Алексей Ивакин - Десантура
— Его бригада была больше. И по количественному составу, и по вооружению. Насколько я знаю, Гринёвцы вошли в котёл с батареей сорокапяток.
— Господин Тарасов, а что вы почувствовали, когда узнали, что вами будет руководить — МАЙОР! — выделил последнее слово обер-лейтенант.
— А вы как думаете?
* * *Голод — странная штука. Первые три дня голод сначала сосет под ложечкой, потом охватывает все тело — даже пальцы на ногах хотят есть — а потом раздирает тебя так, что хочется впиться зубами в руки.
И вдруг приходит момент — у кого-то раньше, у кого-то позже — голод пропадает. Кажется, что тело стало чужим, ватным каким-то. Движения замедляются. Сквозь воздух идешь, словно сквозь мягкую стену. Мыслей нет. Вообще нет.
А думать надо… Надо, надо, надо…
Почему не отвечает штаб фронта? Где самолёты снабжения? Где Гринёв со своей бригадой? Что делать? Сил бригады недостаточно даже для выполнения первой задачи — нападения на аэродром в Глебовщине. Не говоря уже о штабе немецкого корпуса… Идти на задание — значит положить бригаду в эти чертовы снега. Возвращаться — значит трибунал. Продолжать ждать — значит тихо вымереть. Деревья уже ободраны. Из хвои отвары пьют, больше нечего… Лошадей — живых и павших хватило на один неполноценный ужин — стограммовый кусок мясо на бойца.
— Какие будут предложения, товарищи командиры? — Тарасов играл желваками. — Командиры батальонов? С вас начнем…
Встал комбат-один:
— Мое мнение — надо атаковать аэродром. По крайней мере, добудем продуктов.
И сел.
— Немногословен, ты, Иван Иванович… — улыбнулся комиссар бригады. — Жук и есть…
— А что тут ещё скажешь? По моему, больше вариантов нет… — перебил хохоток командиров капитан Жук.
Командиры других батальонов согласились с мнением комбата-один.
— Разведка?
Командир отдельной разведывательно-самокатной роты Паша Малеев — здоровый, белявый — протрубил дьяконским басом на весь лес:
— А нам разведчикам, как командир прикажет. Надо будет — в Берлин сгоняем и фюрера достанем!
На этот раз никто не засмеялся. Командиры помнили, как Малеев гонял их ещё в Зуевке, невзирая на звания и должности. «Строевая подготовка — есть основа армии! Нет строя — нет дисциплины! А командир есть первый пример по дисциплине для бойца!» — выгуливал он лейтенантов и капитанов по плацу. А бойцы у него ходили с зашитыми карманами, полными песка…
— Начштаба?
Майор Шишкин одернул полушубок:
— Я думаю, что надо ещё подождать Гринёва. И попытаться наладить связь со штабом фронта. Уточнить детали, получить указания.
— Товарищ майор, — внезапно вступил в разговор начмед бригады. Обычно он отмалчивался, мало что понимая в военных делах и докладывая только о своем царстве. — Товарищ майор, промедлим ещё пару дней и бригада просто ляжет тут. Требуется срочная эвакуация, как минимум сотни обмороженных. Гангрена. Операции в этих условиях я делать не могу. Люди…
— Что вы можете, товарищ военврач, дело десятое, — перебил начмеда Тарасов. — Делать будете, что придётся.
Шишкин, не обратив на эмоциональный выпад медика, продолжил:
— Товарищ военврач второго ранга прав. Бездействие равно смерти. Необходимо действовать. Наверняка у немцев в деревнях, превращенных ими в опорные пункты, имеются склады и боеприпасов и продовольствия. Мы все с вами наблюдаем, как транспортные «Юнкерсы», практически вереницей, снабжают фашистов. Николай Ефимович, товарищ комиссар и я посоветовались и предлагаем такой вариант. Разведроте сегодня же ночью проверить ближайшие деревни — Малое и Большое Опуево, а также…
Шишкин стал сыпать названиями деревень и сел, где по его расчетам, немцы должны были оставить гарнизоны.
— В бой не вступать. Провести визуальное наблюдение сделать выводы и возвращаться. Утром же выдвинемся к наиболее лакомому кусочку. Как считаете, товарищи командиры?
А командиры были не против. Разве поспоришь с мнением командования? Тем паче, что решение было единственно разумным в данной ситуации…
Совещание закончилось за час до наступления сумерек.
— Малеев, останься, — приказал Тарасов командиру разведчиков. — Задача понятна?
— Обижаете, товарищ подполковник… — забасил тот. — Что я, пень какой?
— Павел Федулович, — обратился Тарасов к старшему лейтенанту. — От тебя жизнь пацанов зависит. И судьба операции в итоге. Понимаешь? Минимум действий, максимум внимания. Придержи своих орлов комнатных.
— Чего это комнатных-то? — привычно обиделся Малеев на привычную шутку командира.
— А то знаю, хоть и ходят, аки тени отца Гамлета, а немцам глотки хотят порезать. Так?
— А как же…
— Вот именно сегодня и не надо резать. Успеете ещё.
— Языки?
— Брать. Желательно фона какого-нибудь.
— Будет вам фон. Хотите этого… Как его… Брык… Бряк… — Малеев никак не мог запомнить фамилию командующего окруженной Демянской группировкой.
— Фон Брокдорфа-Алефельда. Тоже неплохо. Но это потом. Ты мне сначала доставь сведения о продуктовых складах. Подкрепимся и будем этого фона по всему графству гонять.
Старший лейтенант не понял:
— По какому графству?
Тарасов засмеялся во все тридцать два зуба:
— А ещё разведка… Ты что, не знаешь, что немцы котёл «Демянским графством» называют?
Малеев ошеломленно захлопал глазами:
— Первый раз слышу…
— Иди бойцов собирай, Павел Федулович. С Богом!
Тарасов похлопал по плечу медведистого разведчика.
Тот козырнул и умчался к своим архаровцам.
Тарасов вздохнул и отправился обратно в свою снежную яму, по недоразумению названную блиндажом.
Но дойти не успел. Его перехватил связист:
— Товарищ командир! Радиограмма из штаба фронта!
* * *Ночь. Темнота такая, что можно глаз выколоть. По-настоящему глаз выткнуть… Наткнувшись на ветку в буреломе.
Наверное, только русские люди умеют потеть в двадцатиградусный мороз.
А знаете почему?
Все просто.
Русский — это прилагательное. Он приложен к своей стране. Немец, англичанин, американец, француз — они существительные. Пока они существуют — существуют и их страны. Но убей немца — не будет и Германии.
Убей американца — не будет Америки.
Убей русского — не будет русского. А Россия останется. И другой русский придёт… Через бурелом, через ночь, через сугробы.
И пот щиплет глаза, стекая из-под шерстяного подшлемника.
Темень такая, что видно только белеющий под ногами снег. Пять километров по бурелому за три часа. Почти каждый шаг — в перелет кустов. Пять километров — и котелок пота с каждого. И ещё одна сломанная лыжа — бойца пришлось отправить обратно по следам. Гадство… А ведь надо вернуться с докладом к шести утра. Что там в этом Опуево?
Малеев сказал командиру разведгруппы, что — возможно! не более! просто возможно! — в Малом Опуево штаб какой-то там мекленбуржской дивизии.
Деревья внезапно стали расступаться.
— Дорога, командир! Зимник! — остановился вдруг Ваня Кочуров, тот который тропил снег последние десять минут. — Глеб, позырь!
Отделение рухнуло в сугроб, скрипнув снегом. А потом, сержант Глеб Клепиков пополз вперёд. Рассмотреть — что там и как…
Глеб подождал в придорожных кустах минут пять. Тишина. Никого. Только звездное небо и тихое потрескивание замороженых веток… Тишина…
Сержант поднялся и боком — лесенкой переставляя лыжи — поднялся на дорогу.
— Наезженная. Машины ходят. И сани! — крикнул он, присев и поглаживая спрессованный снег.
На голове его была шапка, уши которой были плотно подвязаны под подбородком. А сверху был накинут капюшон белого маскхалата. Поэтому он сразу и не услышал, что его спиной появился сначала тонки, а потом все более басовитый гул автомобиля.
Когда он обернулся, было уже поздно. Легковая машина вывернула из-за поворота. Прыгать за обочину было поздно. И сержант Клепиков принял единственно верное решение — он развернулся лицом к синему, маскировочному свету фар и властно поднял руку, ладонью к машине — «Стоп!».
Бойцы его отделения, уже изготовившиеся к прыжку через дорогу, снова рухнули в снег.
Машина остановилась в метре от сержанта. Стекло опустилось и немец грубо облаял десантника. Что он говорил — сержант не понял, разобрав только одно слово — «Идиёттен». Водитель даже не понял, что перед ним русский.
Глеб лениво подошёл к дверце шофера и жутко улыбнувшись черным, обмороженным лицом, скомандовал:
— Хенде хох, скотина немецкая! Ком цу мир!
А самым главным аргументом для водителя оказался ледяной ствол СВТ, нежно коснувшийся арийского носа.
Немец скосил вытаращившиеся глаза на мушку винтовки и выполз из машины. Правда у него это получилось не сразу. Ручку заело. Пришлось сержанту слегка надавить винтовкой. Немец от страха сморкнулся большим пузырем. И зря. Потому как немедленно примерз к металлу. Глеб, правда, это не сразу заметил. Поэтому, когда он отдернул винтовку, даже удивился реакции фрица, завопившего от боли и схватившегося за лицо.
