Мария Чепурина - Гечевара
– Как ты считаешь? – спросил вдруг Артём. – Если попиарить Революцию с экрана телевизора – сработает?
– Не знаю, – отвечал Двуколкин.
– Думаю, сработает, – ответил сам себе Артём и снова замолчал.
Алёша вновь прильнул к окну, но рыжая Свобода уже далеко отстала от трамвая. Что она читает? Алоизия Омлетова? А слушает? Быть может, Ману Чао? «Эльфийскую рукопись»? Или музыку своих друзей-альтернативщиков? Возможно, курит травку. И когда она под кайфом, к ней, наверное, несложно подойти… Возможно, на досуге эта девушка нередко пикетирует посольства гадких стран, срывает глупые рекламные плакаты, борется за сельву Амазонии. «В этом мире есть живые люди! И мы победим!» – сказал Алёша про себя.
Но почему-то тяжело вздохнул при этом.
– «Мак-Пинк»! – громко объявил водитель через микрофон.
– Блин, докатились! – отозвался Алексеев друг. – Приехали вообще, блин! Это остановка раньше называлась «Тридцать лет Победы»! Что вообще такое!? Грёбаный притон – он что, пуп мира?!
Прямо за окном была Алёшина работа.
Это как-то сразу напрягло.
– Вот в этой вот столовке и забрали нашего Гургена, – продолжал Артём. – Ты был там? Мерзкое местечко! Лучше вообще не есть, чем есть там! Типа как «Макдоналдс».
– Да, конечно, – отвечал Двуколкин.
К счастью, он сумел сдержаться, чтобы не сказать: «Но ведь ты ел там, я сам видел!».
– Я не ел там никогда, – сказал Артём, как будто проникая в мысли Алексея.
– А скажи… – заговорил тот, прилагая все усилия к тому, чтоб голос не дрожал. – У наших есть предположения – кто предатель?
Литератор чуть подумал и сказал:
– Не знаю. Вероятно, кто-то не из тех, кто был вчера на сходке.
– Значит, есть ещё народ?
– Есть… Катька, потом девушка Аркадия… Ещё другие люди… Может, даже из Сети. Я мало кого знаю. Он сам держит связи.
– Кто? Аркадий?
– Да. Если он вчера так явно рассказал нам всю стратегию, то значит в нас – ну, то есть, в Вите, мне, тебе, Сергее, Жеке – он уверен.
– Я совсем недавно с вами…
В качестве ответа друг похлопал Лёшу по плечу.
– Ты наш. Мы тебе верим… Сам ведь понимаешь, что-нибудь скрывать в общаге от соседа, что живёт с тобой бок о бок, – нереально.
Алексей кивнул.
Он был как будто в безопасности. И всё-таки от заверения в доверии товарищей не стало лучше на душе. Нет, даже стало хуже. Стыдно ещё больше…
Двуколкин бросил полный неприятия взгляд на заведение, у которого они ещё стояли. И внезапно вновь приметил рыжую! Она опять успела поравняться с их вагоном.
Девушка всё так же вольно дошагала до дверей «Мак-Пинка», вытащила щегольской мобильник-раскладушку, на который для чего-то был подвешен розовый пушистик… Пальцы с ярким маникюром распахнули телефон, девица приложила «фичу» к уху, что-то там проговорила… А потом зашла в «Мак-Пинк».
Трамвай поехал дальше.
12.
На задней парте в полстола какой-то активист пространно изложил план усмирения Чечни. Там предлагалось разделить очаг конфликта на две части и одну продать, как некогда Аляску, а вторую сдать под управление казакам. Автор проекта тщательно расписывал казачьи или, может, лже-казачьи правила, которые желал увидеть в действии в Чечне. Огромным списком неизвестный перечислил наказания за проступки, описал казачий суд, казачьи казни, а в конце добавил стих:
И вот так Россия-мать
Наша будет процветать!
С другой стороны парты были нацарапаны слова: «Дави буржуев!», «Сионисты – прочь!» и «Крест на Святую Софию!» – всё один и тот же почерк. Вероятно, тут сидел пацан активный, антибуржуазный, но с немного искажённым мировоззрением. Но как знать, быть может, время сделает его соратником Алёши? Чтоб приблизить этот миг, Двуколкин начертал на парте:
«Парень! Не страдай фигнёй! Бросай весь этот трёп про сионистов и иди к нам, ультралевым!!!».
После этого Алёша с удовольствием взглянул на то, что получилось, и подумал: «Это будет первый шаг той агитации, рекламы, которую нам надо провести скорее, до начала Революции».
Вчера, весь вечер после книжного, ребята обсуждали эту тему. А потом пошли все на вокзал… Артёма и Радистку провожать.
В сумке Алексея уже находилось средство его личной пропаганды. Отныне ему было предназначено раскрыть глаза буржуям, подорвать общественное мнение, шокировать Снежану, показать всем близость Революции… Начнёт он послезавтра. Эти два дня Лёша выходной. Возможно, два последних дня перед Началом Величайшего… А может быть Концом. Своим концом.
Пока Алёша думал об Артёме. План писателя, с которым он вчера катил в одном трамвае, и который нынче был уже в Москве, казался самым дерзким. Нет, не зря Артём вчера спросил про телевизор. Их с Радисткой мысль – не больше и не меньше – была в том, чтоб бросить клич к восстанию с экрана мозгопромывателя. Иначе говоря, оттуда, куда смотрят самые инертные буржуи, из источника рекламы, лжи, убогих, засоряющих башку приколов, либеральной пропаганды.
Артём сказал, что он сначала думал записаться на ток-шоу. Сочинить слезливую историю. А лучше непристойную – так больше интереса. Или рассказать, мол, я – идейный феминист и урождённый марсианин, выступаю за избрание Грабового в президенты… Чем бредовее, тем лучше. А потом, уже на шоу, вдруг начать кричать о том, что все буржуи – свиньи, и пора сменить порядок.
«Всё это малоперспективно», – отозвался вчера вождь Аркадий. «Верно, – отвечал Артём. – Конечно, могут вырезать. Да если и покажут – слишком это мало. Так что на ток-шоу я пойду только в начале. До тех пор, пока не попаду в «За стенкой»».
«Ого-го!» – подумал Лёша.
В самом деле, роль в реальном шоу представлялась как удобный и нетрудный путь в телеэфир. «За стенкой» наблюдали почти все. Ругаясь и плюясь, буквально упиваясь дебилизмом шоу, население ежедневно познавало жизнь группы лиц в закрытом доме. Лица чрезвычайно интересно спали, ели, умывались, рассуждали ни о чём и каждый день ругались по вопросу – кто здесь круче? Кажется, у них там были конкурсы: какие, впрочем, Лёша был не в курсе. Каждый, разумеется, старался получить поддержку телезрителей (стоимость сообщения 1$ без НДС). В субботу кто-то непременно выгонялся на голосовании, в воскресенье появлялся кто-то новый. Вся эта волынка продолжалась года три. В итоге кто-то там как будто бы когда-то должен был словить какой-то приз… Двуколкин, повторимся, был не так внимателен ко всем этим деталям. Вся суть в том, что, постаравшись, можно было просочиться в эту передачу, зацепиться, научиться отправлять нужду под глазом камер, а уж там… Уж там хоть весь запризывайся к революции.
Вчера Радистка изо всех сил пила пиво и лишь изредка вставляла фразы типа «Это прям как на Верконе», «Это прям как в тот раз, когда вассал сеньоры Дальфи…» или «Солнышко, подай мне закурить, несчастной старой женщине». Рассказывал Артём. Радистка уже знала его план, и на её лице светилась то ли гордость, то ли предвкушение. «Мы с Катюхой пойдём вместе, – сообщил писатель. – Ну, для вида врозь, конечно. Но когда пройдём она и я – устроим там любовь».
Идея была старой, но рабочей. Девочка и мальчик, волею судеб попавшие на шоу, неожиданно влюбляются и – о, волшебная история! Поцелуи перед оператором должны добавить им очков в глазах народа. А потом – гарантия от вылета, поклонники… нет, лучше уж фанаты: им-то легче всех внушить, что хочешь. Например, идею Революции. С экрана. Ровно в девять ежедневно и с повтором завтра днём.
Виктор, разумеется, скривился и сказал, что глупое кривляние в подобной передаче не достойно их великой цели. Но Аркадию идея явно нравилась: она как раз сходилась с его мыслью бунта изнутри, посредством буржуазных форм. Поскольку метод был многоходовым, долгим, Катя и Артём решили отправляться сей же ночью. Оказалось, что билеты на какой-то проходящий поезд до Москвы они уже купили (потому-то парень и стремился поскорей закончить всю работу над своим романом).
Прыщавый и стеснительный Серёжа сообщил, что он создаст нечто такое, что парализует, вероятно, всю систему Интернет, прервёт работу множества контор. Возможно, это вирус, выводящий на экран вместо Exel красное полотнище с призывами к восстанию или что-то в этом роде. Вождь просил поторопиться. Жека (кстати, ночевал он на полу у них в общаге и второй день не ходил на улицу) сказал, что будет заниматься чем-то вроде авангардного искусства и перфомансов, ломать стереотипы. Виктор отказался сообщить свой план. Он поделился лишь с Аркадием, и то довольно неохотно. Вероятно, большевик страдал в душе из-за того, что состоит не в Комсомоле, а в дурацкой группе, где всё время говорят о непонятном Обществе Спектакля, постмодерне, сексуальной революции и прочей чепухе, совсем не пролетарской. Ещё Виктор возмущался тем, что вместо Мао на стене теперь висит огромный постер группы «Корни».
