Утешение - Гаврилов Николай Петрович

— К сыновьям на побывку?

За день Ольга устала от разговоров, поэтому ответила что-то невнятное. До Моздока оставалось ехать совсем немного, в вагоне уже началась суета сборов.

— А я перекладными сюда добираюсь. Уже третий поезд, — не унимался майор. Он не старался завести дорожную беседу с симпатичной женщиной, ему просто хотелось выговориться. — Два рапорта написал о переводе в Чечню. Первый развернули, второй вот утвердили. В Моздоке, в комендатуре получу распределение — и вперед…

Ольга внимательно посмотрела на него. Серые, с веселым прищуром глаза; стриженные под машинку светлые волосы, над верхней губой белый шрам. На первый взгляд худощавый, но под формой можно было угадать хорошо развитые мышцы. Лет тридцать пять. На безымянном пальце правой руки обручальное кольцо.

— Вы так хотите в Чечню? — осторожно спросила она.

— У меня это будет уже третья война. — От ее вопроса офицер немного утратил свою веселость, став более серьезным. — Раньше Приднестровье и Таджикистан. Без войны мне в армии делать нечего. Просто на войне все настоящее. А здесь бутафорское. Не понимаете? Ну, Бог даст, и не поймете.

— А жена?

— Жена… — Майор перевел взгляд куда-то в сторону, и Ольга поняла, что спросила его об очень больном. — Жена дома. Грозилась на развод подать. Ну это все так, чепуха, дела житейские…

Для Ольги на тот момент он остался совершенно непонятен. Его оживление, даже радость из-за того, что он едет в зону боевых действий, не вмещались в ее систему ценностей. Но он являлся боевым офицером, а значит, мог дать нужный совет. И она рассказала ему, куда и зачем они едут с Валентиной Николаевной. Выражение лица офицера стало схожим с лицом полковника из военкомата.

— Да… — неопределенно протянул он, но в его глазах читалось, что он знает и понимает гораздо больше, чем может сказать. — Может, действительно что-то напутали, в неразберихе такое часто бывает… Не думаю, что вас пропустят в Чечню. Там кругом блокпосты. Первым делом вам надо в Моздок, в комендатуру. Они могут связаться с командирами частей ваших сыновей. Узнаете у командира части, что случилось, и если сыновья и вправду пропали без вести, надо точно выяснить, где, когда и при каких обстоятельствах. И обязательно постарайтесь перепроверить полученную информацию. На войне много лгут.

Валентина Николаевна прислушивалась через проход к их разговору. Но майор больше не стал ничего разъяснять. Только добавил:

— Не слушайте начальство, сами ищите очевидцев, но и их перепроверяйте. И еще… Верьте в чудеса. На войне они сплошь и рядом.

— Станция Моздок. Прибываем через двадцать минут. — По вагону прошла проводница, раздавая билеты. Во всех купе, доставая баулы и одеваясь, задвигались пассажиры. Электрический свет загорелся сильнее. Ольга взглянула на часы: стрелки показывали второй час ночи. Путешествие в несколько тысяч километров подходило к концу. Собираться ей было недолго, захотелось хоть на минутку побыть одной. Она надела пальто и вышла в тамбур.

В тамбуре никого не было. Она встала возле окна и прижалась лбом к мокрому стеклу, чувствуя нарастающее внутреннее волнение. За окном была тьма, изредка мелькали какие-то огоньки, свет семафоров.　

Подумала, что за целый день, посвященный разговорам о сыне, она почти не вспоминала дочь. Как они там с мамой? Сейчас у них глухая ночь. В воображении поцеловала ее, поправила одеяло, сползшее с кровати. Пару минут она чувствовала только одно — глубокую нежность. Затем мысленно вернулась к сыну. Волнение поднималось — она приближалась к цели.　

Выйдя на плохо освещенный перрон, Ольга и Валентина Николаевна растерянно встали, не зная, куда им идти. Солдаты строились прямо на перроне, остальные пассажиры, окруженные встречающими, с баулами двинулись на привокзальную площадь. Возле здания вокзала стоял военный патруль — три солдата и офицер. Все с автоматами.　

Помог светловолосый майор. Он закинул на плечо свой туго набитый вещмешок, легко подхватил чемодан Ольги и кивком головы показал женщинам, чтобы они следовали за ним через пути. Подойдя к патрулю, майор показал им какие-то бумаги и несколько минут оживленно разговаривал с офицером, жестом показывая на ждущих неподалеку Ольгу и Валентину Николаевну. Затем вернулся к матерям.　

— Все устроено, — с довольным видом произнес он. — В городе на ночлег вы нигде не попадете. Очень много военных и беженцев. Говорят, живут в палатках. Кроме того, комендантский час. Солдаты сбегают постоянно… Но где-то здесь на путях есть вагон. Выделили под ночлег приезжающим. Только с утра надо будет зарегистрироваться у коменданта…　

И они пошли по путям искать вагон. Кое-где горели прожектора, светили сквозь рваные тучи редкие звезды. Слова, которые так легко произнес майор, — «беженцы», «комендантский час» — звучали словно из какого-нибудь сорок второго года. Спотыкаясь в темноте, они нашли темный вагон, одиноко стоящий на запасном пути.　

— Здесь я вас оставлю, — произнес майор, когда они подошли к откинутым ступеням. — Сам в комендатуре до утра перекантуюсь. Меня Славой зовут. Может, когда-нибудь увидимся…　

Он порылся во внутреннем кармане бушлата, что-то достал оттуда и протянул Ольге. Это была небольшая иконка, закатанная в пластик. В темноте Ольга не различила изображение.　

— У меня еще есть, — просто сказал майор. — Священник один перед поездкой дал. Берите. Это правильно, что вы сюда приехали. Не надейтесь на власти. Даст Бог, найдете своих сыновей…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

НЕИЗВЕСТНОСТЬ

12.01.1995　

В затянутом зимнем небе показались две точки. Вскоре послышался рокот винтов. Два вертолета Ми-8 подлетали к аэродрому Моздока, выполняя плановый полет из аэропорта Грозный-Северный. Вертолетчики в кабинах запрашивали добро на посадку у диспетчера. На борту одного из них, на откидных алюминиевых скамейках сидело около десятка человек. Штабные офицеры, какой-то одетый в дорогую дубленку непростой гражданский и двое из самого Грозного — подполковник и рядовой, сидящие рядом друг с другом.　

У подполковника бинтами и пластырем заклеено ухо, у рядового перевязана рука: оба в грязнейшем камуфляже, небритые, пахнущие потом, дымом, кровью, чем-то еще.　

Одному лет сорок, второму нет и двадцати, но на лицах совершенно одинаковое выражение ошеломления и запредельной усталости. И подполковник, и рядовой время от времени бросали на штабных тяжелые многозначительные взгляды. Но больше они смотрели на рифленый пол, покрашенный серой краской, где лежали четыре завернутые в серебристую фольгу тела.　

Двое из пакетов были нормальных размеров, третий половинкой, четвертый вообще больше походил на сверток. Штабные тоже иногда смотрели на пакеты.　

Вертолеты зависли над аэродромом. Свистели винты. Во второй машине также везли людей и серебристые пакеты: из общего фона военных там выделялась иностранная корреспондентка с таким же ошеломленным, как у подполковника и рядового, лицом.　

В кабинах через толстое оргстекло пилотам хорошо был виден раскинувшийся внизу город. Русло реки, крыши частных домов, голые зимние сады в пятнах недавно выпавшего снега. На окраинах города темнели каналы и лесной массив. Небольшой, до этого малоизвестный городок сейчас имел огромное значение, являясь входом в другую реальность. В город постоянно прибывали всё новые и новые войска. Моздок просто не мог вмещать такое количество приезжающих, все пути были забиты эшелонами: цистернами, платформами с техникой, а на одном из запасных путей стояли недавно пригнанные вагоны-рефрижераторы. Серебристые пакеты доставлялись именно туда.　

Свистя турбинами, вертолеты опустились на площадку, разгоняя наметенный на бетон снег. Номера на темно-зеленых бортах были закрашены. Чеченцы великолепно понимали, что у врага — у каждого из врагов, если их конкретизировать, имеется имя, фамилия и домашний адрес.