Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла
— Я сидел там и ел крыс. Двадцать хуевых лет я ел крыс, мечта увидеть кусочек неба. И вот я вижу его, а оно цвета дерьма.
Он заглянул мне в глаза. В них блестели отголоски безумия.
— Но я ничуть не расстроен, мой друг. Дерьмо — это наше всё.
Мы зашли в общественный туалет, чтобы занюхать «фен». На двери красовалась надпись, сделанная чем-то буровато-коричневым: «Худшая параша Британии».
— Давайте ебаться! — закричал Макс, расплёскивая ногами лужи дерьма на полу. — Вот оно святое! Самое лучше место для концерта. Лучшее для святого причастия.
Но стоило ему занюхать белую дорожку, как всё вмиг прошло и вернулось на круги своя. Он стал более вменяем, чем казался раньше.
Макс стал пропадать где-то целыми днями, возвращаясь лишь ради репетиций и кратковременного сна. Для меня оставалось загадкой, как он постоянно находил дорогу в этих хитросплетениях лондонских улиц. Это какое-то особое собачье чутьё. Я не был топографическим кретином, но постоянно путался и предпочитал пользоваться картой.
В те моменты мне казалось, что группа для него не более чем обязанность и рутинная работа, которую просто нужно выполнять от начала и до конца. Пока я был полон вдохновения и желания творить, он предпочитал полное погружение в своё сознание. А потом я просто дал себе установку — никогда ничему не удивляться. Даже если приду однажды домой и застану его в луже собственной крови и мозгов. Он становился до удивления непредсказуемым и отвратительным, но в то же время, чертовски притягательным. Он всегда знал, когда надо остановиться, чтобы не вывести меня из себя окончательно.
Джек Ди.Я познакомился с Германом зимой 13-ого года. В те времена я играл в одной местной глэм-кор банде. У нас было небольшое выступление в баре недалеко от дома, где я тогда жил. Меня чертовски не пёрло это музло, но я любил стучать, пофиг где и с кем. Когда у меня не было группы, я часами играл на своей барабанной установке назло всем соседям. Ночь была для меня невыносимым временем тишины. Я больше всего опасаюсь отсутствия звука, точно так же я боюсь оглохнуть.
Ну так вот, отыграл я свой сэт. Грим потёк с лица, глаза слезятся от лака для волос. На ощупь иду к гримёрке. Тут меня кто-то хватает за руку. Смотрю — вроде девка, волосы длинные, лицо бледное. Ну в целом, готическая сучка. Тут слышу голос явно мужской с лёгким таким восточноевропейским акцентом:
— Круто играешь!
— Спасибо, — говорю я, пытаясь как-то отвязаться.
Трубы горят, выпить надо. В грмёрке цыпы ждут.
— У меня к тебе деловое предложение, — говорит он. — Пошли, я угощу тебя ромом.
— Я люблю виски, — отвечаю я.
— Ок, — говорит он и тащит меня за руку.
Мы пошли в так называемый «тихий бар» клуба, где было значительно тише, чем на танцполе. А глаза всё ещё слизятся, вытер майкой, вроде полегчало.
— Что ты хотел? — начал я.
— В жопу тебя выебать! — выпалил он, затем добавил: — Шутка. Не хочешь ли поиграть вместе?
— Ладно, — отвечаю, от виски я всегда становлюсь добрым и отзывчивым. — Что вы играете?
Он рассмеялся и сказал что-то вроде: «психоделик-глэм-панк-блэк-рок».
Мы знатно напились в тот вечер, проснувшись на утро у меня. Память сохранила довольно мало фрагментов. Он незаметно ушёл, оставив мне лишь диск своей группы и номер телефона кровью на зеркале, что ещё раз подтвердило эксцентричность Германа Кроу. Я прослушал этот диск несколько раз, чтобы до конца понять, что же на самом деле я услышал. Это было нечто невероятное. Визжащие гитарное соло, резкая смена высоких и низких частот. Это просто какой-то ультраандеграунд, блять! Голос вокалиста, его совершенно невозможно описать. Низкий, но в то же время совсем не грубый, он словно скребётся у тебя в мозгу, царапая череп изнутри. Что это за чертова страна? Что за блядский акцент?! Однако, барабаны показались мне слишком слабыми и сухими. И я просто не смог не отметить не лучшее качество записи. Тем не менее, спустя пару дней, я всё же позвонил.
— Что делать будешь? — спросил я.
— Гоу джемить вдвоём?! — завопил он.
Я согласился.
— И ещё, — добавил он, — если у тебя есть друг-басист, то можешь позвать и его, интереснее будет.
У меня не было басиста, но мой друг Майк Моррис неплохо рубил на гитаре. Парнишке всего шестнадцать, но он делал успехи. Герман пришёл к назначенному времени на базу, таща с собой в кейсе старенький «Гибсон». Ни с кем не здороваясь, он подошёл к усилителю, подключил гитару и заиграл отдалённо знакомую мне мелодию. Это был просто соляк из «Ворона», просто хренов соляк из фильма, но никто до него, не мог сыграть это так. Мы заворожено смотрели, как пальцы с черным маникюром пляшут по ладам. Он залажал концовку, не преподнёс это как собственную импровизацию.
Мы начали джемить. В игре Германа я слышал то всю грязь панк-рока, то технику консерватории. Он умел сочетать не сочетаемое. Он всегда выделывался, словно стоит не в грязном, пропахшем потом, подвале, а как минимум, перед полным стадионом фанатов. Ему было всё равно для кого играть. Мы слышали его, и он слышал нас.
Я узнал, что Герман живёт в дешёвом мотеле на окраине Лондона и предложил ему переехать к себе. Мне от бабули досталась квартира почти в центре. Ветхая совсем, но зато платить не надо. Я жил как ёбаный хиппи: где грязь, там и я, потому что я — это грязь. Мы выращивали цветную плесень на стенах ванной, предавая ей всё более причудливые формы. Я наблюдал насколько могут прогнить доски в полу, когда наконец-то выпадут стёкла в ветхих рамах. Там всегда стоял жуткий холод и почти не было мебели. По вечерам мы берегли электричество и тусовались на кухне при свечах. Рассказывали какие-то дурацкие истории.
Герман спросил: могу ли я приютить двух его друзей, тех, кого я мог слышать на том проклятом диске. Я сказал: «А хули? Будет веселее». Майк, который тоже жил с нами, начал потихоньку возражать. Он вообще был очень замкнутым и себе на уме, но в целом, он неплохой парень, если приглядеться. Он словно предчувствовал, что станет мишенью для издевательств Макса. А этот человек, вообще отдельная история.
Первое время, он напоминал мне собаку, которая всё понимает, но ничего не говорит. Он просто смотрит в глаза и слушает, словно коп на допросе. Изредка перешёптывается по-русски с Германом. Я просто думал, что он ничего не понимает по-английски, пока он внезапно не заговорил.
— Что думаешь о референдуме в Шотландии? — спросил он вдруг совершенно ни с чего. Я отметил, что у него был поддельный американский акцент. Больше чем педосы меня бесят только те, кто пытается под них косить.
— Нахуй кормить этих джоков! — ответил я, слегка прихуев.
— Я думал ты оттуда.
— Я на четверть ирландец, но не более того.
Периодически он заглядывал в окно, глядя на унылый зимний пейзаж, и повторял одно и то же:
— Лучше бы мы поехали в Штаты… лучше бы в Штаты.
Вообще в нём было много черт заядлого шизофреника.
С Дани мне было проще всех, несмотря на то, что тогда он вообще не говорил по-английски. Есть люди, с которыми просто легко. Мы оба много пили в те годы. Я понемногу учил его английскому, набираясь от него русских ругательств.
Глава 2
Я всё равно люблю Германа, хотя сейчас наши пути разошлись навсегда. Но это совсем не та любовь, о которой вы подумали. Без него бы не было этой группы. Без него бы не было меня. Один из самых талантливых гитаристов и просто чёртов засранец. Мы не могли друг без друга, как и находиться рядом. Достаточно было искры для пламени скандала. Мы были несовместимы, хотя держались рядом столько лет. Я очень часто злился на него, впрочем, как и он на меня. Мы понимали друг друга только тогда, когда дело касалось совместного творчества.
Он всегда казался мне гениальным, хотя его острый ум граничил с форменным безумием. Он сочинял невероятные гитарные партии, от которых кровь сворачивалась в жилах и даже ад грозил замёрзнуть. Его музыка удивительным образом трансформировалась в голове в причудливые визуальные картины. Что-то сродни психоделикам 60-ых, только более мрачное и пугающее. Он никогда никого не копировал, но умел довольно замысловато прятать в своей музыке аллюзии на произведения прошлого. Своей игрой он словно призывал демонов, что садились к нему на плечи. Они струились по залу ядовитым ароматом, околдовывая публику. Мы сами были под действием его чар.
По прилёту в Лондон я чувствовал себя выжатым и мёртвым. Я не люблю самолёты до сих пор. Герман встретил нас с Дани. Мы были сильно неадекватны, отравлены свободой и виски. Я снова пил, несмотря на язву. Надо отметить, что именно тогда в двадцать алкоголь нанёс мне свой первый удар, я был слишком глуп, чтобы обращать на это внимание. Меня не поспособствовала даже остановка сердца от спайса (как бы ни говорили «знатоки», но это действительно возможно) и многие дальнейшие приколы организма, но сейчас не об этом.
