Утешение - Гаврилов Николай Петрович

Через пару минут вагоны с лязгом дернулись. Медленно поплыли за окном пути, перроны, мосты, развязки, дома — зимняя серая Москва.

Подперев ладонью щеку, Ольга смотрела в окно. Ей хотелось вспомнить о сыне что-нибудь трогательное — его первые шаги, первые слова, а вместо этого в памяти почему-то всплывали бессонные ночи, когда он маленьким болел, когда его рвало каждые полчаса, а глаза в свете ночника блестели от температуры, Она протирала мокрым платком его ручки, шею, колени, клала платок на голову и рассказывала сказку, без смысла, начала и конца, про одного мужественного мальчика, которого очень любила мама.

Стучали колеса. Вагон гудел голосами. Мимо Ольги в тамбур на перекур постоянно ходили военные. Солдаты где-то нашли водку, их голоса в конце вагона зазвучали громче. Тянуло запахом сигарет. Внимание Ольги привлек один солдатик: он встал возле незанятых боковых полок соседнего купе и долго смотрел в окно. Среднего роста, с белым подшитым воротничком, со стриженой площадкой на голове.

Обыкновенный мальчишка, уже не советский и еще не русский — в глубинном понимании этого слова, — так, «россиянин» со средней полосы. Он не видел, что на него смотрят, и поэтому позволил себе на минутку стать самим собой. Его лицо словно постарело, возле губ обозначились полные безнадежности морщинки, а глаза смотрели в окно с такой тоской, что казалось, он прощается в эту минуту со всеми, с кем дружил, кого любил и с кем еще не встретился и не успел полюбить. Минута прошла, он словно встряхнулся и, оторвав взгляд от окна, продолжил путь в тамбур, уже с видом бесшабашного парня, которому наплевать на все, что с ним случится.

«Они же дети. Куда таких можно отправлять?» — глядя на него, подумала Ольга.

На одном из полустанков она увидела в окне стоящий на путях военный эшелон. Мелькали за мокрым стеклом платформы с бронетехникой под зелеными маскировочными сетями. Россия — огромная страна, и армия в ней огромная, эшелон мог ехать в какую угодно сторону, но Ольга не сомневалась, что военная техника направляется туда же, куда и она.

Утром Ольга сложила постель и выдвинула столик. Вагон просыпался, ежеминутно хлопали двери тамбура, возле туалета скопилась очередь. Поезд, грохоча на стрелках, шел на юг на полной скорости. За ночь они пересекли климатическую зону, снег совершенно исчез, за окном простиралась донская степь: мелькали глубокие балки и косогоры, покрытые желтой прошлогодней травой.

В купе напротив собрался народ. К грузной женщине с разных концов вагона пришло еще трое женщин кавказского типа. Как Ольга впоследствии поняла, все они были торговки, ездящие в Москву за товаром. Совершенно не церемонясь, женщины разложили на столе еду, переговариваясь на своем языке. Похожую на учительницу русскую соседку они, казалось, вообще не замечали, женщине пришлось отодвинуться на самый краешек полки, чтобы им не мешать. Торговки уселись в этом купе надолго, у одной из них, толстой, чернобровой, в руках было вязанье и спицы.

— Простите, можно я пока у вас посижу — тихо попросила женщина у Ольги, видя, что у нее за столиком есть свободное место.

Ольга кивнула головой.

— Спасибо. А вы кофе брали у проводницы? Простите, что спрашиваю, очень мало ездила на поездах. Вернее, никогда не ездила. Только на пригородных. — Похожая на учительницу женщина явно смущалась в непривычной обстановке.

Она улыбалась виноватой улыбкой, выцветшие глаза за толстыми стеклами очков казались немного увеличенными. Сходив к проводнице, она принесла стакан чая в серебристом подстаканнике и, бесконечно извиняясь перед замолчавшими торговками, полезла под полку, доставая из сумки бумажный пакет с бутербродами.

— Угощайтесь, пожалуйста, — она развернула бумагу и подвинула бутерброды поближе к Ольге. — Еще раз простите. Меня зовут Валентина Николаевна. А вы не из Осетии?

Так они познакомились. Валентина Николаевна действительно оказалась учительницей русского языка и литературы из городка Великие Луки. Начиная с ней разговор, Ольга еще не знала, что судьба взяла две ниточки их жизней и связала в один узелок.

— Я в Моздок еду. — Валентина Николаевна говорила тихо, насколько это было возможно при стуке колес и громких голосах соседей. — А дальше в Чеченскую республику. Только пока не знаю, как туда добраться. Может, вы знаете? У меня сын в Грозном пропал.

Глаза Ольги расширились. Она думала, она одна такая. Следом за армией всегда идут матери, но кого это не касается, тот об этом не думает.

— Ой. И у меня, — быстро произнесла она. И тут же суеверно добавила: — Я точно не знаю. Может, просто писать возможности нет…

Они проговорили несколько часов. Больше не существовало шума поезда и голосов из соседних купе, ходящих туда-сюда ио проходу людей. Они были одни в этом вагоне. Говорили и не могли наговориться, понимая друг друга, как никто другой.

Валентина Николаевна везла с собой целый фотоальбом с фотографиями. И детский рисунок на альбомном листе. На рисунке море — волнистыми линиями, в море тщательно закрашенный бугорок острова, на нем пальма и человечек внизу. А к острову плывет корабль с дымом из трубы. В небе желтый круг солнца.

— С детства хотел стать моряком, — с затаенной нежностью произнесла Валентина Николаевна. Она выглядела растроганной. Время очистило ее сердце от привязанностей к людям, с кем она встречалась на жизненном пути, оставив там только сына. Ольга вглядывалась в его фотографию. В голубом берете, в тельняшке под парадным кителем. Воздушно-десантные войска. Выглядел он старше Леши и какой-то… более мужественный, что ли… Твердый взгляд. В лице неуловимая схожесть с чертами матери.

— Муж умер, когда Саше было тринадцать. С тех пор мы вдвоем, — вздыхая, рассказывала Валентина Николаевна. — Он хороший мальчик, помощник, спортом увлекался: во дворе — мы в своем доме живем — турник сделал, в секции разные ходил. Ребята на районе его уважали. Все время о море мечтал, в мореходку хотел поступить. Откуда это у него в наших Великих Луках — непонятно. Потом армия. Где-то в начале декабря их полк отправили в Чечню. Я волновалась, но он писал, что все хорошо. Саша всегда так пишет, чтобы меня не расстраивать. Последнее письмо пришло двадцать вторым декабря. И всё. Тишина. А на Новый год у меня вдруг сердце как схватит… И перед глазами его лицо. А затем сон приснился… Будто он стоит в огороде и зовет меня — тихо, чуть слышно: «Мама…» Я понимаю, что-то случилось, бегу к нему, а ноги как чугунные. Кричу: «Саша!» Плачу во сне. А он уходит, не оборачиваясь…

— Валентина Николаевна, милая, не надо сейчас, — мягко произнесла Ольга, положив ладонь на ее руку.

— Да… Да… Простите… Давление у меня поднялось, скорую вызвала. Ну а дальше все как у вас. По военкоматам, а там — военная тайна. Еще три дня ждала, внутри криком кричала. А потом поехала. Он один у меня. Без него мне не жить.

Ольга слушала Валентину с противоречивыми чувствами. С одной стороны, она безгранично сопереживала этой несчастной женщине. С другой — ей было легче, что она теперь не одна; что они вдвоем, что есть наконец рядом человек, который понимает ее абсолютно. И еще темной змейкой мелькнула мысль, что ее случай вполне мог быть следствием армейской неразберихи, но когда подобная ситуация уже не одна, надежда на неразбериху становилась призрачной. Дальше Ольга старалась не думать.

Между тем поезд подъезжал к предгорьям Кавказа. Много маленьких станций, пирамидальные тополя без листвы и никаких признаков войны. Когда за окном стемнело, на станции Минеральные Воды к Ольге на пустующее до этого место подсел военный — среднего роста светловолосый майор. Валентине Николаевне пришлось вернуться на свою полку. Пока она собрала со стола фотографии и рисунок, офицер успел взглянуть на них. Присаживаясь напротив Ольги, понимающе улыбнулся и спросил: