Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла
Если человек уезжает надолго, то можно сразу с ним попрощаться. Люди меняются каждую секунду, долгая разлука несёт большие перемены.
ДаниЯ никогда не знал, кто мой отец, и как-то не горел желанием это исправить. Я люблю тайны. Правда, мама говорила, что это лидер одной известной российской пост-панк группы. Многие находили нас похожими, но я от такой родни открещивался. Первые годы моей жизни проходили в вечной дороге. Моя мать не хотела завязывать с прежним тусовочным образом жизни, и каждое лето мы катались автостопом по России от Уральского хребта до самого Чёрного моря. Она носила меня за спиной в рюкзаке, как это делают цыганки. Мы побывали на множестве музыкальных фестивалей. Моя мама неплохо пела и играла на акустической гитаре. Так что музыка всегда окружала меня, я же вырос в среде грязных хиппи.
Когда бабушка умерла, мама поняла, что пора остепениться. Так и мы окончательно осели в Екатеринбурге, когда мне было пять. Но наша квартира по-прежнему была полна гостей: самых разных волосатых «системных» личностей, все художники, музыканты, поэты, как один, известные только в узких кругах. Мне было где-то лет шесть, когда я впервые осознанно взял в руки гитару. Друг моей матери решил показать мне пару аккордов. Конечно, для детских пальцев это было весьма трудно, но я старался.
Я практически не общался со сверстниками. Они казались мне какими-то необразованными дикарями. Главными моими друзьями были взрослые, которые в душе всегда оставались детьми. В школу я пришёл полный воодушевления и жажды знаний. Но после первой тройки по чистописанию, я навсегда забросил свою идею стать отличником. Меня чертовски разочаровал социум. Я, воспитанный коммуной последних постперестроечных хиппи, впервые столкнулся с грязью и невежеством.
Грязь заразна и притягательна. Хочешь выжить в мире подонков? Вливайся! Я и не заметил, как за несколько лет мутировал в вечно курящее нечто, больное хэви-металом. Моя мать и её друзья жили в мире прошлого, где была любовь, автостоп, песни у костра и цветы, но на дворе были эксзистенциальные девяностые. В моём же мире дети рабочих окраин играли с мёртвыми крысами, поджигали бомжей и сдавали бутылки, чтобы на вырученные деньги покупать сигареты поштучно. Девочки играли в проституток, посасывая леденцы у стен школы, за пару рублей, они показывали всем желающим трусы. Край наркоманов, гопников и самоубийц. Живя в этом мире, очень быстро становишься циником. Все воспоминания моего детства окрашены в серый. И, как ни старайся, я не смог бы вернуть им цвет.
В девяностых человечество мучилось невыносимым похмельем после разгульных восьмидесятых. А потом в нулевых натянуло приличную мину и, стыдливо улыбаясь, пошло на работу. Лучше не стало. В провинциях «похмелье» общества тянулось гораздо дольше.
Моя мать начала пить больше чем обычно. Это казалось мне тоской по утраченному времени. Все её друзья, либо умерли, либо куда-то пропали, либо стали приличными людьми. Она устроилась кассиршей в первый в городе супермаркет. Денег постоянно не хватало. Мне приходилось разносить газеты за гроши, но это скоро наскучило. Я замечал, как хиппи в нашей квартире плавно сменяли обычные алкоголики. По совету своего дружка она начала выращивать марихуану на продажу. Все шкафы в нашем доме были отведены под теплицы. Там в свете ламп росли кусты. Самая настоящая Нарния. Я начал курить траву лет с тринадцати, может быть, и раньше. В пятнадцать я занялся ей распространением, так как мне не давали карманных денег. Я хотел себе бас-гитару, новые «стилы» и тёлок.
Скоро все в школе знали, у кого можно купить травы. Я пользовался вниманием среди местных ребят, особенно старшеклассников. Мамаша отстёгивала бабки участкому, чтобы тот крышевал наш маленький наркокартель, так что мне можно было не бояться за свою задницу. В те времена я был счастлив: меня приглашали на все тусовки. Я был вхож во все круги нашей школы, начиная от богатеньких выскочек, заканчивая панкующими маргиналами. Образовалась моя первая группа. Девчонки стали замечать моё существование. А я был жирным и несколько тормозным ублюдком, так что для меня это был несравненный плюс.
Я смеялся над всеми, кто покупал у меня траву, потому что они не имели культуры употребления ганджи. Просто накуриться и ржать в компании — что может быть глупее и бессмысленнее? Мне больше нравилось употреблять одному, слушать музыку, размышляя о сущности бытия. Иногда я писал песни в этом состоянии. Нужно употреблять каждый грамм с пользой и жить каждый день, как последний.
С тёлками у меня пока что не складывалось толком. Я не знал, что с ними делать, на самом деле. Даже если девушки заговаривали со мной, я начинал нести какую-то херню в ответ. Мысли о ебле у меня были лишь теоретическими и абстрактными. В целом, девственность меня не очень тяготила. Секс для подростков — это просто способ поднять свой авторитет в обществе. Ими не движут чувства или искренняя страсть, в силу возраста эти существа ещё не способны на что-то большее. А я смотрел в зеркало и сам себя не хотел, не понимая всей силы своей отвратительной харизмы.
А пока я задрачивал бас, мечтая о местечковой славе и халявном пиве в гримёрке. Моя первая группа играла грязный и сырой метал. Наши тексты были о жизни подростков из спальных районов. Паршивая лирика пестрила матом и грязью. Что-то такое, что не сыграешь на школьном утреннике. Мы дали единственный концерт на сцене подвального клуба, но этого мне хватило, чтобы почувствовать, что я что-то могу в этой жизни.
В одиннадцатом классе у меня наконец-то появилась девушка. Её звали Оля. Три месяца мы держались за руки, не решаясь перейти к чему-то большему, пока она не трахнула меня на крыше многоэтажки. Я любил её и она меня, наверное. Не помню, как мне удалось закончить школу в круговороте травы, кислоты, бухла, секса и рок-н-ролла. Именно тогда я окончательно стал на свой путь, коему следовал долгие годы после. И всё было замечательно, всё было заебись. Я до сих пор вспоминаю это время, как самое беззаботное в моей жизни. Тогда мне казалось, что это и было самым настоящим счастьем.
Но всё закончилось, когда мне стукнуло восемнадцать. Начался осенний призыв, а чистить сортиры вилкой мне совсем не хотелось. Попасть в дурку, человеку, жарящему свои мозги на кислоте, было проще чем нассать себе в ботинок. Так я и загремел туда с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз» в самый разгар его маниакальной стадии. Целый месяц я отдыхал в санатории концлагерного типа, поглощая галаперидол и другие весёлые препараты. Один из моих соседей по палате любил на досуге помазать стены говном не со зла, а скорее ради искусства. Большинство же являло собой, таких же, как и я, симулянтов.
Судьба свела меня с одним весьма удивительным человеком, он называл себя Лис. Он научил меня прятать таблетки под языком, а потом выплёвывать нахрен, чтобы окончательно не превратиться в овощ. Ясность ума даёт тебе большое преимущество над «овощами». По ночам, закрывшись в уборной, мы пили чефирчик для бодрости духа и вели душевные беседы. Мои друзья время от времени передавали мне пиво и сигареты. Посетителей ко мне не пускали, так что приходилось изощряться разными способами. Я спускал в окно бинт с зажигалкой на конце для утяжеления, к нему мне привязывали пакет с передачкой.
— Если мы когда-нибудь станем рок-звёздами и прославимся, то я во всех интервью буду говорить, что мы познакомились в психушке, — сказал однажды Лис, подогревшись пивом и халявным демидролом.
— Это было бы занятно, — ответил я, не совсем понимая суть его слов.
Мы не поднимали этой темы до самого выхода из лечебницы. Мы вернулись к жизни другими. Мир изменился, дав мне возможность смотреть сквозь него. К тому времени меня бросила девушка. Её любви не хватило на то, чтобы подождать какой-то месяц. Я прежний, наверняка воспринял бы это болезненно, но новый я отнёсся ко всему философски-похуистично.
Однажды, Лис пришёл ко мне в гости и напомнил мне о нашей идее. К тому времени, мне полностью наскучила моя предыдущая команда, так что я с радостью согласился.
Мы начали увлекаться психоделическими наркотиками, в частности имевшимися в наших лесах грибами. Лис писал очень странные тексты, смысл которых порой оставался тайной даже для меня. Отчаянье, боль и красота этого мира. Он совершенно не чурался экспериментов со звучанием, используя в нашей музыке самые разные инструменты и техники. Лис долго не хотел выступать по местным андеграундным клубам, ему куда ближе были улицы и переходы. Этим он зарабатывал себе на жизнь, так как презирал любую другую работу. А я к тому времени постепенно завязывал с продажей травы, не желая портить свою карму. Мой круг общения постепенно менялся, куда меньше понтующихся малолеток, больше взрослых и разумных людей.
