Джек Керуак - Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935–1946
Не ООПЖД[38] тебе.
XIV
И вот мы с Па разделались с Нью-Йорком, и я возвращаюсь в Лоуэлл ждать, как я уже сказал, чтобы меня призвали на Флот, и когда меня вызывают наконец, я уже подхватил краснуху, то есть в натуре, прыщи по всей спине и рукам, и очень мне плохо. Я пишу Флоту записку, и они говорят, жди две недели. Я снова дома с Ма и начинаю аккуратно от руки печатными буквами писать прекрасный такой маленький роман под названием «Море – мой брат», который как литература срань, а как рукописные буквы очень красивый. Я в доме снова один со своим карандашом для печатных букв от руки, но очень болею германской этой корью. Тогда, вообще-то, ее целая эпидемия вокруг бушевала. Флот во мне не усомнился. Но на следующей неделе, когда я вновь поправился, еду на поезде в Бостон на Флотскую Авиабазу США, а меня там крутят в кресле и спрашивают, не кружится ли голова. «Я не слетел с катушек», – говорю я. Но меня ловят на замере высоты. «Если вы летите на восемнадцати тысячах футов, а уровень высоты таков-то и там-то, ваши действия?»
«Откуда мне нахрен знать?»
И так меня увольняют из высшего образования в колледже и предписывают сбрить лохмы, с салагами в Ньюпорте.
XV
Что было не так уж плохо, только им всем по восемнадцать, а мне вот двадцать один.
Ну и груда зануд, все болтают только о своих прыщах или подружках, одной, как будто у меня и подружки-то не бывало, и анекдоты мне эти свои бородатые травят. Огромная разница, служивые офицеры должны знать, между восемнадцатью и двадцатью одним. Нам полагалось цеплять свои гамаки к крюкам в казармах Ньюпорта, Род-Айленд, и что ни минута, какой-нибудь восемнадцатилетний псих вываливался, посредь ночи, плюх на палубу, да и я тоже, стараясь повернуться в более удобные позы. Меж тем кто-нибудь все время будил меня в моем хлипком и безоговорочном гамаке посредь ночи, типа в 3 часа, чтоб я ходил туда-сюда с фонариком и карабином (ну, стволом) в виде «Часового» караула. Потом наутро тебе не дают курить. И приходится нырять за салаг, чтоб подкурить себе бычок, пацаны.
Кормили неплохо. Но когда я провел тот месяц дома с краснухой, сочиняя «Море – мой брат», я все время играл себе Пятую симфонию Шостаковича и теперь уже стал прямо избалован. Все эти казаки, гарцующие на пони по степям. Вместо этого я тут оказался с парнями, орущими во Вторых ротах: «Шире шаг, шире шаг, ать два», – и шагают себе мимо в своих вязаных шапочках и бушлатах.
От того, что я вынужден тебе рассказать про ВМС США, у тебя крышу начисто срежет.
Книга девятая
I
Ну, в общем, против восемнадцатилетних деток я ничего особо не имел, а имел я против того, что меня застраивать станут до смерти и не курить до завтрака, не делать того, сего и этого. Я знал, что пацаны – глупое пушечное мясо, как нам всем известно, но они ж отличные пацаны были, как это тебе известно, однако вот эти вот дела с нельзя курить до завтрака и эти другие дела с адмиралом и его Епической Свитой, что расхаживали повсюду и рассказывали нам, что палуба должна быть такой чистой, что на ней чтоб яичницу можно было жарить, если ее нагреть, они меня доконали. Что это за фертик такой, кому хватает наглости велеть мне смести соринку у меня с ноги?
Я потомок очень важного господина, который служил при Дворе Короля Артура, и ему не говорили поддерживать себя в такой чистоте, хоть они там вовсе не были неряхами, как всем нам хорошо известно, просто все в кровище ходили (как палуба адмирала).
Эта вмаза антисептики, и правила не курить, и хождения в караул по ночам во время липовых воздушных налетов на Ньюпорт, Р. А.,[39] и с суетливыми лейтенантами, которые на самом деле стоматологи, а велят тебе заткнуться, если жалуешься, что тебе от них зубы сводит… Я сказал этому лейтенанту ВМФ, который дантист: «Эй, Док, только не делайте мне больно», – а он мне: «Вы отдаете себе отчет, что обращаетесь к старшему по званию командиру!» Командиру, ишь ты поди ж ты. А потом, когда мы все в первый день ввалили, док говорит: «Ладно, мочиться вот в ту пробирку вон там», – этот пацан сказал, прямо рядом со мной стоял, говорю тебе: «Отсюда?» – и практически никто шутки не понял. А это была самая смешная шутка отсюда до Челмзфорда, Массачусетс. Что самое забавное, пацан это серьезно спросил.
Вот такой тебе Военный Флот, все, разумеется, хорошие люди.
Но потом эти наряды, когда тебя заставляют мыть их собственные мусорные баки, как будто они говняков нанять на это дело не могут, или кто там на белом свете сейчас отвечает за наряды по мусорным бакам? Меня тошнило от отвращения. Потом в поле, маршировки, как в Армии, шире шаг, шире шаг, раз, два, три, четыре, пять, с карабинами, но в бушлатских шапочках и надраенных башмаках, и в пыли, и под вопли инструкторов по строевой подготовке, как вдруг я кладу свою пушку в пыль и просто пошел прочь от всех раз и навсегда.
Пошел во Флотскую библиотеку почитать книжек, повыписывать себе кой-чего.
Пришли и поймали меня сетями.
Говорят: «Ты псих? Ты чего это делаешь? Покинул плац строевой подготовки, винтовку бросил, сообщил всем, куда им пойти, ты это кем, к дьяволу, себя считаешь?»
«Я Джон Л. Дулуоз, фельдмаршал».
«Ты что, не хочешь служить в подводном флоте?»
«У меня клаустрофобия».
«Тебя уже совсем было назначили плавать на берег ночью с кинжалом в зубах, военно-морским рейнджером, или коммандо».
«Мне плевать, ни на какой берег я не поплыву ни с каким кинжалом ни для кого. Никакой я, – добавил я, – вам не лягушатник, я просто лягушка».
«Тебе хана».
«Тю, валяйте».
«Отправишься в психушку».
«Ладно».
«А это еще что ты там рапортовал флотскому медицинскому специалисту, что у тебя непрекращающиеся головные боли?»
«Все верно».
«Это правда?»
«Ну да, у кого голова не будет болеть без продыху, когда здесь тусуешься?»
«Тебе разве не известно, что нужно защищать твою страну и что ни одной национальной нации нельзя отказывать в праве себя защищать?»
«Ага, только давайте я это буду делать на Торговом Флоте как гражданский моряк».
«Ты про что это? Ты призывник на Военном Флоте».
«Вы меня просто возьмите и отправьте к другим психам на этом вашем Флоте. Когда придет время и у вас начнется настоящая морская война, не призывайте гражданских моряков…»
«Все, ты едешь в дурку, пацан».
«Ладно».
«Растеряешь там всех своих молодых дружочков».
«А они каждый вечер пишут письма домой в Западную Виргинию».
«Так, ладно, валяй давай», – и меня отнеотложили в шизарню.
Где меня встретил нелитературный вопросник, в котором записан тот факт, что у меня высочайший ранг разумности КИ[40] в истории всей этой дребаной Военно-морской базы Ньюпорта, Р. А., а потому я подозрительный. Будучи, прикинь, «офицером в Американской Коммунистической Партии».
Является Флотская Разведка с портфелем и давай меня об этом расспрашивать. Взводы врачей с вандейковскими бородками изучают мои глаза, меж тем поглаживая себе подбородки над моим напечатанным от руки романом «Море – мой брат». Ну а что еще, по-вашему, флотский напишет?
II
Первым меня знакомят с маньяком-психопатом с длинными черными волосами на губах. Нипочем не узнать мне, как Флотская Призывная Комиссия вообще такого пропустила. Волосами у него заросли глаза, бедра, ноги и стопы безумца. Он волосатый безумец Небес. Пялится на меня сквозь проволочную клетку, гугля и гуля. Я говорю: «Это что за херь, психушка?»
«Сам напросился, ты же говорил, что у тебя нескончаемые головные боли».
«Ну, это правда, а у НЕГО что?»
«Он Рончо-Психо».
«Ну и что мне теперь делать?»
«Зарулишь прямиком к нему, как только мы твои документы проверим… как, еще раз, тебя зовут, Джон Луи Дулуоз?»
«Именно… Луи значит Лукавый, и Лопух, и Лох, и Джон Л».
«Заруливай прямиком».
«Прям беру и заруливаю, Папсик». Заруливаю прямиком. Безумец просто пялится на меня, ибо меня определяют на шконку рядом с маниакально-депрессивным из Западной Виргинии по имени Пердун Пердингтон, или кто вообще способен запомнить, как его звать, но в постели по другую сторону – Эндрю Джексон Хоумз, а вот такое имя все запоминают навсегда с этого мига и впредь.
Сейчас часа 2 ночи, и Эндрю Джексон Хоумз спит, а другие психи (не все из них психи) храпят, но на следующий день я иду в туалет, и за мной следит охрана, на мне халат, и они грят: «Так, садишься там». Я сажусь там. На следующем стульчаке сидит Эндрю Джексон Хоумз, курит здоровенную сигару и глядит на меня яркоглазо и хвостотрубно. Он говорит: «Я Эндрю Джексон Хоумз из Растона, Луизиана, а ты кто, мальчонка?»
«Я Джон Луи Дулуоз из Лоуэлла, Массачусетс».
«Я за Универ Штата Луизиана в футбол играл, нападающим».
«Я за Универ Коламбии играл защитником».
«Во мне росту шесть футов пять, и я вешу сто девяносто пять фунтов, а удар у меня поставлен что надо». И он мне показал свой кулак. Здоровенный, как девятифунтовый стейк.
