Роберт Дейли - Сильные духом (в сокращении)
— Мне кажется, ты сам себя обманываешь. Прилетит самолет, и мы расстанемся. — Жизнь приучила ее к разлукам.
Сомнения мучили Дейви и раньше. А теперь его опасения еще больше усилились, потому что он увидел: Рашель представляет себе ситуацию так же ясно, как и он сам. Когда приземлится самолет, Дейви будет иметь дело не с американцами, которые любят нарушать правила. Это будет английский самолет с английским экипажем. И если командир откажется взять Рашель, никакими доводами его не переубедить.
На следующий день с рассветом Пьер Гликштейн отправился на велосипеде подыскивать посадочную площадку. Его долго не было, но вернулся он с хорошей новостью: найдено подходящее поле. Идеальное, как сказал Пьер.
Ночью в лагерь пришел грузовик, чтобы забрать груз, который прибудет из Англии. С ним приехала радистка Эжена, англичанка по имени Лили. Дейви поговорил с ней, пока она устанавливала свою рацию в одной из палаток. Она сказала, что все приготовления закончены и скоро он снова будет в Лондоне.
Но утром пошел дождь. Он лил не переставая весь день. Было холодно, и к вечеру в воздухе повис туман. Лили сообщила в Лондон, что сегодня они принять самолет не могут.
В тот вечер пастор Фавер никого не ждал, и поэтому, когда в дом постучали — стучать мог только чужой, свой человек просто открыл бы никогда не запиравшуюся дверь и окликнул хозяев, — он приготовился к худшему.
Медленными шагами Фавер вышел в прихожую. Поздний гость оказался комиссаром Шапотелем.
— Не пугайтесь, пожалуйста, — сказал он. — Я к вам по личному делу. Где бы мы могли побеседовать?
Пастор отвел комиссара к себе в кабинет.
— Снимайте ваш мокрый плащ и садитесь. — Повесив плащ и шляпу полицейского на крючок, он спросил: — Не хотите выпить чего-нибудь горячего?
— Нет, спасибо.
С минуту они молча смотрели друг на друга.
— Меня отстранили от работы, — сказал Шапотель. — Отобрали и пистолет, и значок, и удостоверение.
— Когда это случилось?
— Вчера. Не исключаю, что меня арестуют. Я говорю все это, чтобы вы мне поверили.
Фавер приготовился слушать.
— Вашего знакомого, оберштурмбаннфюрера Грубера, сняли. Обязанности начальника гестапо временно исполняет лейтенант Хаас, которому в связи с назначением присвоили звание капитана.
— Понятно, — сказал пастор, со страхом ожидая продолжения. Должно быть, планируется новая облава, подумал он.
Однако он ошибся. Шапотель сообщил ему совсем другую новость:
— Хаас решил, что арест не лучший способ избавиться от вас. Он хочет вас убить.
— Убить?
— Да. И сделать это руками французов. Никто не должен знать, что здесь замешаны немцы. Он нанял двух французских бандитов. По мнению Хааса, если вас убьют французы, это не вызовет волны протеста.
Пастор не знал, что сказать.
— Эту информацию мы получили от наших осведомителей, которые сами принадлежат к преступному миру. Нам известны имена наемных убийц и сколько Хаас обещал им заплатить. Единственное, чего мы не знаем, — когда и как они планируют вас ликвидировать.
— Мне трудно представить, что кто-то хочет меня убить, — сказал потрясенный Фавер.
— Я их арестовал, за это меня отстранили от должности, а их выпустили. Но я думаю, Хаас заблуждается. Если вас убьют, партизаны спустятся с гор и начнут мстить.
— Вы так полагаете?
— Большинство из них совсем молодые ребята, не пожелавшие ехать на работу в Германию. Они считают себя солдатами, горят желанием убивать немцев. Если вас застрелят, это станет для них долгожданным сигналом к выступлению.
— По-моему, вы преувеличиваете.
Шапотель наклонился к пастору:
— Вы мне не верите?
— Не знаю.
— Что вы собираетесь делать? Вам нельзя оставаться в Ле-Линьоне.
— Однако мое место здесь. Здесь церковь, где я служу, люди, которым я нужен.
— Не будьте наивным. Незаменимых людей не бывает.
— Боюсь, в Ле-Линьоне я незаменим.
— Очнитесь же, ради бога! — не выдержал комиссар. — Речь идет о вашей жизни. И о жизни тех мальчишек, которые погибнут, мстя за вас, и о жизни заложников, которых повесят или расстреляют, если их месть свершится.
Пастор машинально кивал головой.
— Ну как мне вас убедить, что вы можете мне доверять? — Шапотель встал и начал шагать по комнате. — Видите, как промок мой плащ? Это потому, что у меня теперь больше нет не только пистолета и полицейского значка, но и служебной машины. Я приехал на поезде и от станции шел пешком.
— Понимаю, — сказал Фавер.
Шапотель задыхался от волнения:
— Если вам не жалко себя, подумайте о своей семье. Эти подонки вломятся в ваш дом, начнут стрелять во все стороны. Они ведь могут убить вашу жену и детей.
Фавер поднялся со стула:
— Сегодня вам уже поздно возвращаться в Лион. Где вы остановились?
— В гостинице возле станции.
— Вы ужинали?
— Нет.
— В таком случае прошу к столу. Ужин у нас скромный, но мы всегда рады гостям.
Они вышли в большую комнату, где пастор сказал жене, стараясь, чтобы она не заметила его волнения:
— Поставь, пожалуйста, прибор для мсье Шапотеля.
Позднее, когда детей уложили спать, Фавер под проливным дождем направился к церкви. В храме он зажег свечу, преклонил колени перед алтарем и, воздев руки, стал молиться. Он просил Бога вразумить его. Как ему поступить? Люди, которым поручено его убить, могут явиться в любой момент. Следует ли бросить свое служение и тех, кто нуждается в его помощи, и таким образом спасти свою жизнь? Или он должен оставаться на месте и смиренно принять все, что уготовил ему Господь?
В подобных случаях пастор привык молиться вслух, и сейчас он обращался к Всевышнему, как будто тот находился совсем рядом:
— Господи, я самый обыкновенный человек, но я хочу поступить правильно. Помоги мне, Господи. Что мне делать?
В прошлом Бог всегда отвечал ему — голосом, который Фавер слышал в глубине своей души. Когда перед ним вставала проблема, молитва давала ему возможность взглянуть на нее ясными глазами.
Он вспомнил, как взывал к Богу, когда в Ле-Линьоне стали появляться беженцы. Спасти первых трех-четырех было довольно легко, но он знал, что с каждым днем их число будет расти, что им некуда больше податься и что, если он сейчас же не захлопнет перед ними двери, скоро они будут приходить к нему тысячами. Пастор обратился за наставлением к Господу. И услышал, как Бог просит его — нет, повелевает ему — выполнить свой долг и принять этих бездомных, отчаявшихся людей. Фаверу не оставалось ничего другого, как смиренно склонить голову.
С тех пор он несет эту ношу. За четыре с половиной года войны через Ле-Линьон прошли тысячи беженцев, и для всех нашлось убежище. Ни одному не было отказано в помощи. Сегодня он вновь стоял на коленях и просил у Бога такого же ясного и четкого ответа. Бежать ему или остаться?
Фаверу казалось, что, если он скроется, выстроенное им прекрасное здание — скромная добродетельность, отличавшая жителей Ле-Линьона и соседних городков, — может разрушиться. Их дух может надломиться. В последние годы его прихожане часто шли на смертельный риск, и подчас казалось несправедливым взваливать на них дополнительный груз. Если его не будет, если некому станет крепить их решимость, возможно, многие из них предпочтут больше не рисковать и захлопнут двери перед теми, кто нуждается в помощи. И тогда окажется, что все его усилия были напрасны, что начатое дело брошено на полпути.
На жестком полу болели колени. В тусклом свете одинокой свечи алтарь казался недосягаемо далеким, как сам Господь.
Допустим, он убежит. Для него это значило бросить лишь наполовину исполненную миссию. Но в то же время он понимал: иного выхода нет. Разве мог он, убежденный пацифист, проповедник ненасилия, сознательно стать жертвой насилия, причиной кровопролития? Взять на себя ответственность за смерть других людей, которые поплатятся жизнью, пытаясь отомстить за него.
Убийство могло произойти на глазах у его ни в чем не повинной жены, его малолетних детей. Он представил, как преступники врываются в их дом, когда вся семья собралась за обеденным столом. И Норма, и дети тоже могли пострадать, погибнуть или остаться калеками.
Почему Господь не хочет сделать за меня этот выбор? — в отчаянии думал пастор Фавер. Сама эта мысль граничила с богохульством и заставила его содрогнуться. В конце концов, так и не получив ответа, он поднялся с колен. На улице все еще лил дождь. Фавер запер церковь и с тяжелым сердцем побрел к дому. Ему казалось, Господь отвернулся от него, а все потому, что в нем не было прежней веры, что он теперь не заслуживал Божьей помощи.
Если Господь не пожелал принять за него решение, тогда это должна сделать Норма. Вернувшись домой, пастор позвал жену на кухню и спросил, как ему поступить.
