Алексей Ивакин - Десантура
— Ранен, что ли?
— А нах? — ответил Култышев.
— А пох…
Вдруг зашевелились кусты и оттуда вышел почему-то немец.
Парни не успели ничего сказать, как тот послушно выбросил карабин в снег и поднял руки:
— Ich bin Kommunisten!
Немая сцена длилась не меньше часа. Секунд десять точно.
После этого фрица сбили могучим ударом в спину. Старший лейтенант Малеев потер обмороженный кулак. Оглядел сцену боя и сказал только одно слово:
— Молодцы!
Потом потащил одной лапищей фрица в сторону шалашей. Немец волочился за ним ровно половая тряпка.
Сделав несколько шагов, комроты разведчиков оглянулся:
— Дохликов прикопайте, гляжу и лопатки есть…
И утащил фрица за собой.
Старались парни не особо. Разгребли снег и уложили изрубленные немецкие тела в ямку. Потом стали заваливать. Молча. Потому как руки ходуном ходили, и смотреть друг на друга было почему-то стыдно.
Чтобы скрыть смущение, сержант Клепиков стал разбираться с пулемётом. И только он его взял в руки, как появился Малеев.
— За мной, бойцы.
Все пятеро послушно побрели за командиром.
— Здесь стоять, — остановил он их перед шалашом комбрига. Через минуту оттуда вывели пленного немца.
За фрицем вышёл и сам комбриг. Осунувшийся, с рыжей щетиной на почерневшем лице, но с прежним огнём в глазах.
— Выдайте им личное оружие, — скомандовал Тарасов.
Бойцы из взвода охраны сноровисто раздали винтовки отделению сержанта Клепикова.
Тарасов обвел их взглядом. Помолчал. Потом резко произнес:
— Расстрелять фрица.
Машинально бойцы стали поднимать винтовки.
Комбриг напрягся, чуть не отпрыгнув в сторону:
— Да не здесь, долбодятлы! В сторону отведите. И прикопайте там. По исполнению задания доложите командиру роты старшему лейтенанту Малееву. Потом в строй.
Немец тихо плакал, когда они шли в те же берёзки, откуда он выскочил, потеряв направление в суматохе боя. На голове его была немецкая пилотка, натянутая почти до ушей, а шея обвязана серым старушачьим платком.
— Стой! — скомандовал Малеев, когда они отошли в сторону. — Снимай с фрица!
Разведчик одним движением сдернул с него стеганку.
— Валенки потом снимем… Пусть пока погреется
Капитан отошёл в сторону.
— Целься!
Пацаны подняли винтовки, ставшие почему-то очень тяжелыми.
Ствол ходил. Через мушку все казалось очень четким, даже резким. Кроме фигуры этого трясущегося немца. То ли от холода он трясся, то ли от страха. И что-то бормотал себе под нос…
Расплывался он в прицеле… Ну вот расплывался и все. И не надо думать, что ты бы смог, пока сам не стрелял. Вот так вот. В безоружного. В глаза в глаза. Во врага.
— Огонь!
Залп хлестанул так, что осыпалась мелкая труха с деревьев. А фрица просто отбросило назад. Он ещё сучил ногами, а бойцы комендантского взвода уже стаскивали с него валенки.
— В расположение. Отдыхать. Завтра пообщаемся, — проводил отделение взглядом капитан Малеев.
Десантники шли молча. Опустив головы. Мельник даже не заметил, что комендач, добежав до них, бросил ему на плечо пять ремней.
— Парни, а парни… А я ведь глаза-то закрыл, когда стрелял… — подал голос Ваня Кочуров.
А я — нет! — Клепиков резко остановился. Развернулся к отделению. Сунул руку за пазуху. Достал оттуда фляжку. Открутил пробку. Хлебанул сам. Передернулся. Потом протянул по кругу. Дождавшись, когда трофейная фляжка ополовинится, сунул ее обратно. Потом развернулся и повел бойцов в расположение роты.
Заканчивалось пятнадцатое марта тысяча девятьсот сорок второго года.
10
Немец сидел и старательно делал вид, что пишет протокол. Сам же, украдкой, разглядывал подполковника. Тот прикрыл глаза, в ожидании следующего вопроса и не замечал как обер-лейтенант наблюдает за ним. А может быть и замечал.
Фон Вальдерзее пытался понять этого чертовски уставшего, дважды раненого, грязного человека. Поняв его, он бы понял логику и всей этой безумной операции.
— Скажите, Николай Ефимович… Вас я понимаю. То, что вы до последнего следовали присяге и своему воинскому долгу вызывает у меня неподдельное восхищение и уважение к вам…
«Как он не по-русски все-таки строит фразы…» — заметил про себя Тарасов, не поднимая век.
— Вы жутко голодали, почему же ваши совсем молодые ребята не сдавались в плен? Ведь они же понимали, что смерть неизбежна? Почему они, как правило, дрались до последнего?
Тарасов удивился и открыл глаза:
— А вы до сих пор этого не поняли?
— Я понимаю, что они были фанатики, практически все до одного…
— Вовсе нет.
— Как вас прикажете понимать?
— Если Красная армия придёт на Одер и Шпрее, вы это поймете, — осторожно подчеркнул слово «если» Тарасов.
Фон Вальдерзее поморщился:
— Я это слышал уже десятки раз, допрашивая пленных. Первый раз ещё прошлым летом. Однако почти год с начала русской кампании уже прошёл, а мы под Москвой. И давайте не будем придумывать альтернативное будущее. Оно четко предопределено.
— Кем же? — усмехнулся подполковник.
— Германией, конечно же! К концу этого года вы сами это увидите! Когда вермахт возьмет Петербург, Москву и Сталинград!
Тарасов, хмуро потер небритую щеку, услышал в словах обер-лейтенанта намек на жизнь:
— Увижу, если вы меня сегодня не расстреляете. Не Вы лично, конечно!
— Таких ценных людей мы не расстреливаем, — откинулся на спинку стула обер-лейтенант. — Зачем же расходовать вас так по глупому?
— А как меня израсходовать по-умному? — левая щека у Тарасова вдруг слегка задергалась, что случалось с ним только в минуты большой злости…
* * *— Что ты сказал? Повтори! — Тарасов схватил командира разведроты Малеева за грудки и стал яростно трясти.
— Товарищ подполковник, — руки старший лейтенант пытался держать по швам, сдерживая рефлексы разведчика. Пока получалось. — Товарищ подполковник, разведгруппа не вернулась из под Малого Опуева. Должны были вернуться к утру, а нету…
— Почему раньше не доложил! С ума сошёл? Потери прикрываешь? Немцы бригаду уже ищут из-за твоих лопухов! — Тарасова трясло от злости. И опять стала дергаться левая щека. След той ещё, с гражданской войны, контузии.
— Почему это, товарищ подполковник?
— В плен твои орелики попали. Если просто не сдались! Не орелики, а курицы!
— Десантники в плен не сдаются! — набычился здоровенный Малеев. А руки его сжались в пудовые кулаки. — Вы же сами знаете, товарищ командир, что у немцев приказ — русских десантников в плен не брать!
— Ты эти сказки, старший лейтенант, бойцам своим рассказывай! Да почаще! А мне не надо! Немцы за одного пленного десантника сейчас рады десять своих положить! Лишь бы языка взять! Шишкин!
— Слушаю, Николай Ефимович! — флегматичный начальник штаба бригады был полной противоположностью, вспыхивающему как порох Тарасову.
— Сколько у нас на сегодня пропавших без вести?
— К точке сбора после выхода в немецкий тыл не дошли тридцать два бойца. В стычках пропало еще шестеро. Итого, на сегодняшний день, не считая разведгруппы — сорок восемь.
— Слышал, Малеев? Сорок восемь бойцов неизвестно где шляются! Дай Бог, чтобы погибли, а не в немецком плену прохлаждались!
— Николай Ефимович! Попридержи коней… — взял комбрига за рукав Мачихин.
— Лучше, комиссар! Лучше! Для всей бригады лучше! Что остальные разведчики докладывают, звуки боя слышали?
— Никак нет!
— Либо заблудились, либо в плен сдались, — вставил свое мнение начштаба.
— Не могли они сдаться! Генерала могли упустить по неопытности да раззявистости, а сдаться не могли! Верю я им! Они же комсомольцы! — почти закричал, вконец обидевшийся Малеев.
— А я, старлей, беспартийный, значит, мне веры по твоей логике нет? — прищурился Тарасов. — Да ещё и репрессированный, когда-то! А мне командование поверило. И отправило сюда. Вместе с вами. Только я вот перед тобой стою, а твои комсомольцы — нет. Не в комсомольском билете дело, а в мозгах!
Мачихин покачал головой, чувствуя неизбежный и тяжелый разговор с командиром бригады…
Тарасов же поиграл желваками.
— Что за разведгруппа пропала?
— Отделение сержанта Клепикова…
— Те самые, проштрафившиеся? С генералом?
— Те самые… — совсем убито, почти прошептал, Малеев.
Тарасов внезапно успокоился:
— Ладно, деревню возьмем, разберемся. Что остальные докладывают? Шишкин, давай карту!
По наблюдениям разведчиков, в Малом Опуево немцы, действительно, сосредоточили какой-то склад. В Большом же Опуево, сосредоточена основная часть немецкого гарнизона. Обе деревни обнесены ледовым заграждением — в снег вкопаны доски и бревна и густо залиты водой. За речкой — да какая речка — так, ручеек! — немецкая миномётная батарея. А от Глебовщины — деревни под самим Демянском, — может достать артиллерия фрицев.
