Юрий Рытхэу - Конец вечного безмолвия
После того как белые охотники свели на нет огромные стада карибу, аляскинская тундра опустела.
Однако купить живых оленей на Чукотке оказалось невозможно. Повинуясь каким-то смутным суевериям, чукотские оленеводы наотрез отказывались продавать живых оленей, зато предлагали сколько угодно мяса и шкур.
Шлюпка мягко ткнулась носом о гальку. Свенсон первым спрыгнул на берег, стараясь не замочить ног, и оказался лицом к лицу со своим старым знакомым Кашириным-Стивенсоном.
— Хэлоу, мистер Стивенсон, — стараясь скрыть удивление, поздоровался Свенсон.
— Хэлоу, мистер Свенсон. — Каширин пытливо поглядел на американца. — Плаваете? И куда, позвольте вас спросить?
— Из Ново-Мариинска на мыс Дежнева, — учтиво ответил Свенсон. — Мы встретились с местными властями и поставили их в известность о маршруте. А вы-то что тут поделываете? — поинтересовался, в свою очередь, Свенсон. — Оленеводом заделались? Или продолжаете мыть золото?
— Ни то, ни другое, — ответил Каширин. — Я уполномоченный Анадырского уездного комитета. Вместе с двумя избранными делегатами мы едем в Ново-Мариинск, а оттуда на съезд в Петропавловск.
— Очень сожалею, — сказал Свенсон, — но мне совсем в другую сторону.
-: Да мы на вас и не рассчитывали, — ответил Каширин. — Нам главное добраться до Уэлькаля.
— Вот в Уэлькаль мы вас доставим с радостью, — обещал Свенсон. — Но прежде нам бы хотелось запастись свежим оленьим мясом. Мистер Каширин, согласитесь, что на свете нет ничего лучше оленьих языков?
— Это точно, — ответил Каширин.
Три дня назад вместе с оленьим стадом Армагиргина, спасавшимся от тундровых комаров и овода, Каширин пришел на берег этой лагуны. Два представителя местного населения — чукча Тынанто и ламут Дулган, — избранные на сельских сходах, заскучали и просились обратно.
Узнав, чьи это олени, Свенсон уважительно заметил:
— Как же! Я много слышал о чукотском короле Армагиргине. Буду рад с ним познакомиться.
На низком мягком тундровом берегу впереди толпы стоял старик. Он был дряхл и слаб, и его колени, обтянутые нарядным тонким пестрым камусом, заметно дрожали. На тело был надет старый засаленный то ли мундир, то ли кафтан, тщательно заштопанный оленьими нитками и кое-где заплатанный замшей. На ветхом поясе под животом висел морской кортик. На плечах старика виднелись диковинные погоны, из-под левого свешивался сильно потемневший, похожий на медвежьи жилы аксельбант.
— Амын етти! — громко, с дрожью в голосе поздоровался старик, протягивая Свенсону руку.
— Ии, — подобающим образом ответил американец. — Тые-тык.
— Какомэй! — удивленно воскликнул старик. — Да ты, оказывается, по-нашему разговариваешь? Я думал, один только такой тангитан есть — Кассира, — кивнул Армагиргин в сторону Каширина.
— Кит-кит [Немножко], - скромно сказал Свенсон. — Мой чукотский разговор скуден, как обмелевшая речка.
— Друзья общаются и сердцами, не только словами, — заметил Армагиргин.
Свенсон положил перед Армагиргином подарки и торжественно произнес:
— Мы не предполагали встретить вас на морском берегу и поэтому не подготовились. Позвольте преподнести вам эти скромные подарки как знак уважения к вам и к вашему высокому званию — эрыма.
Эрым и эрмэчин на чукотском языке значили многое. Прежде всего — сильный, сильнейший.
Армагиргин, сохраняя достоинство, небрежным кивком велел унести подарки в боковые кладовые, и на опустевшее место тотчас были положены несколько связок горностаев и пыжиков.
— Мои скромные подарки никак не могут покрыть великую ценность твоего уважения, — сказал Армагиргин. — Прошу принять в знак расположения эти жалкие меха.
Подали в двух длинных деревянных корытах оленье мясо, нерпичьи ребрышки и розовый олений костный мозг.
Свенсон вытащил из-за голенища большой пружинный складной нож и принялся за еду. Он ел как заправский чукча.
Армагиргин ел нерпичье мясо. За зиму ему надоедала оленина, и он мечтал о весне и лете как о времени, когда он будет держать во рту молодое нерпичье мясо, исходящее горячей соленой кровью.
Он искренне обрадовался появлению Свенсона, о котором много слышал, но никогда не видел его. Американец был представителем привычного мира тангитанов, богатых, щедрых к друзьям, уверенных в себе, знающих цены пушному товару. В последние дни Армагиргин был растерян и молчалив. И виной всему этот тангитан Кассира, принесший худые вести о новой власти, которая должна объединить людей. Такая мечта, как чуял Армагиргин, среди бедного люди жила всегда. Жила и никому не мешала, потому что каждый здравомыслящий человек понимал, что это никак невозможно. Это все равно что кочевать на луну. Такая мысль иной раз появляется в голове, но всем известно, что это несбыточно. Может, Кассира просто самозванец и никакой новой власти нет? И брат Армагиргина — Солнечный владыка по-прежнему восседает на золотом сиденье?.
Давно такого чая не пивали в яранге Армагиргина. Чтобы окончательно погрузить себя в удовольствие, хозяин набил трубку мягким, как гагачий пух, виргинским табаком и несколько раз глубоко затянулся, стараясь как можно дольше удержать драгоценный дым.
— Что слышно о моем брате? — вкрадчиво спросил Армагиргин, склонившись к американцу.
— К сожалению, я не имею чести быть с ним знакомым, — растерянно ответил Свенсон, стараясь сообразить, почему именно к нему был обращен этот вопрос.
— Вы, видно, не знаете, что братом моим называется император Николай, — несколько суховато пояснил Армагиргин и добавил: — У меня на этот счет есть бумага.
— Прошу прощения, — засмущался Свенсон. — Я просто запамятовал. По сообщениям американских газет ваш брат вместе с семьей живет в Тобольске, в глубине России… Но сейчас у власти Временное правительство.
— Об этом мне Кассира говорил, — заметят Армагиргин. — Не думает ли мой брат возвратиться на свое золоченое сиденье?
Свенсон заерзал на белой оленьей шкуре, словно под него попала искра из костра.
— Видите ли, тут такое дело… Мои познания в чукотском языке слишком скудны, чтобы обсуждать такой вопрос. — Свенсон искоса глянул на Каширина.
— Я думаю, что мой брат найдет в себе силы вернуться, — убежденно сказал Армагиргин.
Говоря это, Армагиргин смотрел в глаза Каширину, но этот человек не отводил взгляда.
Свенсон приложил некоторые усилия, чтобы отвести разговор в другую сторону:
— Тундры на том берегу пролива обширны и пустынны, — начал он, — пастбища тучны и просторны. Но оленей там нет, не водится друг тундрового человека на том берегу.
— Слышал я об этом, — кивнул Армагиргин. — Тамошние люди не раз на моей памяти желали переселить чукотского оленя на американскую землю…
Армагиргин задумчиво уставился на огонь.
— Есть дела или даже тайные намерения, которые, однако, совершать не дано никому во имя жизни и дальнейшего существования, — напыщенно и важно продолжал Армагиргин, и Свенсон понял, что лучше ему не возобновлять разговора о покупке оленей.
Зато на просьбу продать оленье мясо Армагиргин отозвался с великой щедростью.
Когда погрузили мясо на корабль, Каширин обнаружил исчезновение своих спутников — Тынанто и Дулгана, делегатов, избранных на сельских сходах.
С нарастающей тревогой Каширин обошел все яранги, сбегал в стадо, но нигде не было и следов народных избранников. Он расспрашивал пастухов, обращался ко всем встречным — малым и старикам, женщинам и мужчинам, но каждый отговаривался чукотским словом;
— Ко-о-о…
Догадку подтвердил Теневиль.
— Они сбежали, — сказал изобретатель чукотской письменности.
Каширину отвели место в кают-компании, постелив на прохладном клеенчатом диване. Поворочавшись, Петр Васильевич вышел на палубу покурить на вольном воздухе.
На палубе в складном парусиновом кресле сидел Олаф Свенсон и смотрел на берега Чукотки.
— Не спится, мистер Стивенсон? Не принимайте близко к сердцу случившееся. Может быть, это и к лучшему, что дикари сбежали. Мне доводилось наблюдать их в городе. Поверьте, они попросту страдают от непривычной и чуждой обстановки. Жалко на них смотреть. А тут еще — политический съезд! Нет, вы не должны со мной спорить, мистер Стивенсон, вы тут глубоко ошиблись — рано еще чукчам и эскимосам ввязываться в политику.
Каширин медленно набивал трубку.
— Мистер Свенсон, — откашливаясь, заговорил Каширин, — чукчей и эскимосов я видел не только в общении с тангитанами, с торговцами на берегу, на палубах кораблей, я их видел в каждодневной жизни. Это совсем другие люди. То, что они иногда дурашливы и будто непонятливы — маска, защита собственного достоинства. Их жизнь необыкновенно трудна и, прямо скажу, героична. Никто, пожалуй, на нашей грешной земле больше так не живет: в постоянном страхе перед голодом и холодом. Но при всем при этом какое великое жизнелюбие, доброта и природный ум! Да-да, именно ум. Мы сами виноваты в том, какими они предстают перед нами. Они играют ту роль, какую мы придумали для них.
![Юрий Рытхэу - Люди нашего берега [Рассказы]](/uploads/posts/books/134656/134656.jpg)
