Чарльз Буковски - Записки старого козла
— черт, не знаю! откуда мне знать? — отозвался Джек, не отрываясь от работы, и через некоторое время добавил: — послушай, Гарри, у меня была тяжелая неделя, я хочу перекусить и лечь спать, у меня есть лобстер, и, знаешь, может, это смешно, но я люблю есть один, мне не нравится есть в компании, так что…
— что? хочешь, чтобы я ушел? ну, ты расстроен слегка, так что все нормально, я ухожу.
Гарри поднялся.
— не держи зла, Гарри, мы же друзья, давай ими и останемся, мы слишком долго дружили.
— да уж, с тридцать третьего. Вот были денечки! ФДР! НСА! УОР![49] Но мы все сдюжили, нынешние щенки ничего не знают.
— это точно.
— ну, пока, Джек.
— пока, Гарри.
Джек проводил Гарри до двери, отворил замок и еще некоторое время смотрел вслед уходящему другу, все те же мешковатые штаны, этот парень всегда одевался как кретин.
затем Джек направился на кухню, достал из холодильника лобстера и прочитал инструкцию, к лобстерам всегда прилагается дебильная инструкция, потом он обратил внимание на труп, лежащий возле плиты, нужно было избавиться от тела, кровь под ним уже давно высохла, давно превратилась в жесткую корку на полу, наконец-то из-за туч выглянуло солнце, вечерело, зачинался закат, розовый свет проникал на кухню через окно, можно было разглядеть, как он вползает, медленно, словно гигантское щупальце улитки, тело лежало ничком, лицо повернуто к плите, левая рука вывернута, и кисть выглядывала из-под тела, розовое щупальце улитки коснулось кисти, и кисть стала розовой. Джек посмотрел на кисть, такую розовую, она выглядела совершенно невинной, просто кисть, розовая кисть сама по себе, как цветок, в какое-то мгновение Джеку показалось, что кисть шевельнулась, нет, она не шевелилась, розовая кисть, только кисть, невинная кисть. Джек стоял и смотрел на нее, затем он сел, лобстер был у него в руках, а он не отводил взгляда от кисти, и вдруг он заплакал, бросив лобстера, Джек обхватил голову руками и повалился на стол, он рыдал очень долго, как женщина, как ребенок, как любой другой, затем он встал, побрел в комнату к телефону.
— оператор, соедините меня с полицией, да, я знаю, что звук дурацкий, это в трубке микрофона нет, но мне нужна полиция.
Джек подождал.
— алло, слушайте, я убил человека! трех человек! я серьезно, точно серьезно! пожалуйста, заберите меня, и захватите фургон, чтобы увезти трупы, я сумасшедший, у меня крыша съехала, я не знаю, как это случилось, что?
Джек продиктовал адрес.
— что? а это потому, что микрофон вынут, я разъебал свой телефон.
дежурный продолжал еще что-то спрашивать, но Джек повесил трубку, он вернулся на кухню, сел за стол и обхватил голову руками, он больше не плакал, он просто сидел и смотрел на исчезающее солнце, становилось темно, и Джек подумал о Бекки, затем подумал о самоубийстве и больше не думал ни о чем. упакованный южноафриканский лобстер лежал рядом, Джек так его и не съел.
в тот вечер я уже слегка поднасосался, когда этот парень, что издал пару моих книжонок, спросил:
— Буковски, хочешь познакомиться с Л.?
Л. слыл известным писателем, причем давно, его работы переводились повсюду, в том числе на дерьмо собачье, гранты сыпались со всех сторон, любовницы, жены, премии, романы, стихи, рассказы, картины… проживание в Европе, знакомства со знаменитостями, ну и все такое.
— нет, нахуй, — замахал я на Дженсена. — меня его писанина утомляет.
— да ты так про всех говоришь.
— ну а что, если так оно и есть.
Дженсен уселся напротив и уставился на меня, он любил сидеть и разглядывать меня, ему хотелось понять, почему я такой тупой, да, я тупой, но ведь и луна такая же бестолковая.
— он сам изъявил желание познакомиться с тобой, много слышал о тебе.
— слышал? ну и что, я тоже о нем наслышан.
— ты, наверное, и не подозреваешь, как много людей о тебе говорят, как-то вечером я был у Н. А., и она сказала, что хотела бы пригласить тебя на ужин, знаешь, она якшалась с Л., еще когда он был в Европе.
— серьезно?
— да, они оба знали Арто[50].
— и она Арто не дала.
— это точно.
— я ее не осуждаю, я ее не домогался.
— слушай, ну сделай мне одолжение, поедем к нему.
— к Арто?
— нет, к Л.
я допил и сказал:
— Поехали.
мы долго тащились из трущоб к дому Л. надо видеть это жилище поэта. Дженсен свернул на подъездную дорожку, она показалась мне не меньше съезда с автострады.
— и этот парень все время вопит о нищете? — вырвалось у меня.
— говорят, он задолжал коммунальщикам восемьдесят пять штук за все это хозяйство.
— бляха-муха!
мы выбрались из машины и встали перед трехэтажным домом. На крылечке стояли качели, в них лежала гитара баксов за 250. Вдруг объявилась толстожопая немецкая овчарка и с рыком поперла на нас, брызгая слюной. Я схватил гитару и стал отгонять псину, ну, не игрой, естественно, а просто отмахивался, пока Дженсен бросился к двери и позвонил.
открылось смотровое окно, и показалась желтая морщинистая физиономия.
— кто вы? — спросила рожа.
— Буковски и Дженсен.
— кто?
— Дженсен и Буковски!
— я вас не знаю.
овчарка прицелилась, прыгнула, ее зубы лязгнули прямо у моей глотки, когда она пролетала мимо, я огрел ее хорошенько инструментом, но она только отряхнулась и вновь закружилась, готовясь к прыжку, шерсть встала дыбом, псина щерилась, показывая мне свои старые желтые клыки.
— Буковски, — продолжал разъяснения Дженсен. — он написал книгу «Орущий под дождем дни и ночи напролет», а я Хиллиард Дженсен — «Нью маунтин пресс».
псина издала последний угрожающий рык, сжалась и уже была готова к прыжку, когда Л. сказал:
— Ох, Пупу, нельзя! Пупу слегка расслабился.
— молодец, Пупу, — пролепетал я. — Хороший Пупу!
Пупу посмотрел на меня, было ясно, что его на мякине не проведешь, и тут старик Л. открыл дверь.
— заходите, — сказал он.
я бросил сломанную гитару на качели, и мы зашли в дом. прихожая была величиной с подземную парковку.
— садитесь, — предложил Л.
стульев было навалом, я подтянул ближайший к себе.
— я даю истеблишменту еще один год, — заявил Л. — народ уже проснулся, мы просто спалим все на-хуй!
Л. щелкнул пальцами и продолжил:
— это будет, — (щелчок), — как пить дать! и лучшая жизнь наступит для нас!
— а есть чего-нибудь выпить? — поинтересовался я.
Л. затеребил маленький звонок, болтающийся у него на стуле, и завопил:
— Марлоу!
затем посмотрел на меня и сказал:
— я читал вашу последнюю книгу, мистер Мид.
— я Буковски.
он повернулся к Дженсену.
— так это вы Тейлор Мид![51] извините меня!
— нет-нет, я Хиллиард Дженсен — «Нью маунтин пресс».
тут в комнату рысцой вбежал япошка — черные блестящие штаны и белый пиджак, он еле заметно поклонился, на лице у него стояла многообещающая улыбка, будто он знал, что однажды прибьет всех нас.
— Марлоу, ебаный придурок, эти джентльмены хотят выпить, мигом прими у них заказ и немедленно возвращайся, а не то я тебе жопу порву!
невероятно, но на лице Л. не отражалось ни капли боли, и хотя все морщины остались, они казались просто речушками — или пришитыми, или нарисованными, или налепленными, эксцентричное лицо, желтое, лысина, крошечные глазки, безнадежное и ничтожное лицо — это на первый взгляд, но тогда как он мог написать все свои книги? «о, у Мака большой хуй! у-у, Мак обладатель огромного члена! какой у Мака хуина! у Мака самый огромный хуй в городе, наибольший к западу от Миссисипи, все говорят о хуище Мака, ох, блядь, вот это хуина!..» и так далее. в общем, в плане стиля Л. сделал всех, но, как по мне, это все равно утомительно.
вернулся Марлоу с выпивкой, и вот в чем ему не откажешь: налил он щедрой рукой и довольно крепко, оставил стаканы и важно удалился, я обратил внимание на то, как покачиваются его ягодицы под обтягивающими брюками, когда он спешил на свою кухню, где дневал и ночевал.
Л. был уже прилично пьян, но залпом ополовинил свой стакан — любитель разбавлять скотч водой — и заговорил:
— я постоянно вспоминаю тот отель в Париже, где все мы поселились: Кэй Джонсон[52], Хэл Норе[53], Берроуз — величайшие литературные умы нашего поколения.
— вы думаете, это помогало вашей работе, мистер Л.? — поинтересовался я.
дурацкий вопрос. Л. посмотрел на меня сурово, но потом одарил улыбкой:
— все помогает моей работе.
затем некоторое время мы просто сидели, пили и переглядывались. Л. побренчал звонком, и снова прибыл Марлоу дозаправить наши стаканы.
— Марлоу переводит Эдну Сент-Винсент Миллей[54] на японский, — объявил Л.
— прекрасно! — оживился Дженсен из «Нью маунтин».
я не видел ни хуя прекрасного в том, чтобы переводить Эдну Сент-Винсент Миллей на японский.
— я не вижу ни хуя прекрасного в том, чтобы переводить Эдну Сент-Винсент Миллей на японский! — заявил Л.
