Дарен Кинг - Жираф Джим
— Доктор Жираф будет беседовать с вами через меня, — объясняет мне женщина. — Он никогда не обращается напрямую к пациентам мужского пола. Если вам нужно обратиться к доктору Жирафу, обращайтесь сначала ко мне, и я передам ваши слова доктору. Это понятно?
Я киваю.
— Отвечайте: да или нет.
— Да. — Потом мы снова молчим больше минуты, и я говорю: — Я хотел бы спросить у доктора Жирафа, когда нас выпишут из больницы.
Доктор Жираф задумчиво морщит нос, потом что-то шепчет на ухо женщине, и та говорит, обращаясь ко мне:
— Доктор Жираф говорит, что вас выпишут сразу, как только вам станет лучше. И ни минутой раньше.
— Вы не могли бы узнать у доктора Жирафа, когда это будет?
— Доктор Жираф говорит, что все будет зависеть от результатов анализа мочи.
— Тогда спросите, пожалуйста, у доктора Жирафа, когда можно ждать результатов анализа?
Доктор Жираф смотрит на лист бумаги, лежащий на столе.
— Доктор Жираф говорит, что результаты анализов уже готовы. Вот они, перед ним, — говорит женщина.
— И каковы результаты? — говорю я настойчиво, расстегнув верхнюю пуговицу на пижамной куртке.
Доктор Жираф читает, что написано на бумажке, водя по строчкам своей странной рукой, потом что-то шепчет на ухо женщине. Надеюсь, что что-то хорошее.
— Хорошие новости, — говорит мне женщина. — Ваш рак мозга излечен. Вас можно выписывать.
Я улыбаюсь, вздохнув с облегчением.
— Ну, слава богу.
Но доктор Жираф наклоняется к женщине и что-то шепчет ей на ухо.
— Но есть и не очень хорошие новости, — говорит мне женщина. — Ваш рак мозга излечен, но вы все равно умрете. Результаты анализов показывают, что вы сексуально подавлены, а подавление сексуальных инстинктов создает напряжение в сердечной мышце, и вы умрете от сердечного приступа.
— Так, — говорю я, не слишком довольный таким известием. — А тут можно что-нибудь сделать? Может быть, операцию или интенсивную терапию…
Доктор Жираф встает из-за стола и подходит к огромному книжному шкафу из добротного дуба. Достает с полки огромную книгу в дубовом же переплете, снова садится за стол и погружается в чтение. Надолго. Потом опять наклоняется к невыразительной женщине и что-то шепчет ей на ухо.
— Есть одна специальная техника. Она называется джимминг, — объясняет мне женщина. — Она заключается в культивировании сексуального аппетита совместно с максимально возможным расширением сексуального опыта. Вы, мистер Спектр, должны произвести все возможные половые акты, известные на данный момент науке. Все, что есть в лексиконе пылких любовников, — все это надо попробовать. Только тогда можно будет ослабить напряжение сердечной мышцы и избежать, таким образом, смерти. И еще, мистер Спектр…
— Да?
— Когда будете уходить, закройте, пожалуйста, дверь.
Где вы, забавы прежних дней?
Воздержанья уехала к маме на пару дней. Идея была моя, но я поступил умно и подстроил все так, чтобы жена думала, будто это ее идея. Я сказал ей, что мне приснился нехороший сон, что в дом ее мамы проник грабитель и стал смеяться над мамой. А когда Воздержанья спросила, сбываются ли мои сны, я сказал, что сбываются, и она сразу же собрала сумку.
Как только жена выходит из дома, я вынимаю из шкафа все вещи и отношу их в кладовку. Потом надеваю кроссовки, бегу к киоску и покупаю целую стопку порножурналов. Хотя Джим только и говорит, что о сексе — почти постоянно, — я не знаю его предпочтений и поэтому беру все. Подростки, бабульки, сиськи, попки, ножки, толстые дамы, черные дамы, волосатые штучки, бритые штучки, стыдливо прикрытые и раскрытые настежь, и даже жены читателей. Вернувшись домой, я поднимаюсь в спальню, сваливаю все журналы прямо на пол и бегу в супермаркет, где набираю полную тележку баночного пива, присовокупив к нему с полдюжины пакетиков жареного арахиса. Возвращаюсь домой на такси, тащу все покупки наверх, в спальню, и складирую на полу перед шкафом. Ровно в полночь я беру свой мобильный, звоню в ближайшую круглосуточную пиццерию и заказываю на дом самую большую пиццу. Через двадцать минут я расплачиваюсь с курьером, ставлю коробки с доставленной пиццей в шкаф и ложусь в постель.
Я, должно быть, заснул. Свет изменился. Теперь в окно светит солнце. Я сажусь на постели и вижу на полу несколько смятых банок из-под пива и вскрытый пакетик арахиса, дочиста вылизанный изнутри. Порножурналы разбросаны по всей спальне. Большинство открыто на центральном развороте. Некоторые страницы испачканы чем-то липким и серебристо-белесым. Дверца шкафа закрыта. Я встаю, открываю шкаф, но там внутри — только пустая коробка из-под пиццы и несколько засохших обкусанных корочек.
Хочется в туалет. Я сую ноги в тапки в виде инопланетных пришельцев и иду в ванную. Подхожу к двери и слышу, как Воздержанья чистит зубы. Я уже собираюсь вернуться в постель, но тут вспоминаю, что Воздержанья уехала к маме. Значит, там, в ванной, — не Воздержанья. А если там не она, значит, там кто-то другой. Я вежливо стучу и прикладываю ухо к двери.
— Погоди, — отвечает знакомый голос. — Я сижу на толчке.
— Но я же слышу, как ты чистишь зубы.
— И что?
Я качаю головой, гадливо скривившись. Когда дверь наконец открывается, я стою в коридоре, уперев руки в боки.
— Ты какую брал щетку, когда чистил зубы?
— Которая в виде космического корабля.
— Джим, это моя щетка. Теперь придется ее выбрасывать.
— Но там была только эта. Ну и еще какая-то розовая.
Я беру свою щетку и нюхаю. Пахнет листьями. Свежими листьями с самых верхушек деревьев.
— Черт.
— Что с тобой?
— Да я как представлю, что она побывала у тебя в пасти… рядом с твоим извращенным мозгом. И посмотри, во что превратились щетинки. — Я сую щетку Джиму под нос. — Может быть, Воздержанья ее прокипятит.
Я поднимаю глаза на Джима. Он смотрит на меня странно. Я не берусь утверждать, но мне показалось, что он улыбается. То есть по-настоящему. Не ухмыляется своей маньячной ухмылкой, а улыбается. Он качает головой и смеется:
— Ты все такой же. Ни капельки не изменился.
— В смысле?
— Как ты был мрачным анусом, когда я тебя видел в последний раз, так мрачным анусом и остался.
— Ты тоже, как был, так и остался уродом и хамом.
— Псих ненормальный.
— Животное.
— Твои трусы, — говорит Джим не в тему. — Ты одевался в темноте и надел их задом наперед.
— Я ношу только боксерские шорты, как тебе хорошо известно. Кстати, о трусах. Помнишь, в самом начале, когда ты только начал сюда ходить? Иногда ты приходил с трусами на голове. Именно что не с шортами, а с трусами. У меня таких нет. Они были откуда?
— Так, сувенир от прежнего подопечного, кому я являлся в качестве привидения. Когда я уйду от тебя, я возьму твои шорты. На память.
— А если ты являешься женщине? Ты надеваешь на голову ее трусики?
— Мне жаль тебя разочаровывать, Спек, но призрачных жирафов-трансвеститов не бывает.
— Рад это слышать.
Он шаркает копытами по полу.
— Если ты вдруг увидишь на мне предметы женского туалета, это вообще ничего не значит. Я их ношу исключительно потому, что я их не ношу. Шутки ради.
— Ага. Главное — это пригладить неприглядную правду.
— Нет. — Он энергично трясет головой. — Я их не глажу. Никто не гладит нижнее белье.
— Я сказал «пригладить», а не «погладить». И безотносительно к нижнему белью.
— А-а. А я-то подумал… И потом, какой смысл гладить трусы, если ты собираешься всего-навсего надеть их на голову…
— Джим, я ни слова не говорил о том, чтобы что-то гладить.
— …и попрыгать на чьей-то кровати.
— Надеюсь, ты по моей-то не прыгаешь?
— Только когда ты не видишь.
— А когда я не вижу, то все нормально? Ладно, надеюсь, ты хотя бы сперва вытираешь копыта.
— Конечно, — говорит Джим с обидой. — За кого ты меня принимаешь? Я их вытираю. О твою подушку.
— И ты еще удивляешься, почему тебя никто не любит.
— Призраки созданы не для того, чтобы их любили. Боялись — да. Любили? Нет.
— Но ты и не страшный. Ты просто противный.
Ответ Джима таков: он отходит на пару шагов для разбега и мчится на меня, скорчив страшную рожу. Я, разумеется, не впечатляюсь.
— И что это было?
— Ничего.
— Ты что, пытался меня напугать?
— Нет.
— Тогда к чему эти нелепые спазмы лицевых мышц?
Он пожимает плечами.
— Это я пошутил. Типа такая ирония.
— Какая ирония? Да в тебе, как говорится, нет ни одной ироничной косточки. У тебя вообще нет костей. Но если бы они были, среди них не было бы ни одной ироничной.
— Собственно, в этом и заключается ирония, — говорит Джим, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Они такие ироничные, что их нет вообще.
