Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке
Проснувшись, я обнаружила, что порядок в мире не изменился, и мои окна, выходившие на восток, привычно залиты солнечным светом. Андрей ждал меня в беседке, и мы уже за завтраком, не сговариваясь, выбрали тот дружелюбный и безличный стиль отношений, который ни к чему не обязывал. После завтрака решили отправиться на Кавену, и по дороге он все же сказал мне:
— Марина, я не мог остаться, я уехал в отпуск с этим условием.
— Это все уже не имеет значения, сказка все равно кончилась.
— Сказка кончилась, когда ты усомнилась в моей искренности.
— Я не спорю, моя реакция могла показаться излишне бурной. Сегодня и мне кажется, что эмоций было многовато.
— Мне уехать? — спросил он, и мы остановились.
— Ты все время торопишь события, я не успеваю за этим темпом.
— Я не знаю, что делать, а это не так уж часто случается. Я не могу ни обнять тебя, ни уйти от тебя. Из меня словно батарейки вынули.
— Андрей, что бы сейчас мы не сделали, все будет не настоящим. Наверное, нужно ничего не делать.
Тогда, в конце концов, что-нибудь да прояснится.
— Пожалуй, логично, — сказал он, подумав.
На Кавене нас встретили веселыми возгласами, и мы снова включились в водоворот милых летних радостей. Время шло, и днем мы были вместе, но в мире все-таки что-то разладилось, и, оставаясь наедине, мы пассивно созерцали хаос магнитных полей, упорядочивавшийся к вечеру вокруг двух отрицательных полюсов. Поэтому мы и расходились без оглядки, но каждое утро он ждал меня во дворе, и все начиналось снова, как в крохотной модели большого мира, где весеннее возрождение уже чревато осенними похоронами, а солнце, едва взойдя на небо, отчетливо видит свою последнюю черту там, на горизонте, где зеленое граничит по резкой линии с голубым.
Но поддерживать космическое постоянство событий под силу только богам, а сказки простых смертных торопятся к развязке уже через пару другую страниц, приноравливая взрывы сверхновых звезд и распад вселенных к мотыльковому масштабу своих бренных тел. Прошло немногим более недели, и однажды утром меня никто не встретил, и следы колес на влажной после ночного дождика земле понятно и просто демонстрировали законы полярного взаимодействия.
Да, дела… Поистине, кто рано встает, тому бог дает! Ведь могла бы лечь сегодня утром в черной вуали на рельсы! Быть может, судьба и сохранила меня тогда на проезжей части шоссе у станции только ради этого несостоявшегося performance, но я просто проспала свой выход на сцену, и теперь можно только гадать, триумфом или провалом должно было бы закончиться мое представление перед лицом своего единственного зрителя.
Существование в Пакавене и, вообще в этом мире мгновенно утратило смысл, и снова нужно было искать опору в самой себе. По части этого душевного онанизма я уже была большим спецом, и Скарлетт О Хара, неубиенный козырь ползучего прагматизма, казалась мне сейчас родной сестрой. Абстрактность идеалов моей песочницы, однако, никак не позволяла мне стать верной последовательницей мистеров Джемса, Дьюи и Пирса, о чем я искренне сожалела со дня первого экзамена по марксистской философии. Тем не менее, нужно было что-то делать и верить в удачу.
— Завтра я найду способ вернуть его, — подумала я словами зеленоглазого символа американского Юга, — ведь завтра будет уже другой день.
Для начала следовало бы проверить факты и раздобыть информацию. Я метнулась наверх, дверь в комнату Андрея была незапертой, и я увидела с огромным облегчением, что все вещи лежат на месте. Вот тут-то меня и развезло! Я вернулась к себе и рыдала в подушку, пока в дверь не постучали.
— Бак с утра заправил, а теперь неплохо бы и самому заправиться, — сказал Андрей, внимательно рассматривая мое некрасивое личико, — ты уже завтракала?
— Нет, я недавно проснулась.
— Тогда приготовь что-нибудь и пойдем на озеро. День сегодня жаркий.
Разочарование тут же начало съедать душу, как атмосферные осадки безгаражную машинку под окнами хрущевской квартиры сотрудника конструкторского бюро. Мой искренний порыв был уничтожен с холодным равнодушием, и глаза не хотели сохнуть, но руки быстро приготовили омлет с ранними помидорами, порезали молодую зелень и поджарили гренки из белого хлеба, после чего мы с Бароном, не сговариваясь, заявили, что у нас срочные дела, и на Кавене мы появимся позже. Глаза Андрея Константиновича приобрели вопросительное выражение, с которым он и отправился на Кавену в обществе Баронессы и Таракана. Все остальные были уже на озере.
Барон удалился в свой флигель и, судя по его важному виду, дело было нешуточным, а я приступила к своей новой роли. В первом акте предстояло стащить минут на пять для быстрого ознакомления тетину записную книжку — это могло пригодиться в случае внезапного отъезда моего героя. После этого следовало достать свою записную книжку и позвонить своей приятельнице Любе Фрадкиной, чей супруг на днях должен был прибыть в Пакавене на заслуженный отдых. Пьеса была совсем новенькой, и детективный характер первого акта приобретал во втором явные черты балаганного фарса, хотя играть следовало на полутонах, лишь слегка обозначая роль — a la Makovetski. Характер последнего акта был известен сейчас только высшим силам, и я помолилась, чтобы мне не подсунули греческой трагедии.
Отыграв первый акт, я вышла с корзиночкой на крыльцо. Пупсик ела в беседке творожок с клубникой, меланхолично разглядывая розовенькие цветочки на ближайшей клумбе. Под большой сосной у шоссе два вполне приличных мальчика квасили друг другу носы, выясняя, кому же сопровождать Пупсика на пляж. Я искренне позавидовала душевному спокойствию Пупсика и отправилась на лесное озеро. На Кавене играли в карты и слушали рассказ Ларисы Андреевны о гастролях ее театра в Швеции.
Из столицы артисты попали в маленький театральный городок, где местные жители, большие любители оперы, не позволив им устроиться в гостинице, разобрали всех по домам. Они боготворили своих постояльцев и каждый день дарили им что-то весьма существенное, по крайней мере, с российской точки зрения. Лариса Андреевна слушала описания подарков и крайне огорчалась тем, что ее хозяева ничем не баловали свою постоялицу, кроме ежедневных цветов.
Напоследок ее приятельница, Света Зайцева, не утерпела и осведомилась об этом казусе у своих хозяев. Оказалось, Ларины хозяева считали, что оперная дива, должно быть, очень богата и боялись обидеть ее подношениями. Подруга, заржав майской лошадью, сообщила капиталистам, что у нас все равны и незаменимых нет, но поправить положение дел уже было невозможно, и автобус уносил диву, мечтавшую о новых зимних сапогах, от деликатных ценителей ее искусства в сторону Ленинграда.
Ее приятель, весьма известный эстрадный певец, ночевал однажды во время европейских гастролей именно в таком комфортабельном экскурсионном автобусе. Оставшись один, он излишне нагрузился шведским пивом, оказавшимся в баре, и решил освоить все автобусные удобства. Сантехническая мечта сияла белизной кафеля и золотом краников, и опустошенный герой, потеряв бдительность, долго разглядывал устройство биде и наклеечки на бутылочках, после чего попытался выйти. Но не тут-то было! Проклятая дверь не поддавалась, и он просидел в отчаянии более трех часов, пока ему не пришла в голову идея провести испытание занятного фигурного мыла. Когда он включил воду, дверь сама собой открылась, и бедолага умчался защищать честь советской эстрады с чистыми руками.
Такие истории с гоголевским коктейлем из смеха и слез были в большом почете, и без них не обходились любые посиделки. Кое-кто из моих коллег любил прихвастнуть, что, читая в американском университете лекции студентам, питался дешевыми собачьими консервами, но через несколько лет подобные истории вышли из моды, поскольку смеха уже не вызывали, а слез хватало и без них. На смену байкам о веселой бедности пришли анекдоты о новых русских — выловил русский яппи золотую рыбку и спрашивает:
«Ну, чего тебе, золотая рыбка, надобно?»
Галя с Юрой немного рассказали о своей жизни на северном химкомбинате, где жители не могли выращивать овощей, потому что земля была ядовитой, а с подвозом витаминов было неважно. Галя, историк по образованию, заведовала школьной библиотекой, а Юра работал на скорой помощи. Она ежедневно видела больных детей в школе, а он ежедневно ездил по вызовам и ставил всяческие диагнозы кроме тех, которые нужно было бы ставить. Деньги, конечно, платили, но они решили года через два уехать навсегда в Штаты.
Свое решение они объяснили сугубо материальными соображениями — надоело жить в нищете, но добавляли при этом загадочную фразу: «И вообще все надоело…», которую слушатели расшифровали в меру своей испорченности.
Следует отметить, что, несмотря на оккупацию Пакавене оперным театром, большинство в среде дачников имело массовые, но плохо оплачиваемые профессии педагогов и врачей (как тут не вспомнить рязановский фильм «С легким паром»!). Детям была, в основном, уготована та же участь, но Наталья Виргай намеревалась пустить своего сына по адвокатской линии. Она была предельно дальновидна, заявляя, что в каждом семейном клане должны быть свой врач и свой юрист, а врач среди ее родственников, как представлялось, уже имелся.
