Дарен Кинг - Жираф Джим
— У тебя нет с собой туалетной бумаги?
Я беру со стола блокнот и передаю его Кейпу.
— Вот возьми это.
— Спасибо.
— Эти твои анархические настроения, они заразительны, — говорю я, вынимая из носа козюлю и вытирая палец о пижаму. — Я тоже хочу что-нибудь погромить, только не знаю что. — Я беру со стола фотографию в рамке. — А почему у тебя на столе — фотография доктора Жирафа? Кейп, ты уверен, что это твой кабинет? — Я выхожу в коридор и смотрю на табличку у двери. Доктор Жираф, доктор философии, кавалер «Ордена Британской империи» 4-й степени. — Кейп, это не тот кабинет.
Он встает и натягивает трико.
— Ты знал, да? Наверняка у тебя даже нет своего кабинета. Ты меня обманул.
— Я пьян. Я хочу умереть.
— Это не оправдание. Смотри, что ты сделал с растением. — Я поднимаю с пола вырванный фикус и ставлю его обратно в горшок для фикуса. — Кейп, давай наведем здесь порядок.
— Зачем?
— Затем, что, когда доктор Жираф увидит, что стало с его кабинетом, он вызовет полицию.
— Мне плевать.
— А мне — нет. Я не хочу в тюрьму.
— Тогда ты и наводи порядок. — Он понуро уходит по коридору, а я смотрю ему вслед. Сейчас он и вправду похож на супергероя, который утратил свои сверхъестественные способности и у которого нет друзей.
* * *На следующий день, в час посещений, меня посещает Вик Двадцатка, мой лучший друг.
Как бы лучше его описать? Вик — он такой же, как я. Только в нем еще больше меня. Так что неудивительно, что жене он не нравится, и она попросила меня не приводить его в палату. Поэтому, собственно, я жду его в коридоре.
Вик машет мне с того конца коридора, потом подходит и машет снова, прямо у меня перед носом. Он так делает всегда, такой у него прикол. Он интересуется моим здоровьем.
— Сейчас уже лучше, — говорю я. — Рак мозга почти побежден.
— Я знал, что ты поборешь болезнь.
— На самом деле я с ней не боролся. Меня вылечили врачи, специальной мазью от рака мозга.
— Я и не знал, что существует такая мазь. А как ее применяют?
— Э… внутрь, — говорю я уклончиво. Женщины, например, любят поговорить на интимные темы. Их это ничуть не смущает. Они не просто рассказывают друг другу о своих отверстиях, они показывают друг другу свои отверстия. Они сравнивают отверстия и сравнивают заметки. Мужчины — совсем другие. Если не считать раздевалки на регбийном стадионе, мужчины редко когда видят друг друга голыми. И это правильно. Мужское тело — мощное оружие, и с ним следует обращаться бережно.
Вик берется за ручку двери и говорит:
— Это твоя палата?
— Да, но ты туда не входи. А то жена умрет.
— Ой.
— Можно пойти погулять по больничному саду.
Вик заходит ко мне за спину, берется за ручки моего кресла и толкает его перед собой, и только тогда до меня доходит, что я сидел в кресле, которое на колесиках, то есть в кресле-коляске, инвалидной коляске. Вик везет меня по коридору, и мне, наверное, надо ему сказать, что я сам в состоянии ходить, но кресло такое уютное, а плавное скольжение навевает сон, и я все забываю сказать Вику, что собирался сказать. Даже теперь, когда мы уже подъезжаем к больничному лифту, я опять забываю сказать.
— Какой ты тяжелый, — говорит Вик, вкатывая меня в лифт. Он задумчиво смотрит на кнопки. — И куда в сад?
— Не знаю. Спроси у кого-нибудь из персонала.
В лифт заходит хорошенькая медсестра, и Вик спрашивает у нее.
— Наружу, — отвечает она.
— Это вверх или вниз?
— Вниз, — терпеливо объясняет медсестра. — На первый этаж, потом — наружу.
Когда я сказал, что Вик Двадцатка — такой же, как я, только в нем еще больше меня, мне надо было сказать, что он — такой же, как я, но все-таки не в полной мере. Я всегда забываю, насколько он не приспособлен в житейских делах. Вик — компьютерщик, программист. И, как и все программисты, программирует он просто мастерски, но во всем остальном — совершенно беспомощный.
Лифт приезжает на первый этаж. Вик вывозит меня в фойе и везет к двери с надписью «Выход».
— По пандусу или по лестнице?
— Лучше по пандусу.
Вик катит меня вниз по пандусу. Так получается дольше, чем если по лестнице, но тут поверхность ровнее, а значит, больше подходит для спуска на кресле-коляске.
— Представляю, как ты будешь рад, когда опять встанешь на ноги, — говорит Вик, когда мы съезжаем с пандуса. — Сколько ты уже в этой коляске?
— Ну, минут десять.
— А когда ты прошел курс лечения?
— Вчера.
— И рак мозга уже побежден?
Я киваю.
Вик на пару секунд умолкает. Переваривает информацию.
— А я всегда думал, что рак мозга — это очень тяжелое заболевание. А послушать тебя, так выходит, что это что-то вроде хобби. Кстати, а от чего у тебя был рак мозга?
— Врачи затрудняются ответить определенно, но есть мнение, что причиной развития заболевания послужила наружная телеантенна, установленная в саду у соседа, самая высокая телеантенна на свете.
— А это как-нибудь связано с призрачными жирафами?
— Ты про Джима? Я совершенно забыл про Джима.
— А как вы с ним встретились? Ты никогда не рассказывал.
— Он просто пришел, как-то ночью. Вышел из шкафа, — говорю я. — Мы поговорили. Собственно, воти все.
— И стали друзьями.
— Ну, я бы не стал употреблять слово «друзья». Он был слишком въедливым для жирафа. Сразу набросился на меня с критикой. То не так, это не этак. Сказал, что я слишком много работаю, что я весь насквозь закомплексован и подавляю в себе сексуальные импульсы. Сказал, что, если так будет и впредь, я умру от сердечного приступа; что мне надо срочно менять образ жизни.
— Ты еще слишком молод, Скотт, чтобы умирать от сердечного приступа.
— Но в одном он был прав, — признаю я. — Он сказал, что от этой антенны у меня будет рак мозга, и так оно и получилось.
— Я бы не стал доверять мнению призрака в вопросах здоровья.
Я киваю с улыбкой. Здесь, среди буйной зелени больничного сада, как-то не получается думать о смерти. Здесь ты теряешься среди аккуратно постриженных кустов садового лабиринта, сделанного в форме звезды. Где в самом центре стоит фонтан с каменной рыбой, изливающей воду из пасти. Где мы с Виком идем по дорожке, мощенной каменными плитами, и солнечный свет дрожит в кронах деревьев. И вдруг из-за кустов доносятся голоса.
— О, Джеймс. Ты — зверь.
— Гр-р.
Мы с Виком делаем вид, будто мы ничего не слышали. Инвалидное кресло приостанавливается на секунду. Видимо, Вик сделал паузу, чтобы неодобрительно покачать головой, и мы едем дальше, по мощенной каменными плитами дорожке, и выходим к подножию холма. Какое-то время мы оба молчим, а потом Вик говорит:
— И когда ты его видел в последний раз?
— Кого?
— Джима, жирафа-призрака.
Я задумчиво чешу в затылке.
— Примерно в то время, когда у меня обнаружился рак мозга.
— Выходит, Джим — из тех друзей, которые друзья «лишь при ясной погоде»?
— Да никакие мыс ним не друзья. И потом, я уверен, что он еще появится. Непременно. Если есть существо, которое можно было бы уподобить дурному запаху, так это Джим. Жираф Джим.
— Он ушел? — спрашивает жена, пока сестра Матрона взбивает наши подушки.
— Тебе не нравится мой лучший друг, да? Воздержанья качает головой, потом прекращает качать, убирает с глаз волосы, прямые, длинные и каштановые, и просит меня передать ей ее резинку для волос, круглую и коричневую. Я передаю ей резинку, и она собирает волосы в хвост, длинный, прямой и каштановый.
— Сестра Матрона говорит, что нас скоро выпишут.
— И когда?
— Она сказала, что после обеда мы пойдем на консультацию к врачу. — Она смотрит на часы с круглым коричневым циферблатом. — Уже сейчас надо идти.
— Все правильно. Миссис Спектр, вы пойдете к доктору Мужикк. А вы, мистер Спектр, идите со мной.
Я выхожу в коридор следом за сестрой Матроной, прохожу по коридору, потом — по еще одному коридору, потом — по третьему коридору и, наконец, по четвертому. Сестра Матрона стучится в дверь, большую дубовую дверь из цельного дуба, открывает ее, мягко вталкивает меня внутрь и закрывает дверь.
Все помещение отделано дубом. Посреди комнаты на добротном дубовом паркете стоит добротный дубовый стол, а за столом сидит женщина невыразительной внешности. Рядом с ней — в своем неизменном белом халате и темных очках — доктор Жираф. Женщина говорит мне: «Садитесь», — но здесь некуда сесть, так что я остаюсь стоять. Я стою перед ними почти минуту, а потом загадочный доктор медицины наклоняется к невыразительной женщине и что-то шепчет ей на ухо, столь же невыразительное, как и она сама. У него самого ухо странное: заостренное, с кисточкой из оранжевых волосков. Второе ухо — точно такое же, как и первое, только его заостренный кончик смотрит в другую сторону.
