Иван Козлов - В крымском подполье
— Нет, — отрезал я. — Чего же бояться? У немцев положение прочное.
— Я знаю, что прочное, но слухов больно много.
— Ну, а если бы что случилось, — заметила Лидия Николаевна, — Отто очень любит нашу дочь. Он обещал нам: в любой момент, хотим — на машине, хотим — на самолете, прямо в Германию, в его имение.
— У вас хорошие связи. Если вы поможете мне поскорее получить в комендатуре пропуск на выезд, я, пожалуй, уступлю тысячи две.
— Как же так? — удивился я. — Сотрудничаете в полиции и не можете получить пропуск!
— Видите ли, — не без гордости сказал он, — я уже проявил себя на работе. Сделал для них кое-что полезное. Меня не хотят отпускать.
Переводчик, у которого «Маша» брала уроки, получив солидную взятку, обещал устроить этому голубеводу пропуск вне очереди. Он ничем особенно не рисковал, потому что у голубевода действительно оказалась бумажка из полиции.
Но мне не хотелось так просто его отпустить.
— Все сделано, — важно сказал я ему. — Завтра в шесть часов вы пойдете вместе с переводчиком в комендатуру и там получите пропуск вне очереди. Но нам нужно доказательство, что вы благонадежный человек и нас не подведете.
— Я же сказал, что служу в полиции!
— В полицию тоже могут пробраться разные люди. Есть ли соседи, которые вас хорошо знают?
— Ну как же! Укрывали меня от большевиков. Один рядом живет, другой — вон, напротив.
— Пусть напишут, что знают вас с хорошей стороны, и подпишуться.
Он написал себе соответствующую характеристику и побежал собирать подписи.
Вскоре хозяин вернулся и радостно вручил мне рекомендацию, подписанную тремя соседями, которые прятали его при советской власти.
— Вижу сразу, что вы люди достойные. Очень хотелось бы мне с вами выпить бутылочку вина по случаю продажи дома.
— Почему же не выпить, с удовольствием, — сказал я.
— А вино у вас есть? — спросил он.
— У нас вина нет, но, может быть, жена найдет у кого-нибудь из знакомых, — я предупредительно подморгнул Лидии Николаевне.
— Не знаю как… — она пожала плечами, — конечно, можно поискать. Только имейте в виду: вино очень дорогое и продают только за марки.
— Марки у меня есть, — оживился хозяин, доставая бумажник. — Пожалуйста, сколько может стоить?
— По сто марок за бутылку.
— Вот возьмите на три бутылки.
— Раз вы такой щедрый, так и я со своей стороны ставлю две бутылки. Покупай, Лида, пять бутылок. Завтра часов на двенадцать пригласите сюда свидетелей, с которыми вы меня заодно и познакомите.
На другой день все устроилось так, как мы намечали. Агент через переводчика получил пропуск. К тремстам маркам, полученным от него на вино, мы достали еще тридцать марок. Большое затруднение возникло с советскими деньгами.
Я получил от Сироты деньги прямо из банка.
Это были сплошь десятирублевки и притом совершенно новые. У любого сразу бы возникло подозрение, откуда у меня такое огромное количество новеньких бумажек. И вот мы с Лидией Николаевной почти всю ночь мяли, пачкали и терли об пол эти десятки, чтобы придать им потрепанный вид.
С этими деньгами и пятью бутылками вина мы и явились к хозяину, который нас встретил, как хороших и уважаемых знакомых. Составили договор на имя Лидии Николаевны. Подписала она, он и три соседа-свидетеля. Хорошо выпили и разговорились. Приглашенные соседи оказались «бывшими людьми»; все они были озлоблены против советской власти и занимались разными темными делами.
Клава очень огорчилась, узнав, что мы переезжаем. Она кормилась за нашим столом, да и привыкла к нам.
Вечером, когда Лидия Николаевна и Клера понесли на новое место наше имущество, Клава сказала, что ей нужно поговорить со мной.
— Вот теперь уже дело прошлое, Петр Иванович, уезжаете. А какая-то у вас странная дочка: то она вас на «ты», а то на «вы» называет…
Клера, действительно, долго не могла привыкнуть называть меня на «ты», несмотря на все предупреждения.
— Я ведь недавно женился, — вывернулся я. — Клера не моя дочка.
— Я так и думала. — Клава глядела на меня с состраданием. — Вы хоть мне и не говорили о своих семейных делах, но я догадываюсь. Вы очень несчастный человек.
— Почему вы так думаете?
— Ну как же, я женщина наблюдательная. Вы очень несчастный человек.
— Что же вы все-таки заметили?
— Лидия Николаевна у вас ненадежная. Она вам изменяет.
— Что вы говорите! — вскрикнул я, сделав испуганное лицо.
— Я давно вам хотела сказать, да думала, вы сами догадываетесь.
— Нет, я пока за Лидией Николаевной ничего не замечал.
— Ну что вы, Петр Иванович! Как вы только уйдете, так к ней то Семен, то Николай. Закроются, и все тайком, тайком от меня.
Я насторожился. Мне не приходило в голову, что эта трусиха, которая, казалось, только разрывы бомб и слышала, многое замечает.
Надо было немедленно как-то реагировать. Закрыв лицо руками, я притворился очень огорченным.
— Я думала, вы знаете, — утешительно продолжала Клава. — Если вы не знали, так о чем же вы тогда так часто задумывались?
Высказанные ею подозрения сослужили мне службу. Под видом размолвки с Лидией Николаевной я часто оставался ночевать в доме Клавы и пользовался, таким образом, двумя квартирами.
Но, конечно, самая тщательная конспирация все-таки не гарантировала от всяких неприятностей.
Особенно опасны были случайные встречи с людьми, знавшими нас по прежней работе. Я принял некоторые меры предосторожности. Отпущенная мною густая борода и большие усы совершенно изменили мое лицо. Костюм, разумеется, тоже изменился. Было несколько случаев, когда знакомые симферопольцы, столкнувшись со мной на улице, совершенно равнодушно проходили мимо.
Товарищи же сохранили свой прежний вид, и это доставляло немало тревог. Особенно не везло «Николаю». Как-то у водопроводной колонки он столкнулся с одним знакомым из Симферополя. Тот узнал «Николая» и начал расспрашивать, как он живет, что делает. Особенно неприятно было то, что симферополец знал «Николая» по его настоящей фамилии — Скворцов, а теперь «Николай» жил по подложному паспорту на имя Воробьева. «Николаю» пришлось всячески изворачиваться, и после этой встречи ему опасно было не только ходить за водой, но и вообще показываться в этом районе.
Мы работали в мастерской. Во двор вошел плотный человек в меховом пальто, в высокой барашковой шапке и по-хозяйски оглядел двор. «Николай» вышел узнать, в чем дело. Я был изумлен, когда увидел, что человек панибратски хлопнул «Николая» по плечу.
— И вы здесь? Признаться, не ожидал. А я теперь в городской управе. Вот вещи теплые для нашей армии собираю.
— Для какой армии? — машинально спросил «Николай».
— Для немецкой, разумеется.
Не спрашивая нашего согласия, человек в барашковой шапке записал «Николая» и меня на две пары теплого белья и ушел, пообещав, что за вещами заедет попозднее.
— Знает меня по Феодосии, — сказал расстроенный «Николай». — Я был зампредгорсовета, а он следователем в прокуратуре. Но это было пять лет назад. Может быть, забыл, мерзавец, мою фамилию.
Нас очень встревожила встреча с этим ревностным немецким служакой. Мы даже думали переправить «Николая» куда-нибудь в другое место, но тут разыгрались события, перевернувшие все наши планы.
К рождеству погода резко изменилась. Ударил мороз, подул холодный ветер, хлопьями повалил снег. На море бушевал свирепый шторм. Немцы не допускали и мысли, что в такую погоду большевики смогут начать какие-либо боевые операции. Переводчик рассказал, что гестаповцы готовятся праздновать рождество и даже очередные расстрелы крымчаков перенесли на новый год.
Наша авиация всю ночь бомбила военные объекты немцев. К этому мы уже привыкли, но вдруг перед рассветом в реве шторма послышались выстрелы и началась канонада с моря. Немцы тоже открыли огонь.
Происходило что-то важное. Никто у нас, конечно, не спал, и на осторожный стук в дверь я тотчас выбежал наружу.
Вошел взволнованный «Семен».
— Десант!
— Откуда ты знаешь?
— Только что вернулся из комендатуры переводчик. Перепуган насмерть.
Из дома в дом передавались самые противоречивые слухи. И только позднее, когда город был уже очищен от немцев, я узнал, как все происходило в действительности.
Пока немцы веселились, справляли рождество, корабли Черноморского флота незаметно подошли ночью к берегу и начали высадку десанта в разных пунктах Керченского полуострова. Шторм достигал одиннадцати баллов. Волны грозили выбросить корабли на берег, а высаживающихся десантников унести в море.
Но моряки прыгали в ледяную воду, под немецким огнем выходили на берег и, мокрые, на десятиградусном морозе вступали в бой.
27 декабря шторм продолжал свирепствовать. Десантные группы в Камыш-Буруне, ожидая подкрепления, засели в развалинах железорудного комбината и заняли оборону. Перешли к обороне и части, высадившиеся в районе Ене-Кале, по другую сторону Керчи.
