Владимир Рыбин - Непобежденные
Собравшиеся на конференцию делегаты рядами сидели на пологом склоне, сбегающем в лесистый овражек. Над ними, там и тут, висели на шестах маскировочные сети, ломая тенями стройность рядов. И над столом, за которым сидели генералы, тоже пестрела масксеть, под ней сочно алели развернутые знамена полков.
Командарм садиться не стал. Он покачал стол, словно собирался убедиться в его прочности, отчего зыбкие крестовины внизу громко заскрипели, снял фуражку, в задумчивости вытер ладонью лысину, снова надел фуражку и подошел вплотную к первому ряду бойцов.
— Поднимите руки, кто воюет с начала обороны Севастополя? — спросил он.
Помолчал, оглядывая людей. Поднятых рук было немного.
— А кто отбивал декабрьский штурм?
Почти половина собравшихся вскинули руки.
— Вот сколько нас, — оживился командарм и еще шагнул вперед, вошел в середину рядов. Бойцы, сидящие рядом, начали подниматься. Петров замахал руками, чтобы сидели. Он и сам сел бы, — хотелось влиться в эту массу людей, раствориться в ней.
— И мы тоже не подведем! — выкрикнули из рядов.
Командир, сидевший рядом с бойцом, выпучил на него сердитые глаза, — не кричи, мол, без спроса, тут тебе не колхозное собрание. Петров покачал ладонью, чтоб не одергивал. Не официального разговора хотелось ему сейчас, а простого, человеческого, задушевного.
— Верю, что никто не подведет. Но всем надо ясно отдавать себе отчет, что предстоят решающие бои. На какую-либо помощь с суши рассчитывать мы не можем. С Керченского полуострова к Севастополю уже идут колонны немецких танков и пехоты. Времени на подготовку к отпору врагу мало, им надо дорожить.
— Как же так с Керчью-то?! — вырвался горестный возглас. — Если уж там не удержали…
Загомонили в рядах, и там, откуда вырвался этот возглас, громко заспорили:
— Сравнил! Они — не мы, понимать надо!
— Не кажи гоп!…
— Мы не они! — поднял руку Петров. Там был пролив за спиной, у нас — море. Значит, выход у нас один — стоять насмерть.
Он оглядел притихшие ряды. Захотелось сказать этим людям что-нибудь возвышенно-вечное. Вспомнился знаменитый приказ Цезаря сжечь за собой мосты, чтобы воины знали: один у них путь — победа. И Дмитрий Донской вспомнился, повелевший войскам перейти Дон, чтобы некуда было отступать. Да и действительно некуда было — позади беззащитная Россия… Подумал и не сказал. Что-то отвлекающе-рассудочное было даже в этом сравнении.
— Товарищ генерал, а что слыхать о втором фронте?
— Что слыхать? — Его обеспокоил этот вопрос. Люди не теряли надежды на помощь извне и готовы были верить во что угодно, хоть в чудо. Но не должно быть надежды на чудо. Не должно быть. Да и что скажешь о втором фронте? Что союзники морочат нам голову, ссылаясь на отсутствие попутного ветра, на неспокойное море, на то, что немцы строят дополнительные укрепления… Пересказывать нелепицы горе-союзников этим людям, для которых вопрос жизни и смерти — сегодняшняя реальность?…
— Ничего не слыхать! — резко сказал он. — Мы можем надеяться только на самих себя. Наша задача — устроить здесь мельницу для фашистских войск. Рубежи Севастополя будто самой природой созданы для обороны. Так укрепим же эти рубежи, так будем же драться, чтобы ни один немец не ушел отсюда живым. Под Севастополем сосредоточена огромная армия, которую Гитлер очень хотел бы бросить на другие фронты, чтобы там грабить наши города и села. Не пустим же их никуда…
Он увидел, как в дальнем ряду поднялся кто-то в рост и замолчал.
— Неужто русский испугается немца?! — крикнул боец. Стоять на неровном склоне ему было неудобно, и он все переступал ногами. — От имени нашего взвода ручаюсь Военному совету: пока живы, позиции не сдадим!…
Зашумели в той стороне, и по всему склону покатился говор. Кто-то встал рядом с бойцом, обнял его, погрозил автоматом небу и сел, отвернулся.
А в небе на большой высоте крохотными крестиками плыла новая группа самолетов. Теперь их было больше сорока, и опять они шли на город.
Что-то случилось в вышине: плотный строй самолетов вдруг распался, один из них вывалился из строя и пошел в сторону, снижаясь, все круче, падая. Петров разглядел треугольник самолетов, вынырнувших из-за тучи, смело ринувшихся на вражескую армаду, и узнал — «чайки», наши маленькие бипланы, «этажерки», как именовали их в войсках.
Все замерли, наблюдая за беспримерным боем. Три против сорока! — Никого это не удивляло, — не впервой видели подобное, — но после слов командарма воздушный неравный бой был как иллюстрация к сказанному, как пример бесстрашия и героизма. Все верили: наши истребители, если не разгонят армаду «юнкерсов», то наверняка помешают им прицельно бомбить. Но тут появились два «мессера» и бой принял другой оборот. Одна из «чаек» пошла в сторону, чтобы увести «мессеров», и оба они помчались за одиноким самолетом, имея преимущество в скорости, быстро его догнали. Маневренная «чайка» увернулась, «мессеры» проскочили и начали разворачиваться. И опять «чайка» увернулась, и вдруг, резко взмыв, догнала отставший «юнкерс» и сбила его. Но и сама не убереглась, задымила…
Со стороны Севастополя опять катился тяжелый гул бомбежки. Все, кто был тут, в овраге, застыли в неподвижности. Вскочил какой-то боец, закричал, захлебываясь словами о том, что он, что они все вместе умрут, а не отступят. И заговорили все разом, перебивая друг друга:
— Дайте артиллерии сказать!…
— От нашего взвода еще не выступали!…
Когда кончилось собрание и члены Военного совета пошли к машинам, вдруг неподалеку рванул снаряд. Думали шальной, но вскоре ударили еще несколько снарядов, и стало ясно — артналет. Добежали до ближайшего окопчика, нырнули в прохладную глубину, посмеиваясь над своей прытью.
— Смех смехом, товарищи, а все же ездить вот так, скопом, без особой нужды больше не будем, — сказал Петров.
И погасли шутки. Поняли: случайный снаряд может вывести из строя все командование разом…
В тот же день начальник разведотдела положил перед командармом карту, взятую у сбитого немецкого летчика. Напечатанная на хорошей плотной бумаге, карта была крупномасштабной, исчерченной на квадраты. И один из этих квадратов был жирно обведен карандашом.
— У всех летчиков такие карты с выделенными квадратами, — как всегда оживляясь во время доклада, розовея своим худым лицом, сказал Потапов. — Надо полагать, начинается массированная бомбежка уже не по объектам, а по квадратам. Чтобы ни один метр не был пропущен.
— Это сколько же бомб надо!
— После керченской победы бомб у них, вероятно, прибавилось.
Командарм внимательно посмотрел на Потапова и ничего не сказал. Что было говорить, когда и так ясно: за неделю, пока длились бои на Керченском полуострове, не эвакуируешь сотни танков, тысячи орудий, снаряжение трех армий. Точных сведений не было, но можно ли сомневаться, что с первого же дня потерявшее управление войсками командование Крымского фронта не смогло не то что вывезти, но даже и уничтожить немалые запасы боеприпасов, накопленные для наступления. Теперь все, уготовленное для немцев, обрушится на севастопольцев. Длительная артиллерийско-авиационная подготовка штурма? Планомерная, по квадратам, обработка всего района обороны? Такого еще нигде и никогда не было. Но такое, несомненно, будет. И доказательство — усиливающиеся с каждым днем бомбежки города, уже превратившие Севастополь в сплошное пожарище.
Командарм с удовлетворением вспомнил неоднократные свои приказы и директивы Военного совета, требующие от войск глубже зарываться в землю, строить запасные огневые позиции и командные пункты. Теперь эти работы нужно максимально форсировать. Кто знает, сколько времени даст противник. Все новые его части подходят к Севастополю. Появился в Крыму восьмой авиационный корпус Рихтгофена — до семисот самолетов. Тот самый корпус, что год назад высадил воздушный десант на Крит, а теперь используется германским командованием на важнейших направлениях фронта. По словам пленных, доставлены под Севастополь какие-то орудия особой мощности. И уж расчищаются проходы в минных полях, усиливается рекогносцировка местности, отдельные разведгруппы пытаются прощупать надежность стыков между нашими частями. Все говорит о том, что штурм может начаться со дня на день. Когда?
Командарм посмотрел на начальника разведки. И тот понял немой вопрос.
— Данные, полученные от пленных, пока противоречивы. Но узнаем точно, обязательно узнаем, — сказал Потапов и машинально потер живот. Старая язва желудка отзывалась новыми болями.
II
Странное дело: в разведке всю ночь лежишь, — и ни в одном глазу, а тут, в землянке, четыре часа продневалит — мука. Одно слою — «собачья вахта», предутренняя маета.
Кольцов тряхнул головой, чтобы отогнать дремоту, встал. Фитилек на столе заморгал, шевельнулись в углах неподвижные тени. Люди, спавшие на нарах, вдруг все разом перестали сопеть, храпеть и вообще издавать какие-либо звуки, словно дрогнувший огонек заставил их насторожиться. Впрочем, так, наверное, и было: разведчики и во сне реагируют на малейшее изменение обстановки.
