Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка
Все голодали. Рулант сделал то, чего мы давно боялись. Он сократил наши пайки. О пароходе с продовольствием из Швеции говорили, как о каком-то далеком мираже. Голод принял такие размеры, что угрожал жизни каждого. Стоило нам полчаса попечатать газету, и у нас начинало рябить в глазах; прежде чем снова приняться за работу, нам приходилось долго отдыхать. Поездки на велосипеде с пачками газет превратились для нас в истязание. Расклейку бюллетеней мы несколько сократили, хотя по-прежнему считали это делом чести. Если мы ездили в Фелзен, то в штаб прибывали чуть ли не в обморочном состоянии. Несколько раз нам давали подкрепиться тарелкой какой-нибудь еды; но качество этой пищи было далеко не то, что в декабре. Люди предлагали сумасшедшие цены за одну картофелину, за одну чашечку фасоли. Теперь нередко можно было видеть валяющиеся вдоль дорог мертвые тела; даже мы не слезали с велосипедов, когда видели бездыханный труп возле стены или подъезда. Блекло-синий цвет кожи у мертвецов свидетельствовал о том, что смерть наступила от голода. Когда мы видели человека, лежавшего в неестественно согнутом положении, мы понимали, что причиной его смерти также был голод.
Мертвый след
Как и прежде, мы получали от фелзенцев и отвозили свертки и письма. Как мучительны были эти поездки и по извилистым и по прямым дорогам, которым, казалось, не будет конца, в особенности когда шел снег. По дороге мы то и дело отдыхали: под виадуками, возле живых изгородей, около хлевов, даже возле куч гравия, бог знает сколько времени там лежавших. Мэйсфелт часто бывал в фелзенском штабе, и у него всегда находилось для нас дело. Иногда он настаивал на том, чтобы задание выполняла лишь одна из нас; он говорил, что две и тем более три девушки уж наверняка вызовут подозрение. Какие сообщения с нами посылались, он никогда нам не рассказывал. Мы тоже его не расспрашивали. Но однажды он направил Ан со свертком в Гаагу к человеку по имени Хаазе. Ан поехала по указанному адресу и после долгих скитаний попала куда нужно. Человек этот оказался сотрудником «службы безопасности». Ан вернулась к нам довольно озадаченная.
— Что за шутки они разыгрывают! — возмущалась она. — Я предпочитаю стрелять, чем объясняться на ломаном немецком языке с немцем, когда тот пытается любезничать…
В следующий раз, когда мы поехали в Фелзен, я высказала неудовольствие по поводу поручений Мэйсфелта. Его самого в штабе не оказалось, о чем я сожалела; однако я спросила Паули и Каапстадта, какие у Мэйсфелта были намерения, когда он направил одну из нас к шпику. Каапстадт с укоризной поглядел на меня, а магистр Паули похлопал меня по плечу:
— Связи, госпожа С…
— «Связи» — здесь магическое слово, — сказала я. — Моя подруга говорит: «Я предпочитаю стрелять…» И я с ней согласна.
— Я вас предупреждал, что у вас будут и легкие и более сложные поручения, — заявил Паули.
Я невольно повторила слова Ан:
— Что это за шутки? Связи с людьми из вермахта, из военно-морского флота… это еще мне понятно. Там имеются люди, которых насильно заставили служить. Но связи со «службой безопасности» и с эсэсовцами… Они свободно выбрали себе профессию. Это заклятые враги.
Лицо Каапстадта как-то вытянулось и стало отталкивающим; шрам побелел.
— Госпожа С., — сказал он, — вы знаете, как мы ценим ваше сотрудничество. Но нас ничто не обязывает давать вам отчет в наших соображениях и побуждениях… Это ведь война.
— И мы являемся солдатами, — заявила я, подчеркивая слегка слово «мы». Но я понимала, что он по-своему был прав.
— Вот именно, — сказал он спокойно, как бы подтверждая, что я правильно поняла то, что он хотел сказать.
— Вы не обязаны выполнять наши поручения. Но мы очень хотели бы, чтобы вы нас предупреждали заранее. Зачем нам зря тратить время, выслушивая ваши комментарии?
Я злилась, я чувствовала себя оскорбленной, но постаралась овладеть собой и ушла. Разговор с фелзенцами я передала подругам. Они тоже были оскорблены; собственно говоря, мы по-настоящему не знали даже почему. Аргументы инженера казались неопровержимыми. Поручение выполняют — и делу конец. Или же заранее отказываются от него. И вот в третий раз были произнесены слова «разыгрывают шутки», теперь их сказала Тинка.
— Что за шутки разыгрывают эти люди? При чем тут Хаазе? Каким образом освободился Мэйсфелт из лагеря в Амерсфорте? Откуда взяли они Пауля?
— Как, что, почему… — сказала я. — Странно, что у нас в Совете Сопротивления не приходится задавать подобные вопросы.
— Зато у нас нет и никаких «связей», — съязвила маленькая Тинка.
С неделю или несколько дольше мы не показывались в Фелзене. Именно на этой неделе русские сделали окончательный прорыв в Восточной Пруссии, и тогда в Германии начался хаос. Берлин вынужден был признать, что наступила критическая стадия борьбы…
— И они называют это «критической стадией»! — возмущались мы в гарлемском штабе. — Их войска тысячами сдаются в плен… Материальных трофеев не сосчитать. Весь Восточный фронт фактически рушится. Те войска, что еще сопротивляются, гораздо чаще, чем в русских, стреляют в собственных бегущих солдат, которые заполонили все дороги… Русских им уже не достать. У русских такие пушки, что снаряды пролетают чуть ли не половину Польши… И это немцы называют «критической стадией»!
Даже Рулант повеселел и заговорил о скорой развязке. Мы наклеивали наши победные бюллетени всюду, где только могли. Однажды за нами погнался на велосипеде служащий вспомогательной фашистской полиции. Это было даже забавно. Тинка выстрелила и продырявила ему шину, и полицейский свалился в снег, скорее, впрочем, от испуга: вряд ли он ожидал, что она станет стрелять.
На следующей неделе мы все же снова отправились к фелзенцам. Аренд сказал, что он получил приказ не пускать нас больше наверх. Нам предложено было остаться у «солдат»; если же будет какое-нибудь дело, нам об этом сообщат.
— Ага, — сказала я, переводя взгляд с Ан на Тинку и затем опять на Аренда. — Это наказание за непокорность…
Аренд в недоумении поднял брови, и я коротко рассказала ему, как в прошлый раз я восстала против иерархии, или, вернее, против той манеры обращения с подчиненными, которую практикует здешнее руководство, используя наши услуги.
— Во всем должен быть порядок, — сказал Аренд без улыбки, и я не поняла, в самом ли деле он так думает. Мне казалось, что это звучит слишком по-немецки.
Собственно говоря, не так уж было неприятно сидеть внизу вместе с ребятами. С ними можно было подробно обсудить военные сводки. У них были новости, которых мы еще не знали: англичане только что разбомбили в Дордрехте завод управляемых снарядов.
— Бедные дордрехтцы, — сказала я. — Сначала их без конца поносили за саботаж, когда эти проклятые штуки не хотели взлететь на воздух… Этот случай им тоже, вероятно, поставят в вину.
— Немцы теперь всюду видят саботаж, — рассмеялся один из фелзенцев, парень с острыми скулами. — И недаром… Из-за того, что повсюду исчезают метрические книги, немцы арестовали двести офицеров из полиции и собираются куда-то вывезти.
— Метрические книги все равно будут исчезать, — сказал еще кто-то.
— Жаль, что немцам не удастся заодно вывезти и весь наш народ, — издевался третий.
— Вот ты иронизируешь, — сказал Аренд. — Но немцы никогда не скрывали, что они на самом деле думали сослать в Польшу большую часть голландцев, как только закончат войну… Выслать в качестве «рабочей скотинки». С тем чтобы люди высшей расы — германцы — могли поселиться здесь, в наших домах, и хозяйничать на нашей земле.
— Боже милостивый, — сказала я. — Да немцы знают, где находится Польша, только потому, что оттуда движется огонь, который испепелит их дутое величие…
— Прекрасно сказано, — заметил Аренд.
Мы снова заговорили о наступлении русских. И о зверствах, которые раскрыли советские войска, когда они освобождали лагеря военнопленных и лагеря смерти. Би-би-си впервые передало сообщения о лагерях, которые эсэсовцы создали в Польше для уничтожения евреев. Если раньше у нас было довольно смутное представление об ужасах этих лагерей, то теперь нам до конца стал ясен чудовищный, сатанинский замысел фашистов. Канавы с тысячами наваленных друг на друга трупов. Непрестанно дымящие газовые камеры. Склады награбленного, образцово рассортированного имущества умерщвленных и полуразложившиеся обнаженные трупы этих безымянных людей прямо на земле. Лаборатории, где нацистские врачи проделывали над еврейскими женщинами эксперименты, которые считались слишком жестокими для крыс и кошек. Массовые процессии детей, которых заставляли с песнями идти навстречу смерти от удушения. Эсэсовки, избивавшие людей плетьми, скрученными из сухожилий евреев, прибывших раньше, с другими партиями. И эсэсовские тюремщики, которые по вечерам слушали классическую музыку при свете настольных ламп, под абажурами из кожи евреев.
