Алексей Маринат - Габриэла
Обзор книги Алексей Маринат - Габриэла
Алексей Маринат
Габриэла
1
С полковником Вениамином Покровским я познакомился в мае 1944 года.
После того как было остановлено контрнаступление немцев у монастыря за Прутом, меня вызвали в штаб бригады. Мне грозил трибунал – я оставил пушку на поле боя. Точно так же провинились и еще несколько командиров орудий: и вот я жду в сенях крестьянской избы, пока меня вызовет начштаба.
– Смокин!.. – выкрикивает начальник спецчасти. Я вхожу в кабинет начштаба и рапортую:
– Командир третьего орудия третьей батареи двадцать третьего артиллерийского противотанкового полка…
– Хорош артиллерист – от танков драпает.
– Я отступал, товарищ полковник.
– Отступал… Прячешься в слова, как в кусты.
– У меня не было другого выхода.
– На поле боя выход только один!
– Знаю.
Полковник пристально поглядел на меня – наверно, слишком уж отчаянный был у меня вид, – потом взял в руки рапорт. Поскольку комнатка была крохотной и мне пришлось стоять впритык к столу, я без труда разглядел, что рапорт подписан не командиром полка, а всего лишь уполномоченным спецчасти.
– Смокин… – прочел полковник мою фамилию.
– Смокинэ, – поправил я.
– СмокинЭ… – снова исковеркал он ударение.
– СмокИнэ, – настаивал я.
– Француз ты или кто? – чуть насмешливо спросил он.
– Молдаванин.
– Из каких мест?
– Между Тирасполем и Балтой.
– Давно в нашей бригаде?
– С месяц.
– А на фронте?
– С месяц.
– А в нашу бригаду откуда прибыл?
– Из Тального. Первый учебный артиллерийский дивизион.
– Сколько танков на тебя шло?
– Семь.
– Какого типа?
– «Королевский тигр».
– Броня?
– Сто пятьдесят лобовая.
– Какие у тебя были снаряды?
– Бронебойные и зажигательные. Я дал дюжину выстрелов по переднему танку, и хоть бы что – они только чиркают по нему, как спички, искры летят, а зажечься – никак. А он даже ухом не поведет, скотина!..
– Ситуация на участке?
– Пехота дала деру, то есть отступила. Легкая артиллерия – тоже.
– Какой тягой везли пушки?
– На лямках тащили.
– А почему ты не отступил со всеми?
– Я думал, удастся отбиться!
– А почему ты не снял с пушки замок, когда все же решил отступать? В инструкции говорится четко и категорично…
– Я бы тогда в плен попал вместе с замком. И людей потерял.
– Мда… – Полковник достал из нагрудного кармашка гимнастерки миниатюрный флакончик, понюхал. Тонкий запах духов распространился вокруг. – Это, конечно, не годится, – проговорил он, пряча флакончик обратно. Помолчал. После паузы спросил:
– Пушка досталась немцам?
– Она в нейтральной зоне. Если б не тяжелая артиллерия, немцев бы не остановили. Она вовремя подоспела.
– А вы-то что зевали? Противотанковые гранаты, бутылки с горючей смесью! Что, у вас не было такого добра?
– Ничего у нас не было.
Он снова достал свой флакончик, понюхал. Начальник спецчасти, похоже, привыкший к этой странности полковника, ждал, пока тот кончит процедуру с флакончиком и подпишет бумагу в трибунал. Но полковник не торопился.
– Как у тебя с учебой, ты что успел до войны?
– Первый курс кончил.
– Какой факультет?
– Географический.
– А где?
– В Тираспольском пединституте.
– География. Наука для извозчиков? – улыбнулся полковник.
– Ну, это когда было… теперь говорят – для романтиков!
– А звать-то тебя как? – спросил он.
От неожиданности я растерялся.
– Саша… Александру.
– Вот что, Саша. Плохо, что не ты подбил эти семь танков. Я бы тебя сейчас представлял к награде. А так… Что с ним делать, товарищ майор? – обратился он к начальнику спецчасти.
– Под трибунал! – рявкнул тот.
– Мда… – протянул полковник. – Отправляйся-ка и попроси у немцев, чтоб они тебе пушку вернули…
Я взял под козырек и вышел.
После трех попыток, на четвертую ночь, мне удалось с помощью лямок и ремней вытащить пушку из нейтральной зоны. Еще несколько дней ушло на ремонт в бригадной мастерской. Потом я снова явился к полковнику Покровскому.
– Товарищ полковник! Немцы вернули пушку, да к тому же даром.
– Ладно. Садись вот сюда, поближе. Что куришь?
– Махорку.
Он вытащил флакончик из нагрудного кармана.
– Добавить капельку духов?
– Ей это все равно впрок не пойдет, товарищ полковник.
– Сколько людей потерял в операции с пушкой?
– Один легко раненный, мы ведь были в зоне наших огневых позиций.
– А почему ты шуток не понимаешь? Кто ж тебя пошлет всерьез просить у немцев обратно пушку?
– На фронте не шутят.
– Кто сказал? А если б вы все там остались из-за этой дурацкой пушки? Она ведь ни черта не стоит против «королевского тигра» – ты сам видел. Тем более мы Скоро получим новую модель. Тебе сколько лет?
– Двадцать лет один месяц.
– Браво! Двадцать лет… и еще целый месяц!
И опять полковник достал свой флакончик. Уже знакомая волна благоухания прошла по комнате. Он о чем-тo думал, молчал.
А я тем временем строил догадки: наверно, флакончик дала полковнику жена, чтобы ее любимые духи напоминали ему о доме.
– Смокинэ! – прервал молчание полковник.
– Слушаю, товарищ полковник, только не Смокинэ, а Смокинэ.
– Мне удобнее тебя называть на французский манер.
– Вы знаете французский? – поинтересовался я.
– А ты – знаешь?
– Учил, по крайней мере.
– Говоришь свободно?
– Совсем не говорю.
– Что так?
– Как вам сказать… У меня основной был немецкий. Французским я почти не занимался. А вы?
– А я чуть-чуть больше, Смокинэ. Послушай, а не хотел бы ты работать в канцелярии при штабе?
– Я лучше останусь при пушке. Я уже ее повадки изучил, да и подлатали мне ее только что.
Полковник засмеялся:
– Браво, Смокинэ! Подлатали как следует, говоришь?
Он нагнулся к стоящему подле стола ящику, взял кипу фронтовых газет, покопался в ней и, вытянув одну, спросил меня:
– Ты где научился статьи писать?
Две недели назад мою статью в самом деле напечатала дивизионная газета. Я сказал полковнику, что к нам на участок приехал корреспондент, мы с ним побеседовали, и он попросил меня дать для них материал.
– А мне твой командир, полковник Киселев, рассказывал, что ты за всю батарею пишешь любовные письма.
– Так они же сами просят!
– Тебе кто из поэтов больше всего нравится?
– Байрон и Лермонтов.
– А из прозаиков?
– Тургенев.
– И ты утверждаешь, что не хочешь работать в канцелярии полковника Покровского, Смокинэ?
– У меня пушка только что из ремонта, товарищ полковник!
– До чего же ты похож на моего племянника. Можешь идти!
Я встал по стойке «смирно», отдал честь и, сделав «налево кругом», вышел.
А в августе, за день до начала Ясской операции, мне передали пузырек с духами, правда, их было на донышке. Послал мне его полковник Покровский через дежурного штабного офицера, приехавшего с заданием к нам в полк. Я сунул пузырек в карман гимнастерки. А поздно ночью, перед тем как лечь, откупорил его и вдохнул знакомый запах. Я заснул в траншее и видел сны, в которых войной и не пахло.
2
В конце концов меня перевели в разведотряд при штабе бригады – однако без всякого вмешательства со стороны полковника Покровского.
– Смокинэ, честное слово, я даже пальцем не пошевелил, – заверил он меня. – Это все Киселев; он похвастался бригадному командиру, что ты знаешь румынский, а тот взял да распорядился.
Разведотряд и штабные офицеры были почти неразлучны, и мы с полковником Покровским теперь жили, можно сказать, калитка в калитку. При переезде на новое место он предупреждал меня:
– Смокинэ, смотри, найди дом с пианино!
Иногда нам и в самом деле попадалось целехонькое пианино. И странно было видеть за клавишами немолодого военного, опытного истребителя танков; впрочем, полковник Покровский вообще удивлял своими чудачествами.
…Я позволю себе говорить о некоторых эпизодах из жизни полковника Покровского, потому что убедился в одной истине: частная жизнь человека – понятие относительное, никогда не знаешь, как обернется судьба. Как-то мы с полковником Покровским засиделись до утра, фронтовики скоро забывают про разницу в возрасте? пусть одному за пятьдесят, а другому – только-только стукнуло двадцать. Я не стал бы предавать гласности то, что слышал от полковника, если бы это не было связано с последующими событиями нашей фронтовой жизни. Той ночью я внимательно слушал его рассказ, его исповедь.
«…После боев у Марны полк, в котором я состоял, был выведен с передовой, а через несколько дней нас переправили в тыл на пополнение. Мы разместились в городке К. Во Франции был тогда прекрасный обычай; каждый солдат проводил свой коротенький отпуск в какой-нибудь местной семье. Что ты так смотришь, Смокинэ? А-а, я же тебе не сказал: в первую мировую войну я служил в русском экспедиционном корпусе во Франции. Я был офицер – и молод, как ты. Тебе сколько? Ах да, двадцать… и один месяц! Нет, теперь уже – четыре! Ну вот, и мне было тогда столько же. Я был поручик – это что-то вроде нынешнего лейтенанта. Впрочем, это не имеет значения, все младшие чины уравнены своим счастливым возрастом. Понимаешь ли ты свою молодость, Смокинэ? Да что я спрашиваю, разве ее можно понять, не потеряв? Вот в чем вся штука! А когда она позади, уже поздно что-либо менять. Но мы отвлеклись.
