Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Над Киевом курлыкали, пролетая на север, лёгкие эскадрильи журавлей, выстроившихся острым клином. Наступал апрель, и подснежник смело поднял своё маленькое синее знамя, когда Лука, как всегда, в субботу пришёл к отцу. На скамейку около корпуса даже смотреть не хотелось. Слова: «Чтобы этот человек меня не преследовал» — до сих пор звучали в ушах. Теперь он жил, работал, учил Феропонта, а на сердце лежала тоска. Любовь не проходила, грызла душу, терзала своей безнадёжностью, свет белый был не мил. Судьба его наказала дважды, на третье испытание не хватит ни сил, ни мужества. Так и придётся ему век вековать в своей чистой, но неуютной холостяцкой квартире. И как бы ни было горько, жить надо. Для отца, для этого смешного Феропонта. Не поймёшь его: то говорит, как серьёзный человек, как свой брат — рабочий, а то болтает, как пустая балаболка, одним словом, гитарист из ансамбля Геннадия Цыбули. Лука с Феропонтом частенько бывали вместе вечерами, даже в театр ходили. «Антигону» смотрели. Древняя трагедия волновала и сейчас. Сначала Феропонт попробовал было вставлять свои замечания, потом притих, увлёкся.
— Чёрт его знает, изменилось что-то на свете, — сказал он, выходя из театра, — или люди были значительнее, или страсти сильнее. Это, может, потому, что не боялись рассказывать о самом сокровенном, не стыдились своих чувств. А в наше время вроде бы те же сердца и, наверное, те же страсти и страдания, только люди стали сдержаннее, рассказывают о себе не так откровенно и красноречиво. А жаль…
— Может, зайдём поужинаем? — спросил Лука.
— Охотно! — Феропонт сразу забыл о греческой трагедии. Они вошли в огромный, как зимний стадион, зал ресторана над станцией метро «Крещатик». Вот здесь, в вестибюле метро, пять лет назад Лихобор ждал Оксану. Теперь, где-то далеко-далеко, там, где просыпается утреннее солнце, растёт его сын… А рядом, совсем близко, в Киеве, Карманьола просит милиционера задержать Луку, чтобы тот её не преследовал…
— Что с тобой, учитель? Так глубоко задумываться вредно, может развиться меланхолия.
— Нет, это нам не угрожает. Пол-литра осилим?
— Безусловно. Под шашлык пойдёт, как по маслу. — Ты смотри! — Парень даже подскочил на стуле от удивления. — Геннадий Цыбуля!
И действительно, на невысокую эстраду вышел Цыбуля со своим новым ансамблем.
— Сейчас они нам сыграют, — мстительно и весело сказал Феропонт, доставая из кармана десятку. — Кто платит, тот и заказывает музыку. Хоть раз в жизни пусть для вас сыграют.
— Сядь, — резко приказал Лука. — Ты же музыкант. Что они тебе худого сделали? За что ты им мстишь?
Феропонт послушно сел. Официантка принесла закуску, графин с водкой, Лука осторожно налил в рюмки. Взглянул на свою и, сам не зная почему, сказал:
— Ну, давай выпьем за здоровье Карманьолы.
— Кого? — Феропонт чуть было не выронил рюмку из рук. — Ты её любишь?
— Да. — В своих чувствах Лука теперь мог признаться почему-то очень легко и просто.
— А она тебя?
— А она обо мне даже не вспоминает… Не видимся мы теперь. — ответил Лихобор, и испугавшийся было Феропонт успокоился.
— Конечно, можно и за неё выпить, — добродушно согласился он. — Но у меня есть тост куда лучше твоего, давай выпьем за настоящую, верную, веками испытанную мужскую дружбу. Нашу с тобой. Дружба эта, можно сказать, скреплена кровью. Моей бороды…
Лука засмеялся: всё-таки бог не обидел Феропонта чувством юмора.
— Ну хорошо, давай выпьем за дружбу.
А когда уже выходили на Крещатик, немного захмелевший Феропонт, погрозив Луке пальцем, ревниво сказал:
— Не смей думать о Карманьоле. Не стоит она твоего мизинца. И нашу мужскую дружбу разрушит, если будешь задумываться.
— Ладно, не буду, — согласился Лука. — Прощай. Славно мы с тобой посидели.
— Можно я тебя провожу? — робко спросил парень, ему так не хотелось в эту минуту расставаться с Лукой.
— Нет, завтра в смену. Марш спать. Пока!
— Всего! — неохотно согласился парень. — Счастливо.
Почему ему так интересно бывать с Лукой? Чем очаровал его этот крутолобый, значительно старше его, токарь? Разве ответишь на такие вопросы? Теперь на завод он, Феропонт, спешит, как на праздник; одобрительно улыбается Лихобор — и он счастлив, нахмурится — и ему горько.
И слава богу, что не стоит между ними эта долговязая Карманьола… Сейчас домой, хорошенько выспаться, чтобы завтра встать к своему собственному станку в полной форме.
А Лихобор постоял у метро, вышел на Крещатик и невольно двинулся по улице Ленина. Апрель уже ласково дотронулся до почек каштанов, они набухли, стали блестящими и клейкими. Весна…
Не думая, куда идёт, свернул на Пушкинскую, немного постоял напротив дома Майолы. Тихо. Дом весь погрузился в темноту, спят люди, только на шестом этаже одно окно светится неярким, чуть зеленоватым светом, видно, горит настольная лампа под зелёным абажуром, читает кто-то или сидит над больным ребёнком. А где окно Майолы? Он даже не знает, и вообще нечего шататься под чужими окнами, здесь тебя никто не ждёт. Глупости всё это. А тебе, Лука, пора бы и поумнеть… Иди-ка лучше домой.
И он пошёл к университетскому метро, повторяя мысли и чувства всех незадачливых влюблённых. На сердце и грустно, и легко, и сладко… Даже несчастная любовь приносит счастье.
Именно этот вечер вспомнился ему, когда в субботу пришёл он в госпиталь, взглянул на скамейку, где когда-то сидела Карманьола, на синенький смелый цветок подснежника. А может, когда выйдет Лука, она снова будет сидеть на лавочке?
Мечты, мечты… Хватит, оставь за этим порогом свои переживания, улыбнись и иди в палату. Вот там тебя ждут. Там ты всегда нужен.
Открыл дверь, и сразу на него обрушился весёлый говор, смех. Наконец-то уладилось с сантехникой в новом доме, тетерь новоселье не за горами.
— День Победы встретим в новом корпусе! Вот уж отпразднуем! — Светло-синие, ещё не выцветшие глаза отца грозно сверкали. — Пусть Гитлер «а нас с того света посмотрит да локти себе покусает с досады. Ему-то уж давно кол осиновый забили, а мы ещё гуляем! Победители!
— Когда переезд? — спросил Лука.
— В конце апреля, я тебе говорил. День Победы и новоселье отпразднуем заодно!
День Победы. Когда-то они с Майолой мечтали объединить усилия и… Ничего не вышло из тех усилий… Ну
Что ж, всё равно будет праздник инвалидам. Да ещё какой! Пионерская самодеятельность, концерт, подарки… Всё будет честь по чести. Средства найдутся, а если заупрямятся какие-нибудь бюрократы, то ты эта деньги у директора из горла вырвешь…
И хотя ты бодришься, Лука, отсутствие Майолы ох как чувствуется! Как было бы славно, если бы она шла рядом. Смешной ты мечтатель и никогда, видно, не избавишься от своей сентиментальной чувствительности. Забыла и думать о тебе Майола, и ты сам во многом виноват. Ну, кто дёрнул тебя за язык рассказывать об Оксане? Ведь Майола ещё девчонка, ей ли понять все твои муки… И ходила бы она и по сей день в госпиталь, и видел бы ты её смеющиеся, счастливые глаза.
Да, ничего себе, мудрая философия! Частенько люда прикрывают свою хитрость, боязнь откровенного разговора этакой мудрой философией. Ты бы не смог жить с таким тяжким камнем на сердце, всё равно рассказал бы…
— О чём ты задумался? — спросил отец. — Майола твоя где?
— Моя Майола? — невесело переспросил Лука. — Не будет её здесь больше.
— Замуж вышла? — Глаза отца, минуту назад голубые и весёлые, вдруг стали испуганными и беспомощно-несчастными.
— Не знаю. Выйдет когда-нибудь. Все девчата рано или поздно выходят замуж. А я задумался, как бы вам получше праздник организовать День Победы..
— Думай, думай, — сказал моряк. — Это всем праздникам праздник!
Где-то около семи часов Лука вышел из госпиталя. Теперь, когда отчётливо стоял перед глазами новый, сверкающий стеклом и солнцем дом-красавец, этот барак показался особенно неприглядным, состарившимся и печальным. А что, если, уезжая, просто-напросто всё сжечь, чтобы и в памяти не остались страдания, заключённые в этих стенах?
Запалить с четырёх сторон — и всё! Бараки сжечь, конечно, можно…
Лука посмотрел на скамейку у деревянного крылечка, хорошо зная, что Майолы нет, и всё-таки надеясь на чудо. А чудес, как известно, не бывает, и потому никого нет на покосившейся, побитой шашелем скамейке…
Ну ничего, он и сам организует празднование Дня Победы, помощники найдутся. А может, подойти к автомату, набрать номер, услышать её голос и сказать: давай вместе организуем инвалидам праздник, как прежде договаривались. Ведь есть же на свете вещи важнее личных отношений. Нет, не подойдёт он к телефонной будке, девушка воспримет это всего-навсего как неловкую хитрость и повторит то же, что сказала уже однажды при милиционере: «Перестаньте меня преследовать».
