Иван Козлов - В крымском подполье
Солдат сказал развязно:
— В Москве большевики потопили три миллиона жителей. Фюрер приказал нашей армии отойти от Москвы на тридцать километров и не входить в нее до тех пор, пока иностранные журналисты не приедут в Москву, чтобы убедиться в варварстве большевиков.
В комнату вошел ефрейтор, и солдаты оборвали разговор. Я закончил работу и ушел, обрадованный благополучным окончанием столь неожиданных приключений.
«Николай», видно, очень волновался.
В мастерской я все ему рассказал. Мы сделали выводы; «У немецких солдат нет уже прежней уверенности в победе. И с Москвой у них дело не вышло. Москва — наша».
Известие о том, что Москва наша, постарались немедленно распространить.
Мы посмеивались: гитлеровский дурачок Отто утопил в метро полтора миллиона, зенитчики — три. Интересно, сколько утопят другие?
Согласно решению комитета, я сообщил Лидии Николаевне пароль и поручил ей разыскать наборщицу Никишову.
Лидия Николаевна пошла в типографию. Она назвалась старой знакомой Никишовой. Один из рабочих сказал ей, что Никишова наниматься еще не приходила. Срок, в течение которого она должна была «отсиживаться», еще не кончился, и нам ничего другого не оставалось, как ждать.
Я считал, что уже пора привлечь к подпольной работе Василия. Пригласив его к себе на чай, я как бы между прочим сказал:
— Вы уже знаете, что Ростов на Дону взят Красной Армией?
— Слышал.
— Идут упорные слухи, что у нас вот-вот должен высадиться десант.
— Это и по поведению немцев заметно: сильно нервничают.
— Нам нужно чем-то оправдать перед Красной Армией свое пребывание на оккупированной территории.
— Я тоже об этом не раз задумывался, — вздохнул Василий, — но не знаю, что делать. Человек я беспартийный, знакомых таких не имею, кто мог бы помочь.
— Об этом я и хочу с Вами поговорить. На днях я встретил одного человека. Он мне откровенно признался, что связан с подпольной организацией. Ему дали задание организовать советски настроенных людей. Он хочет и меня привлечь к этой работе. Я решил посоветоваться с вами. Думаю, нужно пойти на это. Мы же русские люди и не можем примириться с оккупантами.
— Это вы, Петр Иванович, правильно сказали! — с жаром отозвался Василий. — Русскую душу у нас никто никогда не вырвет.
— Мой знакомый так и говорил. Плохо, что оружия у нас нет.
Василий подумал, видимо окончательно решившись, подозвал меня к окну:
— Видите?
За окном у нас была огромная воронка — еще от немецкой бомбы. Местность болотистая, воронка сразу наполнилась водой, она так и стояла вечной лужей.
— Там на дне винтовок двенадцать. Наши побросали. Я сам свою винтовку туда бросил. Можно достать, вычистить. У меня есть и люди. Только сигнал подай — пойдут куда угодно и оружие найдут.
— Очень хорошо! — обрадовался я. — Свяжитесь с этими людьми. Организуйте сначала небольшую группу, три — пять человек. Если людей будет больше, организуйте вторую группу. Назначьте руководителей, возьмите на учет все оружие. Смотрите, чтобы эти люди друг друга не знали. И вообще, все дело нужно держать в строжайшем секрете.
— Это я отлично понимаю. Один болтун всех может загубить.
— Безусловно. Давай, Василий, действуй! Связь держи со мной, а я буду докладывать подпольщику.
— Согласен!
Еще я ему сказал, что нужно установить наблюдение за немцами, узнать, где какие их части расположены, где какие огневые точки находятся. На том берегу все должны знать.
— Понятно, разведка необходима, — ответил Василий.
— Сделайте так, чтобы каждый патриот ею занимался.
— Все будет сделано.
— А какое ваше мнение о Ларчике? — спросил я его перед уходом. — Вы знаете его больше, чем я.
Василий помялся:
— Ларчик хороший парень, но невыдержанный, выпить любит. Последнее время он что-то все навеселе и песни распевает. Что у него за радость такая, не знаю. С ним о таких делах я бы не советовал вам говорить.
Я забеспокоился. Ведь Ларчику-то был известен тайник с моим портвейном в курятнике!
На другой день я зашел к Ларчику. Вместе с сынишкой он лежал на кровати и громко пел. Увидев меня, он сразу умолк.
— Слушай, друг мой: ты что-то часто стал песни петь.
— А что же делать? Жена белье ушла стирать, а я ребенка забавляю.
— А ты у меня бутылочки не тянешь для забавы?
— Ну что вы, разве я себе позволю!
— А ты все-таки скажи по-честному: если сосчитать, сколько не досчитаюсь бутылок?
Он смутился и, видимо испугавшись, что я действительно хочу проверить его, признался:
— Знаете, Петр Иванович, признаюсь вам по-честному: что хотите делайте, но не могу, ей-богу не могу проходить спокойно мимо курятника. Магнит, понимаете, прямо магнит, так и тянет!
— Мало ли куда может тянуть! — сказал я укоризненно. — Надо же выдержку иметь. Ты же человек честный, иначе бы я тебе не доверил такое дело. Кроме того, я же тебя не обижаю, сам даю.
— Не сердитесь, Петр Иванович, я прошу простить меня. Больше не буду, ей-богу не буду! Вот увидите.
И хотя Ларчик уверял меня очень горячо, я решил при первой же возможности избавить его от этого «магнита».
Тогда же мы начали приводить в исполнение план, который зародился у меня давно.
Пора было налаживать связь с другими районами Крыма. Самой лучшей формой для этого я считал комиссионный магазин.
«Семен» и «Маша» слыли бывшими состоятельными людьми, я судился за кражу. Словом, никто не сомневался в том, что деньжата у нас водятся. И когда «Семен» заговорил с братом хозяйки, спекулянтом, что неплохо бы через переводчика выпросить разрешение и открыть магазинчик, тот охотно согласился.
Парень он был опытный и мог по-настоящему поставить дело. Для скупки и перепродажи вещей необходимы были разъезды.
По нашему плану, я оставался в Керчи, а «Маша», как жена Костенко, хозяина магазина, могла поехать в Старый Крым, где раньше работала, и установить связи с подпольщиками, которых она там оставила. Во время этой же поездки «Маша» должна была нащупать связь с лесом, с партизанами Мокроусова. «Семен» должен был направиться в Симферополь. Ему поручалось найти там старика Ланцова, которого Владимир Семенович оставил под видом больничного сторожа в психиатрической больнице.
Спекулянт добился разрешения на открытие комиссионного магазина и со всей энергией взялся за дело.
Теперь оставалось подыскать домик для будущей типографии.
Столярная мастерская наша уже работала. Народу к нам заходило немало, о всех городских новостях мы узнавали довольно быстро и так же быстро распространяли все, что считали нужным. В мастерской же мы узнали о продающемся домике и тотчас же пошли с Лидией Николаевной его смотреть.
Домик стоял на краю города. Одна маленькая комната и прихожая с земляным полом. Из окон была видна железная дорога, проходившая метрах в ста пятидесяти. При доме имелся сарай, небольшой огород и несколько фруктовых деревьев. Под домом — погреб.
Хозяин произвел на меня отвратительное впечатление. Еще молодой, невысокий человек, аккуратно подстриженная бородка и елейная манера все время монашески-смиренно складывать руки на груди.
Он осведомился, кто я.
— Вы, значит, знакомы с германцами?
— Ну как же. Я хорошо говорю по-немецки и имею знакомство с немецкими офицерами. Один из них ухаживает за моей дочкой. Подарил ей карточку, а мне вот эту книжечку на память, — я показал ему словарик с надписью Отто.
— Прекрасно, с вами можно иметь дело! — сказал он менее елейным и более деловым тоном. — Дом стоит на русские деньги десять тысяч рублей, на немецкие — тысячу марок. Но мне бы хотелось получить немецкими. Я еду в Белоруссию, там у меня родители и приличное хозяйство.
— Зачем же вы от своего хорошего хозяйства уехали в Крым, в такую хибарку? — спросила Лидия Николаевна.
— Я бы не уехал, да товарищи большевики выгнали, — ответил он сдержанно, пощипывая усики. — Я был осужден на двадцать лет по пятьдесят восьмой, из тюрьмы удалось бежать. Пробрался в Крым. Тут все время и скрывался. Сначала у соседей, а потом уже собственными руками выстроил этот домик и жил, как в монастыре, со своими голубками.
— Какими голубками?
Он повел нас на чердак. Там ворковали и охорашивались десятка полтора голубей.
— Приятные птички, — прищурился он, — дух божий! Купите голубков. Где голубки, там и благодать божия. Один погиб. Он похоронен мною во дворе, в урне. Сохраните могилку.
Я решил обязательно купить дом с этой «божьей благодатью».
Когда мы спустились с чердака, хозяин разоткровенничался и сообщил мне, что сотрудничает в полиции.
— Вон что? Хорошая работа! Чего же вам уезжать отсюда?
— Знаете, — он пожал плечами, — там, в Белоруссии, спокойнее будет. Тут море, корабли большевистские показываются. Нервирует, знаете. Беспокойство создают, и мысли разные лезут. А у вас такие мысли не появляются?
