Маруся Климова - Белокурые бестии
В десять часов утра Э. ждал ее в баре гостиницы «Астория», где он тогда остановился. Он оказался примерно таким, как она себе его и представляла: приземистый, плотный, в очках и с бородой, как и положено писателю или профессору, — он сразу же спросил Марусю, не хочет ли она чашечку кофе, Маруся радостно закивала.
— Ну тогда можете себе его купить, — сказал он, — я уже позавтракал.
Чашечка кофе в баре «Астории» стоила двадцать долларов, а у Маруси было с собой денег ровно столько, чтобы доехать обратно на метро, поэтому кофе ей сразу как-то расхотелось.
Э. начал с того, что предупредил Марусю, что у них очень мало времени, всего полчаса, так как ему еще много надо успеть, потому что сегодня ночью у него самолет, на котором, кстати, ему было очень неприятно сюда лететь, так как он чувствовал себя там крайне дискомфортно и все потому, что там работают такие идиоты, что подают в самолете горошек, который совершенно невозможно в тех условиях поймать вилкой и ножом, он все время с них сваливается…
Вообще, проблема человеческой глупости в последнее время его очень занимала, так как, прежде чем прилететь в Россию на самолете, он совершал путешествие к себе домой, в Италию, из Норвегии через Малайзию — что Маруся не очень хорошо себе представляла — но, тем не менее, в отеле в Малайзии ему предоставили номер люкс, потому что других номеров, подешевле, не оказалось, и вот там был всего один холодильник, забитый прохладительными напитками и шоколадками, а холодильник был нужен ему для огромного лосося, которого он вез с собой из Норвегии, так как там он стоил гораздо дешевле, чем в Италии. В результате Э. вытащил все из холодильника и сложил в ящик стола, а на освободившееся место воодрузил лосося.
Каково же было его удивление, когда он, вернувшись вечером, обнаружил, что лосось лежит на столе, а холодильник снова наполнен напитками и шоколадками, Э. опять освободил холодильник, и запихнул туда лосося, но на следующий день повторилось то же самое. Так продолжалось все четыре дня, пока он там жил, причем не существовало никакой возможности объясниться с персоналом, потому что даже по-английски никто из прислуги там не говорил. Хотя иногда ему казалось, что он отчетливо слышит в коридоре, за дверью своего номера, английскую речь, но всякий раз, когда он подкрадывался к двери и стремительно ее распахивал, он обнаруживал там только все тех же азиатов, работавших в отеле, которые по-английски не понимали ни слова. Так что, наверное, у него от переживаний уже начинались галлюцинации, которые бывают у путников в пустыне от жажды, только им мерещатся оазисы с фонтанами воды, а ему слышалась знакомая речь от тоски по элементарному человеческому интеллекту и сметливости.
В довершение всего, перед отъездом Э. предъявили астрономический счет за все, что он, якобы, съел и выпил в течение четырех дней, когда методично опустошал холодильник, к тому же ему пришлось оставить там еще и лосося, так как он, в конце концов, испортился. Причем этот счет, целиком и полностью, он был вынужден оплатить, потому что, когда он попросил адвоката, ему принесли авокадо, то есть огромный блестящий зеленый плод, по форме напоминающий грушу, вот этот плод с тех пор и стал для него своеобразным символом человеческой глупости вообще, и тупости тамошней прислуги в частности. До такой степени, что он теперь этот плод не то, что есть, он на него теперь даже смотреть спокойно не мог без внутренней улыбки…
Закончив этот рассказ, Э. посмотрел на часы и стремительно поднялся из-за стола, давая понять, что все, время беседы истекло. В результате, Маруся только еще успела его пригласить на тот самый вечерний концерт в рамках фестиваля, посвященного жертвам Холокоста, который, по случайному стечению обстоятельств, совпал со временем пребывания Э. в Петербурге — об этом ее настоятельно просил Руслан.
— Нет, нет, — сказал Э., - у меня сегодня ночью самолет, а должен вам признаться, я очень устал.
После этого Марусе пришлось срочно идти в Публичную библиотеку и искать французские журналы с интервью с Э., где он хоть что-то говорил о литературе, по этим журналам она кое-как и составила свое интервью с ним, которое потом отправила в Москву.
И вот теперь Руслан стал спрашивать у Маруси, не сохранилось ли у нее магнитофонной записи этой последней фразы Э., которую она тогда ему дословно передала и которая теперь Руслану была непременно нужна для передачи. Никаких записей у Маруси, конечно же, не сохранилось, тогда Руслан сказал, что, в сущности, это не так важно, они попросят доцента их Академии Волкова все это сказать за Э., так как тот неплохо знал французский, и у него, к тому же, был хорошо поставленный, очень радиогеничный низкий баритон, все равно голос Э. должен звучать как бы в отдалении по-французски, а в это время Маруся будет озвучивать перевод — так они и сделали.
Правда, в исполнении Волкова ответ Э. стал чуточку более развернутым, теперь на предложение Маруси посетить организованный Академией Мировой Музыки концерт, посвященный жертвам Холокоста, Э. отвечал:
— Нет, нет, у меня сегодня ночью самолет, да и, по правде говоря, я немного устал от всех этих бесконечных муссирований темы, значимость которой мне кажется все-таки чересчур преувеличенной.
В целом, передача получилась впечатляющая, с традиционными для Руслана музыкальными заставками из Вагнера и Карла Орфа, из бесконечных рассказов Болта были выбраны куски минут на семь-восемь, где он особенно упирал на засилье в современной культуре карликов и еще про коллекцию Доджа… После того, как передача вышла в эфир, Марусе почти сразу же позвонил Самуил Гердт — он был в полном восторге, оказывается, он тоже всю жизнь ненавидел авангард, просто не находил слов, чтобы выразить это свое чувство.
* * *В «Универсуме» платили регулярно, правда, не очень много и деньги приходилось долго ждать, потому что их переводили Марусе на счет, к тому же теперь ее статьи стали появляться там все реже и реже, последняя, про Роальда Штама, так и не была опубликована. Позже она узнала, что Сеня уже несколько раз громко возмущался тем, что Маруся пишет исключительно о гомосексуалистах, она просто задвинулась на этой теме, и с ней опасно иметь дело. У Сени, племянника Самуила Гердта и непосредственного начальника Маруси, как потом выяснилось, был настоящий пункт на этот счет, хотя у него, вроде бы, были жена и двое детей, он почему-то жутко боялся, что окружающие о нем подумают что-то не то. Маруся потом вспомнила, что и Торопыгин ей как-то раз, между делом, зачем-то многозначительно намекнул, будто Сеня является главой всей московской гомосексуальной мафии, Маруся тогда не придала этому никакого значения и подумала, что это просто шутка… Но все это выяснилось несколько позже, потому что прямо ей, естественно, никто ничего не говорил, просто печатали ее все реже и реже.
А после того, как Маруся, с подачи Руслана, написала небольшую «возмущенную» заметку, выдержанную в традициях советской журналистики, о гастролях в Мариинском театре английского балета DV8, в спектаклях которого были задействованы исключительно мужчины, а женщины присутствовали только в виде резиновых кукол из секс-шопа — заметка называлась «Пока в «69» оттягивались, в Мариинке отклонились» — с Сеней, как ей передали, и вовсе случилась настоящая истерика, он даже пошел и пожаловался на нее главному редактору, и тот созвал по этому поводу небольшое собрание редакторов разных отделов. Незадолго до того из газеты уже был неожиданно уволен еще и некий Липовский и тоже, вроде бы, за совсем безобидное интервью с переводчиком Берроуза, Липовского тогда обвинили в пропаганде наркотиков, а Марусю теперь — в пропаганде гомосексуализма.
Правда, за Марусю, кажется, вступился редактор отдела культуры Дмитрий Глотов, который сам тоже, вроде бы, переводил Жене, но его голоса оказалось недостаточно. Глотов был с Сеней в ссоре из-за того, что, во время какой-то пьянки, Сеня случайно проткнул ему вилкой ухо, и оно воспалилось. Глотов раньше служил военным переводчиком в Анголе, и в редакции у него напротив стола даже висела страшная магическая картина, которую он привез с собой из Африки, оттчего все кругом говорили, что он поклоняется культу вуду. Маруся встречалась в Париже с одной селинисткой, которая тоже долго жила в Африке, она уверяла, что сама участвовала там в нескольких церемониях воскрешения покойников, правда, в подробности она не вдавалась, просто твердила, что это очень плохо действует на психику и лучше об этом даже не вспоминать…
А тут еще в газете «Резонанс», где Марусе были должны больше тысячи долларов, вдруг неожиданно сменили название. Точнее, оказалось, что название сменили уже чуть ли не месяц назад, просто на висевшую над аркой перед входом в газету вывеску добавили одно слово, «новый», причем написанное мелкими буквами, отчего его почти никто и не заметил, и газета теперь стала называться «Новый Резонанс». Это новое слово, на которое тоже почти никто не обратил внимания, также незаметно появилось и в названии на первой полосе самой газеты, при этом логотип и дизайн остались прежними.
