Хотя ни пастор, ни его жена никогда на этом не настаивали, Рашель часто ходила в церковь — ей не хотелось отличаться от остальных членов ее приемной семьи.
— Что ж, ты знаешь, мы были бы рады, если б ты пошла с нами, — сказала мадам Фавер.
— Может быть, в следующее воскресенье. — Рашель присела на корточки и подставила щеки, чтобы младшие девочки могли поцеловать ее на прощание.
Все ушли. Рашель стояла, привалившись спиной к двери, и думала: «Мадам Фавер знает про нас с Дейви. И не хочет оставлять нас наедине. Что мне теперь делать?»
Дейви смотрел на нее из большой комнаты и ухмылялся. Занятая своими грустными мыслями, Рашель попыталась пройти мимо, но, когда он привлек ее, не стала сопротивляться.
— Я так давно тебя не обнимал, — прошептал Дейви.
Она тоже истосковалась по его теплу, по его сильным рукам.
— Да, давно. Очень давно.
Но когда его руки начали ласкать ее, она отстранилась.
— Перестань. С минуты на минуту придет врач.
С обиженным видом он выпустил ее из объятий. Рашель ушла на кухню. Едва она принялась убирать со стола, раздался стук в дверь. Это был доктор Блюм.
Минут через десять гипс был снят.
— Вы может стоять? — спросил Блюм.
Дейви встал, прошелся, хромая, до камина и обратно.
— Больно?
— Нет, — ответил Дейви и тут же поправился: — Не очень.
— Хорошо.
Когда пациент поинтересовался, что ему теперь можно делать, врач сказал:
— Если вы боль терпеть, можно делать все, что вы хотеть.
Выслушав перевод, Дейви издал радостный вопль.
Вскоре доктор Блюм ушел.
Пьер вытащил тело фермера из выгребной ямы и положил на землю. Выкопать могилу в промерзшей земле было трудно, к тому же у него все равно не было лопаты. Чтобы до трупа не добрались дикие звери, Пьер завалил его листами шифера.
