Роберт Дейли - Сильные духом (в сокращении)
Немцы были в ярости. Комендант проводил глазами удалявшиеся черные машины, удивляясь тому, как хорошо у него стало на душе.
Через час, убедившись, что гестаповцы не передумали и не вернулись, он приказал привести к нему двух пасторов. Когда их ввели к нему в кабинет, грязных, небритых, похудевших, он объявил, что отпускает их на свободу.
— Мы не подпишем это обязательство, — сказал Фавер.
— Забудьте о нем. Я не буду настаивать. Только что здесь были люди из гестапо. С ордерами на вашу выдачу. Я их обманул, и они уехали, однако не исключено, что они все еще где-то поблизости. Вам следует об этом помнить.
— Спасибо за предупреждение.
— Думаю, отныне они станут за вами охотиться. Советую принять все меры предосторожности.
— Хорошо, — сказал Фавер.
Мотье вышел из-за стола и, улыбаясь, пожал обоим руки.
— Забирайте вещи и бегите отсюда. Прощайте и удачи вам!
Глава восьмая
Снова прилетел «шторх». День опять выдался ясный, солнечный — прекрасная погода для разведки с воздуха.
— На этот раз он заметит самолет, — сказал Пьер старику Доде. — Мне его даже отсюда видно.
Они стояли во дворе и смотрели. Пролетая над фермой, самолет словно запнулся, наткнувшись на невидимую преграду.
— Так и есть, заметил, — пробормотал Пьер.
Старик поморщился. «Шторх» заложил крутой вираж и пролетел прямо над разбившимся истребителем, затем развернулся, чтобы посмотреть еще раз. Совершив несколько заходов, он наконец улетел.
— Через час, — сказал Пьер, — здесь появятся машины с солдатами. Думаю, вам не хочется с ними встречаться. Мне-то уж точно лучше сматывать. Собирайте пожитки, зовите жену и поедем, пока не поздно.
— А как же скотина? Кто ее накормит? Коров надо доить два раза в день. Возьмешь с собой мою старуху. Скажу, чтоб собиралась.
— Я заберу свое хозяйство. Не хватало еще, чтоб они нашли у вас мою мастерскую.
Когда Пьер Гликштейн вернулся с чемоданом и мешком, Доде уже запряг кобылу.
Спустя несколько минут из дома вышла хозяйка — высокая худая женщина лет шестидесяти пяти в потертом черном пальто поверх длинного черного платья, черном платке и черных ботинках на деревянных подошвах. Ее чемодан оказался таким тяжелым, что Пьер не смог в одиночку положить его в телегу. Должно быть, берет с собой фамильное серебро, решил он, не смогла расстаться с единственным сокровищем, передаваемым из поколения в поколение.
— Куда ты хочешь ее отвезти? — спросил старик.
— Вам лучше об этом не знать — на случай, если немцы станут вас допрашивать.
Коротко кивнув Пьеру, старик шлепнул лошадь по крупу:
— Езжайте.
Дорога, на которой местами уже не было снега, шла лесом. На вершине холма, как помнил Пьер, стоял фермерский дом. Именно туда он сейчас и направлялся.
Хозяева фермы хорошо знали мадам Доде, и он оставил ее у них, а сам поехал дальше, потому что на дне телеги лежал мешок, от которого надо было поскорее избавиться. За поворотом Пьер увидел грузовик, полный немецких солдат.
Проклятие! — подумал парень. Как они могли так быстро приехать?
Ему пришлось остановиться. Двое солдат спрыгнули на дорогу и направили на него дула автоматов. Из кабины вышел человек в длинном кожаном плаще и темной фетровой шляпе. Это был оберштурмбаннфюрер Грубер, и, хотя он не представился, Пьер сразу понял, с кем имеет дело.
— Документы! — потребовал Грубер.
Протягивая ему бумаги, Пьер старался унять дрожь в руках.
— Расстегни пальто, — велел Грубер и, повернувшись к подошедшему офицеру, приказал: — Обыскать его!
Когда обыск закончился, Грубер бросил взгляд на солдат, по-прежнему державших Гликштейна на прицеле.
— Поворачивай! — рявкнул он. — Выезжать из города запрещено.
Пьер погнал лошадь к Ле-Линьону. Он слышал, как спрыгивают с машины солдаты, которые будут блокировать дорогу.
Миновав ферму, где он оставил мадам Доде, Пьер свернул к основанному пастором Фавером коллежу. Он привязал лошадь к дереву, взял мешок и вошел в здание, где рассовал ротатор, пишущие машинки и пузырьки с чернилами по пустым кабинетам и кладовкам — в подобном месте они не должны были вызвать подозрения. Бланки, незаполненные удостоверения личности и другие бумаги Пьер изорвал на мелкие кусочки и спустил в унитаз.
Только после этого он смог позвонить в дом пастора и предупредить об опасности. Трубку сняла мадам Фавер.
— Боши уже в городе, — сообщил Пьер.
— Кто вы?
— Тот парень, который привез летчика. Он все еще у вас?
— Нет. Конечно, нет. — Мадам Фавер повесила трубку.
Пьер не знал, что ему делать дальше. Наверное, можно уйти к партизанам. До него доходили слухи, что где-то в здешних местах действует отряд.
После звонка Пьера Гликштейна мадам Фавер первым делом бросилась к двери и выглянула на улицу. Вскоре она увидела, как мимо проехала машина с солдатами. Выходит, этот человек ее не обманул.
Она велела Дейви лезть на чердак и забиться как можно дальше в угол. Рашель она отослала в коллеж, решив, что среди ровесников девушка будет в большей безопасности, чем в доме, где прячется раненый американский летчик. Сама мадам Фавер поспешила в школу: если случится что-то страшное, пусть хотя бы дети будут при ней. Кроме того, она не желала смотреть, как немецкие солдаты станут рыться в ее вещах.
Приближаясь к Ле-Линьону, Фавер и Анрио видели из окна вагона тянущиеся к городу грузовики с солдатами.
— Они едут кого-то арестовать, — сказал Анрио. — Уж не нас ли, как ты думаешь?
— Зачем посылать столько солдат, чтобы арестовать двух священников, — ответил Фавер уверенным голосом, хотя на душе у него было неспокойно.
Пуская клубы пара, поезд остановился у перрона. Фавер и Анрио вышли из вагона, пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
Город притих и казался безлюдным, если не считать немецких солдат. Жители Ле-Линьона спрятались за закрытыми ставнями. Подойдя к дому, пастор Фавер открыл дверь своим ключом и с порога громко объявил, что он вернулся. Ему никто не ответил. Дом был пуст. Это его не встревожило. Норма, подумал он, должно быть, ушла за детьми, а вот где Рашель — трудно сказать.
Зазвонил телефон. Это был Анрио.
— Норма с детьми у нас, — сказал он. — Почему бы и тебе не прийти.
— Буду через несколько минут.
Что бы ни случилось дальше, он не хотел предстать перед женой — да и перед кем бы то ни было вообще — в таком жалком виде. Нет, сначала он умоется, побреется, снимет с себя грязную одежду. Потом наденет свою сутану, чтобы выглядеть внушительней, и по дороге к Анрио постарается выяснить, с чем связано появление немецких солдат.
Через двадцать минут он стоял в прихожей в шляпе и пальто, из-под которого выглядывали полы сутаны. Он открыл дверь и лицом к лицу столкнулся со штурмбаннфюрером Грубером. За спиной гестаповца стояли двое солдат.
В этот момент к дому подъехали еще две машины: черный «ситроен» и крытый грузовик. Из грузовика высыпали французские жандармы, а из легковой машины вышел комиссар Робер Шапотель и встал рядом с Грубером.
Сорокачетырехлетний Шапотель, выпускник Сорбонны, стоял на страже закона до оккупации и сейчас продолжал это делать, потому что верил в закон и в предназначение государственной власти — устанавливать законы и обеспечивать их соблюдение. Общественный порядок, считал Шапотель, особенно во времена, подобные нынешним, превыше интересов отдельного человека.
— Входите, господа. — Фавер отступил назад.
Сняв и аккуратно повесив пальто и шляпу, он прошел в гостиную и встал возле камина. Пастор был более чем встревожен, однако старался не подавать виду.
— Чем я могу вам помочь? — спросил он.
Но прежде чем Грубер и Шапотель успели ответить, снова хлопнула входная дверь. Все трое посмотрели на вошедшую в комнату Норму Фавер.
Супруги не виделись несколько недель и боялись, что больше никогда не увидятся. Тем не менее сейчас было не самое подходящее время для объятий.
Норма кивнула мужу, он тронул ее за руку. Но все их мысли были заняты присутствующими в доме посторонними, которые, похоже, на минуту забыли о хозяевах.
— Не ожидал вас здесь встретить, — недовольно сказал оберштурмбаннфюрер Грубер, обращаясь к Шапотелю.
— Я видел, как проходила ваша колонна, — ответил комиссар.
— Вы… как бы это сказать?.. Явились на вечеринку, на которую вас не приглашали.
— Я подумал, вам пригодится моя помощь — чтобы быть уверенным, что все происходит в строгом соответствии с законом.
Их взаимная неприязнь не укрылась от пастора. Возможно, подумал он, в лице Шапотеля мы обрели союзника.
Оберштурмбаннфюрер Грубер обернулся к Фаверу:
— Признаться, вас я тоже не ожидал здесь увидеть, пастор.
