Виктор Васильев - Зарубки на сердце
– Все! – сказала мама. – Здесь оставаться очень опасно. Надо уходить от дороги подальше.
Она накормила нас кашей, потом собрала необходимые вещи, документы. Уложила их в заплечные мешки – большой для себя и маленький для меня. В руках у мамы еще были сумки с продуктами, примусом и посудой. Я нес лопату и банку с керосином для примуса. Тоня и бабушка шли налегке.
На улице я оглянулся. Наш дом показался мне маленьким, сиротливым. Что-то с ним будет?
В ПОИСКАХ УБЕЖИЩА
Мы разместились в пещерке под крутым песчаным обрывом на другом берегу реки. Наломали много еловых лап, устелили пол. Принесли с мамой небольшое бревнышко, чтобы сидеть. Я сходил за водой к реке. Мама подогрела ужин. Ели кашу и пили чай.
– А кто такой Наполеон? – спросил я маму.
– Не знаю, сынок. Что-то слышала про него, но не помню.
Мама была неграмотная. Читала с большим трудом, а писала и того хуже.
– Да хранцуз это, – вдруг вставила бабушка. – Басурманин такой. Он Москву сжег.
Вот это да! Бабушка совсем не умела ни читать, ни писать. А про Наполеона знала!
– Как же так? – засомневался я. – Москву сжег, а без штанов убежал?!
– А вот так! – оживилась бабушка. – Наш Михайло Кутузов таку трепку ему задал, что не токмо штаны – он и мать родну позабыл!
Я благодарно посмотрел на бабушку. Получилось, что я остался в семье самый грамотный. С пяти лет начал читать знакомые, а потом и незнакомые вывески, тонкие детские книжки с картинками. И писать у Кольки Семенова научился разборчиво, письменными буквами. Но мама, бабушка и все взрослые знают обо всем больше меня. И очень жаль, что негде теперь мне учиться: школу-то разбомбили!
Наступил теплый августовский вечер. Солнце спряталось за деревья, затихли птицы. Над рекой появился туман. Сумерки быстро сгущались, зажглись первые крупные звезды. Только редкие всплески рыб тишину нарушали. Как хорошо-то было вокруг! Будто и не было никакой войны и бомбежек! Будто мы на мирной семейной вылазке на природу!
Спать устроились все под одним широким одеялом. Мама и бабушка – по краям, а мы с Тоней – в серединке. Откуда-то появился сверчок – то ли снаружи, то ли внутри пещеры. Под его стрекотание еще лучше спалось.
Утром, как рассвело, налетели немецкие самолеты. Мы все проснулись, но продолжали лежать под одеялом – чувствовали себя в безопасности. Послышались взрывы – то вдалеке, то близко. Но вот бомба взорвалась над нами, на краю обрыва. Нас сильно-сильно тряхнуло и оглушило. Мимо входа в пещерку медленно, будто нехотя проползла елка с вывернутыми корнями и едва не закрыла нам выход. А с потолка на нашу постель обрушилась лавина песка и засыпала бабушку с Тоней толстым слоем – мне по грудь.
Мы с мамой успели выскочить из-под одеяла. Она схватила лопату, а я – железную миску, и стали откапывать пленников. Ближе к головам песку было меньше – вскоре нам удалось их лица освободить. Бабушка и Тоня тяжело дышали. Не плакали, не стонали – видимо, не было сил.
Мы очень боялись, что песок снова осыплется, и работали без передышки. Откуда только силы брались! Лишь часа через два бабушка и Тоня смогли выбраться из-под завала. Мама бессильно опустилась на бревнышко и вдруг зарыдала. Мы с Тоней бросились ее успокаивать. Бабушка вышла из пещеры, опустилась на колени и, глядя в небо, крестилась, молилась и кланялась Богу.
Страшно было даже представить, как нас всех могло живьем завалить. Даже если бы маму одну завалило, мы все не смогли бы ее откопать, а без нее точно все бы пропали.
***Придя в себя, мы наскоро перекусили, собрали все вещи и снова двинулись в путь. Теперь – подальше от коварных песков, к заброшенному дому отдыха. На веранде одного из закрытых флигелей мы и расположились. Рядом оказалась траншея, в которой было удобно прятаться от бомбежки. Там мы прожили несколько дней. Бомбежки повторялись все чаще, но мы с мамой научились еще издали угадывать немецкие бомбардировщики по прерывистому звуку моторов и успевали прятаться в траншее. Невдалеке было небольшое поле с морковкой и брюквой. Мы запаслись на какое-то время продуктами. День рождения Тони, 15 августа, мы просто не вспомнили и не отметили.
18 августа нас разыскал папа. Он тогда в последний раз приехал навестить семью. Привез немного хлеба, булки, полкило пряников. Небритый, колючий и очень серьезный. Понимал, что оставляет нас жить под немцами. Я слышал, как он сказал маме:
– При первой возможности перебирайся в деревню Реполку. Там все родные, не дадут пропасть.
Ночевать они с мамой пошли в наш дом: оттуда ближе идти на вокзал к раннему поезду.
Наутро опять началась бомбежка. Бабушка сама повела нас в траншею. На этот раз бомбили только аэродром и станцию.
Несколько разрывов показались мне странными – как будто удары в пустую бочку. В мое сердце закралась щемящая тревога – предчувствие беды. Тоня тоже была серьезная, не капризничала.
Бабушка неустанно молилась, глядя на небо.
Окончилась бомбежка. Мы вернулись на веранду. Бабушка подогрела завтрак, но ели мы через силу. Все делали молча. Тревога не проходила. Прошло еще часа два. Мама не возвращалась. Мимо нас проходила какая-то женщина с пустой сумкой – вероятно, на поле за морковкой шла. Бабушка спросила ее, не видала ли она нашу маму в сиреневой куртке.
– Не знаю, не знаю, – ответила женщина. – Близко от станции разбомбили пассажирский поезд – там горят вагоны. Много убитых и раненых. Очень много всяких людей ищут родственников. Может быть, там и ваша женщина.
Мы встревожились еще больше. Было ясно, что это тот поезд, на котором поехал папа. И мамы так долго нет…
***Мама пришла только после полудня. На ней лица не было. Осунулась, поблекла. Рассказывать ничего не хотела. Буркнула только: «Нигде его не нашла». Бабушка подала ей тарелку с овощами – мама резко отодвинула ее, побежала на крыльцо. Там ее вытошнило. Тогда бабушка накапала валерьянки и дала таблетку снотворного. Вскоре мама уснула. Но проспала всего часа два. Встала, попила чаю. Стала сквозь слезы рассказывать, губы ее дрожали:
– Не знаю, жив он или убит. Нигде его не нашла. Я пошла провожать на станцию. Прощались тяжело. Понимали, что надолго – может быть, навсегда. Подошел поезд. В последний раз он обнял меня, сказал: «Береги детей». Поезд тронулся, набрал скорость. Я не успела отойти от станции, как вихрем налетели самолеты. Летели низко, сыпали бомбы, строчили из пулеметов. Я спряталась в ближайшей воронке. Когда стихли разрывы и самолеты скрылись, я увидела пламя и столб черного дыма в километре от станции. Побежала туда по шпалам. Крики, стоны, ругательства, искареженные вагоны. От паровоза шел черный дым. Некоторые вагоны горели, сошли с рельсов. Два вагона свалились набок.
Мама попила воды, вытерла слезы платком. Глубоко вздохнула:
– Я бегала вдоль вагонов, кричала: «Коля! Коленька! Николаша!» Молоденький солдатик с оторванной ногой лежал на земле и кричал мне: «Я – Коля! Я – Николенька! Позовите маму, она за оврагом живет, у речки!» Я ответила: «Хорошо, хорошо! Позову!» А сама дальше бежала. «Может быть, мой Коля так же лежит и ждет моей помощи», – стучало в висках. Я залезала в горящие вагоны, заглядывала в разбитые окна лежащих вагонов и все Колю кричала.
Тоня тихо ревела и хлюпала носом. У меня тоже капали слезы. Не плакала только бабушка – шептала молитвы.
– Появились санитары с носилками, милиционеры и солдаты, стали уносить раненых и убитых, – продолжала мама. – Унесли и того Николеньку с оторванной ногой. Я стала шарить по откосам, по ближним кустам и канавам. Там тоже встречались женщины, искавшие своих мужей или братьев. Вернулась к вагонам. Стала расспрашивать санитаров. При мне проверили списки погибших и отправленных в больницу раненых. И там он не числился. Я никак не могла поверить, что он бесследно исчез. Стала осматривать все сначала: вагоны, кусты, канавы. Не чувствовала ни жажды, ни голода. Лишь тоска неизвестности грызла меня и заставляла снова искать. А когда солнце пошло на запад, я опомнилась и поспешила к вам, – закончила мама.
– Значит, живой он, – вдруг уверенно заявила бабушка. – Значит, Господь сподобил ему убраться с того места.
Мама удивленно смотрела на бабушку. Такая мысль ей в голову не приходила.
– Да-да! Так и считайте, так и верьте мне. И всем будет легше от этого, – закончила бабушка.
Все-таки удивительная женщина была мамина бабушка и моя прабабушка. Самая мудрая в нашей семье. Раньше я думал, что она от страха часто молится. Но в тот раз понял: никого и ничего она не боится. Она за нас молится.
Уже сгущались сумерки. Мы понемногу успокоились и пошли спать. А на другой день мы узнали, что в Сиверскую пришли немцы. Начиналась другая жизнь. В оккупации…
ГЛАВА 4.
ОККУПАНТЫ
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
На другой день мы встали поздно. Была непривычная тишина: не летали самолеты, не слышно было разрывов бомби грохота пушек. От этого было еще тревожнее, как будто что-то должно случиться.
