Гено Генов-Ватагин - Скажи им, мама, пусть помнят...
Ночь настигла нас, когда мы были уже в горах.
ПОД ПУЛЯМИ
День, проведенный с Пройчо, был чудесным. О чем мы только не говорили, когда шли на встречу с секретарем окружного комитета партии Гочо Грозевым!
Гочо Грозев пришел вместе с Василом Терзиевым точно в условленное время. Теперь мы ожидали прихода еще одного товарища, которому было поручено передать нам важную информацию.
Солнце клонилось к закату, но сумерки еще не наступили. Нам пришлось долго ждать этого товарища.
— Почему его до сих пор нет? — спросил я.
Встревоженный Гочо Грозев посмотрел на меня. Оставаться здесь дольше становилось невозможно, да и законы подпольной борьбы повелевали нам расходиться. Нас тяготила царившая на улице тишина.
— Ох, что-то подозрительна мне эта несостоявшаяся встреча! — сказал Терзиев. — Любое опоздание таит в себе опасность.
— Запахло порохом, — подтвердил Пройчо.
И действительно, через несколько минут недалеко от нас мелькнул полицейский. Он явно следил за нами. Вскоре мимо пронеслась зловеще знакомая полицейская машина. Мы переглянулись. Что же нам делать? Если мы уйдем, товарищ попадет в руки врага, если останемся — то же самое ожидает и нас. Решили не ждать, ему одному легче будет ускользнуть от полицейских.
Пройчо предложил, чтобы Гочо Грозев и Терзиев пошли вперед, а мы их прикроем от полицейских. Гочо Грозев согласился, не возразил и Терзиев.
Не успели товарищи скрыться, как за углом соседней улочки остановился полицейский «штайер» без дверок. Мы с Пройчо переглянулись и свернули в соседний переулок.
Город притих. Вечерело. Мы пробрались через двор, потом через другой. А полицейские рассыпались со переулкам, напрасно разыскивая наши следы.
— Эй, дедушка, иди сюда! — позвал я одного старика, гулявшего у себя в саду. Но тот меня не услышал, только обернулся и продолжал осматривать молодые саженцы. Был ли он глухим или нарочно избегал нас?
Повсюду слышался топот сапог, полицейские сновали но улицам и кричали, чтобы мы сдались, хотя и не видели нас. А мы стояли на каком-то дворе, готовые к бою, и молчали. Нам все это выпадало уже не впервой. Схватки с полицией стали частыми в нашей повседневной жизни. К свисту пуль мы привыкли. Ну, попадет одна из них в нас, разве без нас борьба прекратится!
Свобода, свобода, сколько раз мы сражались за тебя!
Мы выбрались из своего укрытия и вышли на улицу.
Пройчо пошел впереди, я за ним. Внезапно тишину прорезал чей-то голос:
— Стой! Кто вы такие?
И, не дожидаясь ответа, полицейские открыли огонь. Нам ничего не оставалось, как принять бой, но с одной целью — вырваться из окружения.
Наконец стемнело. Ночь вселяла уверенность. В ней мы видели свое спасение.
— Эти фонари, — вздохнул Пройчо, настоящие предатели.
Завязалась перестрелка. Пули свистели вокруг вас, пролетали над головой, вонзались в стены. Вдруг Пройчо упал. Я крепко обнял его за плечи и поставил на ноги. Ранен он не был.
— Пройчо, держись!
— Оставь меня, спасайся, не могу больше, нет сил.
— Это самообман, вставай!
Стрельба продолжалась. Над нами свистели пули, отовсюду неслись громкие крики и ругательства.
— Оставь меня, прошу тебя, — настаивал Пройчо. — Если меня убьют, расскажи обо всем товарищам и маме. Прощай, браток!..
Однако вскоре он пришел в себя. Мы пересекли несколько улиц, неожиданно стрельба прекратилась. Нам удалось уйти от преследователей. Темнота продолжала густыми волнами опускаться над городом.
Полицейские потеряли наши следы.
Мы умылись у водонапорной колонки, пересекли Цареградское шоссе.
Через несколько улиц нам встретилась Лиляна Димитрова с каким-то усатым товарищем.
— Это в вас стреляли? — спросила она. — Какие вы бледные!
— Ничего с ними не случится, — отозвался вместо нас усатый. — Революционеры закаляются в битвах.
Мы рассказали им обо всем.
— Молодцы! — воскликнула Лиляна и посоветовала нам уйти подальше от места происшествия.
Но как раз когда мы пересекали центр города и чувствовали себя в безопасности, неожиданно раздался полицейский свисток.
— Это еще что такое? — растерялся Пройчо.
— Обыкновенный свисток полицейского, — ответил я и зашел с ним в один из ресторанов.
Мы выпили по кружке пива, обменялись несколькими шутками, но при выходе прочесывавшие квартал полицейские спросили нас, не встречали ли мы двух подозрительных типов.
— Да где же мы могли их встретить, если с шести часов сидим в ресторане. Сюда они не приходили.
— Вы знаете, что надо делать, если встретите их?
— Разумеется, знаем, — засмеялся Пройчо. — Тотчас же уведомим вас.
Полицейский свисток снова раздался в ночи.
БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ, МЕЛИНЕ!
Сколько ушедших в прошлое историй напомнила мне старая продавщица книжного магазина Мелине!
Однажды, гуляя по булыжным мостовым у Хисарских ворот и вспоминая молодость, я неожиданно оказался в новом книжном магазине у старой крепости. С приветливой улыбкой продавщица Мелине предложила мне выбрать какую-нибудь книгу.
Я просматривал книги на полках и никак не мог найти нужную. Старая продавщица завела со мною беседу и показала дом № 16, с которым у меня были связаны неизгладимые воспоминания. Она узнала меня.
— Да, Мелине. Это улица моей молодости…
Вся улица и холм, на котором она находится, теперь объявлены заповедником. Дома сохраняют в том стиле, в каком они построены, улицы такие же тесные и кривые, как и прежде, только кое-где сменили булыжные мостовые. Новые здесь только красиво оформленные таблички с номерами домов и названиями улиц. А на центральной улице имени доктора Чомакова появились большие вывески с наименованиями фирм, деревообрабатывающих фабрик и строительных организаций. Только ателье художников, встречающиеся на улице, остались без наименований. Увлеченные мечтой, мастера кисти пытаются сохранить романтику старого города. Дом Ламартина[14] сейчас превратился в их боевой штаб. Здесь днем и ночью обсуждаются проблемы изобразительного искусства.
Дом № 16 находится в центре квартала. Сейчас он похож на старинный маленький замок, возвышающийся над домом Ламартина, а когда-то он был боевым штабом революции в Пловдиве.
Я вошел в этот дом со смешанным чувством грусти и гордости. Все здесь говорило о прошлом, о нашей бурной юности. Старинные диваны вдоль стен напоминали о встречах и вечерах в этом доме, и казалось, воскресли погибшие герои революции, которых я никогда не забуду…
От старого Марукяна я впервые услышал о резне в Турции, о страшной судьбе армянского народа. Удивительный человек был этот Марукян! Как мастерски он умел рассказывать!
И сейчас в моих ушах звучат крики женщин и детей, скрип деревянных подвод, движущихся по выжженным солнцем дорогам азиатских земель. И все это словно воплотилось в мужественные строфы Яворова, которые Марукян декламировал с артистическим пафосом:
Изгнанники несчастные, потомки народа-мученика…
— Пока добрались до Болгарии, — рассказывал старый армянин, — нам пришлось перенести много лишений. И вот поселились мы здесь, в самой старой части Пловдива, на холмах. Думали, что здесь, в этой крепости, мы находимся в самом безопасном месте.
Действительно, в старых домах с маленькими окошечками, которые снизу поддерживали деревянные балки, человек чувствовал себя, как в крепости.
Эти люди жили как-то неприметно, тихо. Как муравьи, рано утром они разбредались по табачным складам, небольшим слесарным и сапожным мастерским и мастерским жестянщиков в шумном квартале Капан.
Капан — один из центральных кварталов города и самый крупный его торговый центр. На небольшой пестрой площади, куда вливаются маленькие, тесные и неровные улицы, по которым и повозка-то не может проехать, разместились сотни всевозможных магазинчиков, окна и двери которых были увешаны товарами. Там стоял такой шум от криков продавцов и ударов молоточков медников, что все это скорее походило на ярмарку. Среди этого гама и треска почти на каждой улочке можно было встретить армянина. В такой шумной сутолоке они чувствовали себя лучше всего, потому что могли свободно и громко разговаривать на своем звучном, цветистом языке.
Вечером все замирало, и становилось невероятно тихо. Капан походил на брошенное птицами дерево, в ветвях которого опустели сотни покинутых гнезд. Каждый шаг запоздалого прохожего отдавался на булыжной мостовой, как эхо шумного, наполненного криками людей дня.
Небольшими группами армяне возвращались к себе в квартал около Хисарских ворот и исчезали в своих домах, похожих на замки, где каждый в меру своих сил боролся с нищетой.
