Алексей Ивакин - Десантура
— А с штрафниками что? Которые генерала упустили? — снова подал голос Куклин.
— Что, что… Отправили их ямы копать. А что с ними ещё прикажете делать?
Неожиданный миномётный разрыв едва не уронил стенку шалаша.
— К бою! — закричал чей-то хриплый голос снаружи и политработники, один за другим, стали выскакивать на воздух.
А дневальный тихо матерился, прикрывая дощечкой продырявленный осколком бок печечки.
* * *— Ты сержант, все-таки, полный дурак. Нет. Не так. Ты абсолютный дурак. Полный, безнадежный и беспутый дурак. Это же надо… Невзрачный старикашка… ещё и зажигалку ему с портсигаром отдал, — ворчал Кочуров на командира отделения, долбя промерзлую землю малой саперной лопаткой.
— И портсигар с часами. Часы золотые, между прочим… — подтвердил Саня Щетнев — молодой пацан из Северодвинска, неведомым путем попавший осенью сорок первого в Кировскую область, где и пошёл добровольцем в десантники.
— Заткнитесь мужики, а? — сержант Клепиков разогнулся, потирая ноющую поясницу. — И так хреново. Долбим тут, м-мать, сортирную яму…
— А кто виноват? — Щетнев встал с колен. — Кабы ты генерала того не отпустил, так сейчас бы медали получали. Или ордена.
Клепиков виновато поджал губы и снова стал долбить землю.
Минут через двадцать через лед стала сочиться вода. Ледяная. Рука выдерживала ее секунд десять. Потом судорогой начинало схватывало мышцы. Наконец, углубились, примерно на полметра. Перекурили трофейными сигаретами.
— Ну что, мужики, будем жребий бросать? — устало сказал рядовой Кочуров, передавая сержанту треть окурка.
— Не… По старшинству пойдем. Я первый, — Клепиков жадно затянулся и собрался уже прыгать в ледяную жижу, замерзавшую на глазах.
Щетнев глубоко зевнул. Мартовское солнце хотя и не грело толком, но припекало. И после бессонной ночи хотелось спать, спать, спать…
— Рот закрой, а то ворона насерет! — рявкнул командирским голосом подошедший незаметно военврач. — Готова яма?
— Ещё нет, товарищ военврач третьего ранга! — бойцы подскочили как куклы на веревочках.
Военврач посмотрел на жижу:
— Достаточно. А ты, боец, не вздумай в эту чачу лазать. Понял? — врач был устал и зол.
— Дык, товарищ военврач, углубить бы надо…
Военврач третьего ранга Николай Попов махнул, вместо ответа, бойцам державшим чуть в отдалении тяжелую плащ-палатку, провисшую почти до снега.
Санитары сноровисто подбежали и стали ссыпать в яму валенки с торчащими оттуда обпилками костей и мяса.
Много валенок.
По верху черной торфяной жижи побежали ручейки красного.
Бойцы, не отрывая глаз, смотрели на это.
— Закапывайте, — равнодушно сказал военврач.
Десантники не шевельнулись.
— Закапывайте!
Попов закурил, с присвистом втягивая воздух ощерившимся ртом:
— А если ты, сержант, полезешь в воду в валенках, я лично тебя пристрелю. За измену Родине.
Сержант сглотнул, глядя на тонущие в яме окровавленные кости:
— А Родина-то тут причем?
Военврач протянул ему окурок:
— Родина — это девка, которая тебя с ногами дома ждет. Понял?
Клепиков кивнул. И мигнул дольше обычного.
— А глаза-то не закрывай. Смотри. И учись. И немца — убей. Встретишь — сразу убей. Иначе не то что ногу, а тебя тут похороню. Или друзей твоих. Понял, сержант?
Клепиков снова кивнул. Но военврач уже не смотрел на него. Он возвращался назад. Его ждали новые ампутации обмороженных ног. Не глядя назад он кинул:
— Закапывайте эту. И ещё одну выкопайте.
Санитары обтерли плащ-палатку о снег и пошли за врачом. Один из них вдруг остановился, подошёл к бойцам и сказал:
— Можете поменьше копать. Там десять гангрен осталось. На сегодня все.
И ушли.
А парни молча стояли и смотрели им в след.
И даже миномётный взрыв не сразу уронил их в снег.
Спустя несколько секунд, когда комки мерзлой земли посыпались на них.
А потом ещё один взрыв. И ещё один.
Бестолковой толпой они бросились от ямы сначала направо. А потом налево. А потом опять направо.
— Ложись, ложись!! — заорал сержант Клепиков, снова обнаружив себя командиром отделения.
Бойцы рухнули — кто-где — наземь, разбросав вокруг саперный инвентарь.
Глеб приподнял голову. Из командирского шалаша выскакивали политруки всех рангов и тут же разбегались в разные стороны. Глеб тихо ругнулся про себя. А потом понял, что политруки разбегались каждый по своим местам.
— Гриншпун! Гриншпун! — орал кто-то из бригадного начальства. — Бери своих архаровцев и на левый фланг. Разведка — на левый! Политотдельцы ко мне!
— Мачихин, что ль командует? — крикнул через грохот разрывов и выстрелов сержанту Клепикову Щетнев. — А Тарасов где?
— А я, млять, у него вторая мама? Слышал команду? Разведка налево!
— Командир! У нас и винтовок-то нет!
— Лопатки есть, понял рядовой Кочуров? За мной!!
Клепиков вскочил и отделение рвануло за ним, выходя с линии обстрела. Немцы хлопали из винтовок и пулемётов — нет! одного пулемёта! с левого, как раз фланга, тварь! — по суматохе штабного лагеря. И не заметили в этой суматохе рывок на дурь группы пяти десантников. А они проскочили сектор обстрела и рыбкой нырнули за аппендиксовый выступ леса.
— Лопатки у всех? — рявкнул Клепиков. И, не дождавшись, ответа крикнул:
— За мной, славяне!
Удмурт Култышев даже не улыбнулся. Не хватало смелости улыбаться.
Наконец фашистам стали отвечать наши стволы.
Клепиков упрямо полз по снегу на злые очереди немецкого пулемёта. С малой саперной лопаткой в руке.
За пять метров до пулемёта он приподнялся, прицелился и метнул лопаткой в первого номера.
И промазал. Лопатка вскользь звякнула по каске пулемётчика. Тот чуть привстал на локтях и зачем-то повернулся к своему второму номеру. А потом стал оборачиваться, но этой секунды ему не хватило. Сержант Клепиков уже прыгал на него, крича что-то нечленораздельное и, скорее всего, матерное.
А за ним на немецких пулемётчиков бежали четверо рядовых.
Кочуров.
Щетнев.
Кутергин.
Мельник.
Немцы не ждали броска с фланга. И это им стоило жизни. Их зарубили лопатками.
— Подавай!! — заорал сержант на Кутергина.
Тот неумело схватил ленту тридцатьчетвертого машиненгеверка и стал ее придерживать, пока Клепиков разворачивал пулемёт.
Короткими очередями Глеб стал садить по берёзовой роще, не видя немцев, но предполагая, что они где-то там.
— Ленту! Ленту меняй!!
— Как??? — заорал в ответ Кутергин.
— Бегом!!!!
Рядовой завозился в ранцах убитых фрицев. И достал только пачку сигарет и какую-то банку.
И внезапно, так же как начался, бой кончился. Резко так навалилась тишина. Конечно, не тишина. Только после разрывов мин и гулких хлопков карабинов и винтовок тишина показалась оглушительной.
Мимо вдруг побежали десантники.
— Клепиков? Почему ямы не роешь? — вдруг рявкнул густым басом пробегающий мимо старший лейтенант Малеев. Сержант не успел ответить. Командир разведроты исчез в лесу.
— Фу… Фубля… — заматерился Мельник. — Это что было?
Потом встал, навалился на берёзу и сполз в снег.
Кутергин кинул ему банку и уселся на труп немца:
— Тёплый ещё… — нервно засмеялся он, сдвинув шапку-ушанку на лоб. — Открывай консерву, не томи!
Немец тихо обливал дымящейся кровью из рубленных ран истоптанный — весь в гильзах — снег.
Мельник достал финку и, в три движения, вскрыл банку. Там внутри было нечто густое желто-белого цвета. Не задумываясь, он хлебнул тягучей жидкости.
— Сладко, — хриплым голосом сказал он. — На!
И протянул банку командиру.
Тот равнодушно сделал глоток. Действительно, сладко.
В три приема они прикончили банку.
— Пить хочется… — скрывая дрожь, сказал Кочуров.
— Сгущенка она такая, — ответил ему Кутергин. И заел сладкую липкость розовым снегом.
Кочуров прикрыл глаза и ответил:
— Чё?
— Сгущенка, говорю. Молоко сгущеное. Сладкое. Я в Москве пробовал, -
Кутергина вдруг пробило на разговоры. — Мы на ВДНХ были два года назад, в сороковом, вот тогда и попробовал.
— О! А Култышев где? — встрепенулся кто-то
— Тут… — ответил ленивый голос. Рядовой Гоша Култышев лежал, раскинув руки крестом, и молча смотрел в мартовское небо.
— Ранен, что ли?
— А нах? — ответил Култышев.
— А пох…
Вдруг зашевелились кусты и оттуда вышел почему-то немец.
Парни не успели ничего сказать, как тот послушно выбросил карабин в снег и поднял руки:
— Ich bin Kommunisten!
Немая сцена длилась не меньше часа. Секунд десять точно.
После этого фрица сбили могучим ударом в спину. Старший лейтенант Малеев потер обмороженный кулак. Оглядел сцену боя и сказал только одно слово:
