Утешение - Гаврилов Николай Петрович

— Валентина Николаевна, — тихо сказала Ольга. — Мы здесь ничего не узнаем. Надо ехать дальше.　

Валентина Николаевна ничего не ответила. Всего за сутки, проведенные в Моздоке, она сильно изменилась. На вид словно постарела еще больше. Как-то сгорбилась. Стала отмалчиваться, прятаться внутри себя. Взгляд из-под очков стал измученным и затравленным. Тихая учительница русского языка потерялась в непонимании, что ей делать дальше.　

Как и Ольга, она раньше думала, что стоит только приехать на Кавказ, а дальше все сложится самым чудесным образом; что не пройдет и дня, как она узнает, что сын живой и невредимый. Но глядя на хаос и столпотворение вокруг, она растерялась.　

— Валентина Николаевна, нам надо как-то пробираться в Грозный-Северный. Там штабы. Мы же хотели попасть туда. Здесь находиться смысла больше нет, — не обращая внимания на ее молчание, продолжила Ольга, понимая, что она черпает решимость от присутствия другой матери. — Давайте завтра возьмем такси до границы с Чечней. Может, как-нибудь упросим военных на блокпосте. Может, денег дадим, и они посадят нас на какой-нибудь грузовик, идущий в Северный. Я знаю, что страшно, мне самой страшно, но что делать-то? Никто за нас не поедет. Хоть что-то узнаем, а дальше как Бог даст.　

Убеждая ее, Ольга убеждала себя.　

— Давление у меня скачет, — шевельнулась в полумраке Валентина Николаевна. — Постоянно таблетки приходится пить. Знаете, Ольга… Я не поеду. Простите. Сил нет. Боюсь, что сына там не найду, а…　

«А то, что там увижу, лишит меня остатков надежды», — мысленно закончила за нее Ольга. В неведении проще надеяться. Все правильно.　

— А я останусь здесь, — тихо подытожила Валентина Николаевна. — Стану каждый день ходить на аэродром, возьму фотографию сына и буду стоять с ней на выходе. Ждать чуда. Я бы и вам так советовала, но это от слабости. Езжайте, Оля. Даруй Господь вам мужества. Я очень рада, что с вами познакомилась…　

Общее горе на самом деле объединяет только на первых порах. Потом каждый остается с ним наедине. Чуть позже, когда Валентина Николаевна пыталась уснуть на полке, пристроив у изголовья сумку вместо подушки, Ольга вышла в соседний незанятый отсек. Фонарь на путях бил прямо в окно, холодный свет в купе походил на лунный. Завтра она едет в Чечню. В штаб. Чемодан оставит Валентине Николаевне, чтобы ехать налегке, равно через пару дней возвращаться на этот вокзал. После слов того подполковника о том, что сын может быть в госпитале, воображение постоянно рисовало ей картину: военный лазарет времен Великой Отечественной войны — койки, солдаты с замотанными бинтами лицами и культями, а на одной из коек Алеша, рядом капельница, губы сухие, и медсестра протирает его лицо тампоном, приговаривая: «Потерпи, солдатик, потерпи».　

Ольга гнала эту картинку, встающую перед глазами, но она все равно возвращалась. Может, он без памяти? А может, при нем документов не нашли?　

Гораздо лучше было представлять другую картину: он прячется в каком-нибудь доме, и жители-чеченцы кормят его и говорят: «Пока на улицу не выходи, там боевики, выйдешь, когда придут русские солдаты». А еще виделось, что он в плену, сидит в подвале вместе с другими бойцами, с сыном Валентины Николаевны.　

Ольга боялась признаться себе в этом, но эти картинки, даже про госпиталь, были желанными. В любом качестве — лишь бы жив. Сама того еще не осознавая, она принимала в сердце истину войны: раненый, контуженный, без ноги — это оплачется и переживется, все, что не смерть, — есть жизнь.　

— Сын мой, — в мыслях прошептала она электрическому фонарю, ярким пятном светящему в окно. А спустя паузу, тому же свету: — Настенька моя…

У любви не один образ. Как в известной притче: у матери спросили, кого из детей она больше любит. И мать ответила: младшего, пока не вырастет; заболевшего, пока не выздоровеет, и вышедшего из дома, пока не вернется. Алеша не вернулся. Ей предстояло отправляться за ним на войну. Откуда можно возвратиться и живой, и целой, но никогда прежней.　

В Грозный-Северный? Нет. — Водитель красных «Жигулей», небритый осетин в вязаной шапочке отрицательно покачал головой. — Я, конечно, могу взять твои деньги, до первого блокпоста довезти, а дальше как знаешь, только останешься одна на дороге. Нет, не проси больше. Не поеду.　

С утра присыпало снежком. Днем снег превратится в мелкий моросящий дождь, капающий по лужам, но пока привокзальная площадь побелела. По снежку Ольга прошла вдоль припаркованных машин, но таксисты в один голос отказывались ехать в Чечню.　

Никто не поедет, я уже пробовала. И военные подвезти отказываются. Не хотят ответственность на себя брать, — произнес за спиной чей-то голос. Обернувшись, Ольга увидела стоящую рядом девушку в куртке защитного цвета, джинсах и кроссовках. Она была совсем молоденькая, щеки розовые от холода, под ногами стоял длинный баул; на груди, на ремешке, зачехленный фотоаппарат. Голова у девушки оставалась непокрытой, на растрепанные волосы налипли снежинки.　

— Наталья Белецкая. Газета «Экспресс-новости», — общительно представилась девушка. — Ночью приехала, с шести утра в комендатуре. Аккредитацию не дают… Через Назрань надо ехать. Там с постами проще, а боевики на свою территорию свободно журналистов пропускают… А вы не знаете, где здесь можно гостиницу найти?　

Тут внимание Ольги привлек старенький автобус пазик. Он подъехал на привокзальную площадь, дверцы открылись, и возле него мгновенно образовалась небольшая группа женщин с объемными сумками. Кавказского вида женщины разных возрастов, головы покрыты платками. Ольга и вчера видела, как к этому месту подъезжают разные автобусы, но не обращала на них внимания. Сейчас ей в глаза бросился номерной знак автобуса, он остался еще советским, небольшим и черным, с буквами «ЧИ» под цифрами. Автобус отличался от остальных не только номером. Чем-то еще — неосознанным, не отмеченным в сознании.　

— За путями стоит вагончик, можете там переночевать, — не глядя на корреспондентку, бросила Ольга и, больше не слушая ее, быстро пошла к пазику. Женщины грузили в автобус сумки.　

— Скажите, а куда автобус идет? — спросила их Ольга.　

Обернулись двое: одна постарше, вторая молодая и, как Ольге показалось, невероятно красивая, в зеленом платке, с черными, как ночь, глазами. Молодая промолчала. В ее взгляде Ольга увидела превосходство, презрение, а еще, похоже, ненависть. Вторая сухо ответила:　

— В Грозный.　

— Как в Грозный? — растерялась Ольга. — А блокпосты? Документы, наверное, какие-нибудь надо?　

Разглядывая Ольгу, молодая что-то негромко сказала по-чеченски, и остальные женщины засмеялись.　

— Какие документы? Тебе в Грозный надо? Садись, — усмехнулась более старшая и полезла в автобус. От неверия в такую удачу Ольга неподвижно встала возле входа, затем опомнилась, засуетилась и, волнуясь, заглянула в кабину водителя:　

— A вы скоро отправляетесь? Мне всего две минутки надо. Подождите, пожалуйста…　

— Быстрее, да, — не глядя на нее, коротко произнес чеченец-водитель. Ольга успела заметить у него четки, накрученные на руку.　

«Господи, помоги…» — мелькнуло отрывочно в голове. В следую вдую секунду Ольга уже бежала по площади в сторону небольшого привокзального рынка, где под покрытыми снегом навесами торговали вещами. В сознании билась мысль: надо предельно походить на местную. «Господи, помоги…» — повторялось в голове. Не торгуясь, не выбирая, она купила первый попавшийся платок и на обратном бегу надела его, скинув капюшон. Заскочила в автобус, купила у водителя билет, прошла вглубь салона и, пытаясь отдышаться, села на свободное место.

В следующий момент двери закрылись, и автобус, наезжая шинами на тонкий слой снега, медленно тронулся в путь.　

Поплыли в окне магазинчики, акации в снегу, затем добротные частные дома из красного кирпича. Женщины в салоне оживленно переговаривались на чеченском, иногда вставляя в речь отдельные русские слова. Водитель время от времени вступал в их разговор.