Лидия Ланч - Парадоксия: дневник хищницы
Когда спазмы оргазма слегка утихают, он заходит мне за спину, падает на четвереньки и прижимается своим красивым лицом между моими разгоряченными ягодицами. Глубоко вдыхает. Упивается ароматом моих интимных секреций. Прижимается еще теснее. Дразнит, щекочет. Обводит языком вокруг трепещущей дырочки. Круг за кругом. Заставляет меня всосать его язык своей задницей, буквально насаживает меня на этот дразнящий кол плоти. Трахает меня в задницу. Языком. Своим жадным ртом. Я кончаю. Опять.
Он тащит меня на песок. Наклоняется надо мной. Лицом к лицу. Говорит, чтобы я попробовала на вкус свою сладкую задницу. Целует меня взасос. Я присосалась к его языку, стоя на четвереньках. Возбужденная сука. Он хочет выебать меня в задницу. Прямо сейчас. Заходит мне за спину, поддерживая обеими руками свой сочный лоснящийся член. Трется им о меня, говорит что-то по-гречески. Переводит, чтобы я поняла: «Я тебя буду ебать, пока ты не отрубишься без сознания… а когда ты придешь в себя, я все еще буду тебя ебать…» Он прижимает головку к моей крошечной дырочке. Одной рукой раскрывает ее, а другой медленно вводит меня свой член. Шепчет мне на ухо: дыши глубже, раскройся, расслабься и получай удовольствие. Его толстый член пульсирует у меня внутри. Он засадил мне его до конца. Но так плавно, так гладко. Он говорит: засоси меня, вдохни меня в себя. Я стараюсь дышать помедленнее. Помогаю ему изнутри. Мои мышцы сжимаются и дрожат. Он понимает, что я готова, и начинает ритмично долбиться в меня. Гладкий горячий член вгоняет меня в состояние экстатического исступления. Я бешено раскачиваюсь вперед-назад, вжимаюсь в него задницей, мотаю головой, побуждая его войти в меня до предела — выебать до потери пульса. Я умоляю его, я прошу… Он вынимает свой член и опять начинает дразнить меня языком. Я уже изнемогаю, мне нужно, чтобы он вставил его обратно, мне нужно, я шепчу, как безумная: ну еби же меня, еби…
Я вернулась в город вечерним поездом, который в 17.45. Дождалась, пока он не отрубится, вытащила у него из бумажника тридцать долларов и потихонечку смылась. Я никогда не «сплю» с кем-то… меня буквально тошнит при мысли, что я проснусь в жутком похмелье, и какой-то незнакомый мужик будет тыкать в меня своим хуем, который вечером накануне, может быть, и казался мне верхом блаженства. Но то, что ночью казалось прекрасным и удивительным, при свете дня все видится бледным и тусклым. И я не хочу видеть эту унылую блеклость, не хочу вдыхать запах сна, который отваливается от кожи, как насытившаяся пиявка. Не хочу разбираться с тем, что я сделала и с кем. Не хочу ничего помнить. Хочу, чтобы все забывалось как можно скорее, уже под душем — чтобы вода тут же смывала все воспоминания. Обо всем, кроме временного насыщения, которое может давать только анонимный секс с незнакомцем, которого ты видишь в первый и последний раз в жизни.
12
Изображаю из себя работника социальной сферы — помогаю бездомным и нищим с Бауэри-стрит и Грэнд-сентрал. Таскаю им сэндвичи, выпивку и бинты. Недавно их вытурили из винного магазинчика на углу. Был там один замечательный дядька лет под пятьдесят по прозвищу Госпожа Диана. Изображал из себя женщину. Одевался в потрепанные костюмы, выброшенные за ненадобностью из костюмерных третьеразрядных театров. Носил неряшливые парчовые тюрбаны, накрученные на два-три фута в высоту над полусгнившими блондинистыми париками. Приехал в Нью-Йорк в начале шестидесятых — откуда-то с юга, где его окончательно затравили. Если дать ему мелочь — чтобы хватило на яичницу и на булочку, — он споет тебе песенку. Что-нибудь из «The Supremes», «Martha and the Vandellas» и «The Shangri-Las»,
«Осадок» был угрюмым и замкнутым. Грязный, кожа да кости — вечно таскался с полудюжиной здоровенных мешков, набитых заплесневелой одеждой. Я ему периодически подбрасывала то доллар, то пончик, то кусок пиццы. Он кивал головой, складывал перед собой ладони, как будто собирался молиться, опускал глаза и шептал беззвучное спасибо. Жуткий запах гангрены — ядовитое облако разложения.
«Нос» дежурил на другой стороне улицы. Его раздувшийся хобот был слишком чувствительным к запахам — гнилой помидор, весь в сочащихся язвах. Призывает прохожих освободиться от материальных благ. Уйти жить на улицу. Не платить свои кровные денежки алчным домовладельцам. Бросить работу. Рабский труд. Раздать все деньги и всю одежду своим собратьям в его лице. Призывает прохожих восстать из змеиной ямы. Забыть про жадность. Отказаться от всех своих мелочных устремлений и жалких амбиций. От своих лжебогов. Безрассудных надежд. Кричит, что «КОНЕЦ УЖЕ БЛИЗОК… БЛИЖЕ, ЧЕМ ВЫ СЕБЕ ДУМАЕТЕ…» — и протягивает свой пластиковый стаканчик, в котором звенят монетки. Раздражающий детский стишок, бьющий по нервам. Вызывающий дрожь.
Эдди— Ветеран жил в картонной коробке на углу Принс-стрит. Съехал с нарезки, когда попал в плен в Дананге, и с тех пор так и ходит повернутый. Галлюциногенные сны наяву -мишени для злобных тирад. Враги скрываются в красных «тойотах», в «хондах», в хетчбэках. А все таксисты — военнопленные США. Он утверждал, что знает их всех. Узнавал каждое проезжающее мимо такси. И у каждого была своя история. Если он начинал говорить, его было уже не заткнуть. Страшные истории мчались за тобой следом и обжигали затылок.
Углядела его на 86-й стрит. Молоденький мальчик-пуэрториканец. Никак не больше четырнадцати. Тонкий, маленький, хрупкий. Детские брови печально нахмурены. Мы пожираем друг друга глазами.
Он улыбается, и я чувствую, как колотится кровь у меня в висках. Я высовываю язык — так бы и съела его целиком. Знаю, чего я сейчас хочу: всосать губам его большой рот. Он двигает бедрами в мою сторону. Такой худенький. Улыбается, дразнит — доволен, что на него обратили внимание. Выходим на 34-ю стрит. Он исчезает в толпе. Замираю с отвисшей челюстью. Не верю, что я его упустила. Обычно я своего добиваюсь. Догоняю. Убалтываю. Отвожу в сторонку. Увожу с собой. Но он ускользнул еще прежде, чем я успела хоть что-то сказать.
Две недели спустя. Та же сцена. Возвращаюсь домой на автобусе. Я тогда только что перебралась в Испанский Гарлем. На 34-й заходит он. Это я его вызвала. Все мои сны о его тонких руках, твердом члене и пухлых губах, кажется, начинают сбываться. Я улыбаюсь. Он весь сияет. Хватает брата за руку. Быстрый испанский. «Я же тебе говорил, братишка, я же тебе говорил, что я снова ее увижу…» Я спросила, где ему выходить. На 110-й. Моя остановка. Слишком близко к дому. Не еби, где живешь. Всегда стараюсь держать дистанцию. Ничего личного и душевного. Никаких доверительных отношений. Перипихнулись по-быстрому — и до свидания. Мне нужен секс. Только секс. А не щенячья любовь.
Но на этот раз я себе изменила.
Он соврал и сказал, что ему шестнадцать. Я солгала и сказала, что мне двадцать два. Но это было не важно. Мы оба знали, чего нам надо. Влажные сны начинали сбываться. Он сказал, что проводит меня до дома. Они вместе с братом проводят. Но у меня не стояло на «неподсудных» малолетних любовников. Брат был уже староват. Щетина на роже. Нет. Он меня не возбуждал.
Мы договорились встретиться в маленьком сквере на 103-й. Одно название, что сквер… две здоровенных бетонных клумбы, втопленные в асфальт, где остатки призрачной травы не давали ни пятнышка тени. На этот раз мне не хотелось гнать. Все равно все закончится очень скоро. Но меня вдруг пробило на любопытство. Захотелось узнать что-нибудь про него. Типа, что он ворует. Чем он вставляется. Продает ли себя на улицах. Сколько у него братьев. Близко ли он живет. В Нью-Йорке расстояние даже в пару кварталов может означать совершенно другой мир.
Я надеялась, что…
Очередная история злоключений в Нью-Йорке. «Раньше» он двигал кокс с подачи своего дядьки, доминиканца со 113-й. Мелкие партии. Что называется, розничная торговля. Во что-то серьезное даже не лез. Сам никогда свой товар не пробовал. Ага, детка, так я тебе и поверила… Потому что ему не нравилось, что он с тобой делает. И что ты делаешь сам, когда торкнет. Насмотрелся на своих братьев, которые потребляли немеряно. И доигрались, в конце концов. Стали уродами. Да, уродами. А он только травку покуривает, и все. От нее весело и хорошо. И вставляет так мягко, и приятная тяжесть в теле. Он украдкой передал мне косяк. Улыбнулся. Дешевая, грязная мексиканская смесь. Ну и ладно.
Солнце дрогнуло, зацепив лучом его губы-ириски. Луч разбился о россыпь красивых шоколадных веснушек на его красивом носу. Я наблюдала, как он нервно теребит руками костлявые коленки под легкими черными брюками.
Схватила его за запястья. Повела за собой. Шесть кварталов и вверх по лестнице — пять пролетов. Ко мне в квартиру. Захлопнула за нами дверь. Схватила в ладони его лицо. Облизала. Вкус солнца, мыла и сладких испанских щечек. Целую его взасос, языки колотятся друг о друга. Прижимаю его к двери. Сокрушаю своей искушенностью. Опытом. Властным стремлением подавлять. Прижимаюсь к нему, верчу бедрами. Жестко. Запускаю руку ему в штаны. Сжимаю член, яйца, тугую мальчишескую эрекцию. Руке становится жарко. Вынимаю его хозяйство. Держу в руке — не отпускаю. Тихий стон — с приоткрывшихся детских губ. Которые я буквально засасываю всем ртом. Теряюсь в его глубоких и влажных глазах. Потом набираю полный рот слюны и щедро смазываю его член. Совершенная цель. Влажный сочащийся член в хватке жизни и смерти. Верчу головку на грани боли. Проверяю его на прочность. Хочу посмотреть, на что он способен. Отталкиваю от себя. Иду в комнату.
