Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны
Хосе вышел из спальни, со злостью хлопнув дверью. От этого ему стало немного легче. Он был весь в поту. Он провел рукой по голове, пропуская пальцы сквозь влажные волосы. В коридоре раздались легкие шаги. Хосе поднял голову: перед ним, как видение, появилась сестра. От неожиданности мороз пробежал у него по коже. Он совершенно забыл о Марте в этот ужасный день. Все еще в раздражении, он окинул взглядом ее фигурку и вдруг со всей ясностью осознал роль сестры в своей жизни. Ему показалось, что, увидев его, Марта вздрогнула, но и он, в свою очередь, был напуган. Они обменялись несколькими словами, и ее юный голосок успокоил его.
В который раз за этот трудный день Хосе стал спускаться в столовую. Посреди лестницы он остановился в каком-то внезапном оцепенении. Сладковатый тяжелый запах исходил от цветов, от гроба. Мрачная фигура служанки темнела на прежнем месте. Она не пошевелилась. Казалось невероятным, чтобы человек мог сидеть так неподвижно. Хосе почувствовал, что у него больше нет сил. Тереса лежала в гробу. Мертвая. Странно, последние часы он был занят ее смертью, вызванными этой смертью неприятными осложнениями, устройством похорон, но о Тересе он не думал.
Хосе двинулся дальше, шаги его стали медленнее и тяжелее. Шея напряглась, он не хотел больше смотреть на гроб, но у него все время было ощущение, будто чьи-то глаза следят за ним.
Темнота коридора подбодрила его. Со спокойным лицом он вошел в музыкальную комнату и тут же недовольно нахмурился.
Настроение в комнате было самое беззаботное. Хромой художник, приятель его родных, расположился тут, как у себя дома. Он сидел без пиджака, закатав рукава рубашки, небрежно ослабив галстук, и играл в шахматы с доном Хуаном.
Старый доктор тоже утратил свою солидность. Правда, рукава его рубашки были опущены, но пиджак он тоже снял, и пот пятнами проступал на тонкой белой материи. Лицо у него было воспаленное и печальное, как у пьяного; он с головой ушел в игру. Его огромная фигура словно заполняла собой всю комнату.
Онес стояла, навалившись всем телом на спинку стула, на котором сидел Пабло. Время от времени она роняла замечания относительно хода игры, но было видно, что ее интересует иное. Хосе сразу же с отвращением заметил, что она старается как бы нечаянно то и дело коснуться грудью головы и плеч художника.
Пепельницы были полны окурков, как на вечеринке. Повсюду стояли чашки с остатками кофе. Даниэль, одетый в черное, аккуратный, тщательно причесанный, вносил нотку пристойности в эту сцену. Опустив свой безвольный подбородок, дядя, молчаливый и унылый, прихлебывал липовый настой.
Хосе хотел, чтобы его голос прозвучал твердо и резко, но вместо того сорвался на фистулу:
— Дон Хуан, сожалею, что должен помешать вашим развлечениям, но вы нужны Пино.
Дон Хуан заморгал:
— А? Да, да, мой мальчик, сию минуту.
Хосе встретился взглядом с Пабло. Что-то чрезвычайно неприятное было для него в этом человеке. Хосе заметил искорку, заблестевшую в глазах художника при его появлении, и покраснел мучительно, неудержимо, до корней волос. В этот миг он понял, кого напоминает ему Пабло. Он походил на его отца, Луиса Камино. В их внешности, конечно, не было ни капли сходства — волосатый смуглый Пабло был полной противоположностью Луиса, — светловолосого, с правильными чертами лица. Сходство появлялось в манере двигаться, в том, как оба они смотрели на него.
Дон Хуан направился к двери.
— Сюда, — сказал Хосе вполголоса.
Он указал в сторону, противоположную столовой.
Коридор упирался в ванную комнату, неуютную, неприбранную, служившую одновременно чуланом. Из этой комнаты был выход в сад.
— Мне надо поговорить с вами. Только в саду и можно поговорить наедине. Потом, если захотите, подымитесь к Пино.
Ванная была завалена цветами. Днем все бросились срезать цветы на гроб Тересы и остатки сложили сюда. Влажный запах цветов делал комнату свежей и приятной.
В саду, в гнетущем лунном свете, их снова охватила тяжелая духота. Дон Хуан шагал, задумчиво глядя себе под ноги.
— Говори, мой мальчик.
По его голосу Хосе понял, что старый доктор совершенно разбит, и это порадовало его. Неприятно было видеть старика за игрой, как будто ничего не случилось. Надо произвести на него впечатление. Когда доктор выжидающе взглянул на Хосе, он увидел сухое лицо солидного, рассудительного человека.
— Как вы считаете, должен ли я просить о вскрытии тела Тересы?
Дон Хуан мог только вздохнуть.
— Что ты еще придумаешь?.. Сначала ты на потеху посторонним хотел пинками вытолкать Висенту… А теперь собираешься просить о вскрытии…
— Я хочу знать наверняка, как она умерла.
— Я не видел, как она умирала, и никто не видел… Пино нашла ее в кресле. Зачем снова говорить об этом? Бедняжка Пино!
Хосе ходил по саду слишком большими шагами, дон Хуан едва поспевал за ним. Заметив это, Хосе остановился рядом с клумбами герани, откуда начинался виноградник. Он смотрел на лозы, освещенные луной.
— Если тут есть что-нибудь странное, я имею право знать об этом, как бы я ни любил свою жену… Вы сами сказали, что сегодня она не отвечает за свои действия.
Дон Хуан покачал головой. Он вытащил из кармана сигару и зажег ее дрожащими руками.
— Для этого ты привел меня сюда? Говорю тебе, делай, как знаешь… Но я честный человек. Тереса — дочь моего лучшего друга. Я видел, как она родилась, и я подписал свидетельство о ее смерти. Ты любил Тересу не больше, чем я.
Голос дона Хуана звучал растроганно, но для Хосе в тот миг не существовало ничего, кроме мыслей, пробегавших у него в мозгу. Следуя за их течением, он сказал без всякого перехода:
— Надо подумать о другом человеке.
— О ком?
— О моей сестре.
Хосе сорвал лист мальвы. Пока доктор медлил, с ответом, он успел растереть лист на ладони; в нос ударил острый приятный запах.
— А что такое с твоей сестрой? Она сказала тебе что-нибудь? Я поговорю с ней.
— Нет. Я думал о том, что теперь она стала хозяйкой всего.
— Хорошо, так что из этого?
Хосе не мог членораздельно объяснить ход своих мыслей. Он хотел сказать: «Теперь, если Марта слышала слова Висенты, она может решить, будто мы желаем ее смерти, чтобы получить наследство», Но высказать этого вслух он не посмел. Дон Хуан внезапно стал раздражать его. Особенно когда снова заговорил:
— Ты за свою жизнь, Хосе, уже много думал о Тересе и ее дочери. Позволь мне сказать, мой мальчик, что это неестественно. Тебе следует подумать о Пино. Бедняжка столько настрадалась здесь, что совсем пала духом. Ты должен отвезти ее в Лас-Пальмас и попытаться развлечь.
Доктор суется не в свое дело, подумал Хосе. Старик — это как бы продолжение тещи. Он ввел Пино в дом, он был посаженым отцом на их свадьбе. Он полагает, что ему все разрешено. Но Хосе не позволит распоряжаться собой. Хосе хозяин в своем доме, и очень важно, чтобы дон Хуан знал это.
— Я отсюда не уеду. Можете сказать это Пино и ее матери. Я намереваюсь купить эту усадьбу… когда смогу, Пино останется здесь, со мной. Я не собираюсь менять этот дом ни на какой другой. Можете так и передать.
Слова вырвались у него с большей горячностью, чем ему хотелось бы. Всегда у него так получается.
Дон Хуан похлопал его по плечу, как ему показалось, презрительно.
— Ну, вот что, я пойду посмотрю твою жену. Потом поищу уголок, где бы соснуть, — полагаю, что давно уже следовало бы это сделать. Завтра мы с тобой будем спокойнее, мой мальчик.
Хосе с тяжелым, болезненно сжавшимся сердцем смотрел, как старик идет к дому. Его никогда не оставляло ощущение боли, гнездившейся где-то в его узкой груди.
Он вел себя как кретин. Дон Хуан всегда будет считать его мальчишкой, да к тому же еще и придурковатым. Он надоел старику, и тот преспокойно бросил его тут посреди сада.
Как неприкаянный Хосе побрел наугад среди виноградных лоз. Так он нередко бродил по ночам, когда его мучила бессонница. Он машинально отыскивал твердые утоптанные тропинки среди рыхлого колючего шлака, по которому так неудобно ступать. Хосе любил ходить, как и Марта. Когда он бывал чем-нибудь озабочен или расстроен, он испытывал почти безотчетную потребность в ходьбе. Таких вещей Пино никогда не поймет. Но он всегда считал, что это и не нужно. Требовать, чтобы жена понимала своего господина и повелителя, казалось ему так же смешно, как требовать, чтобы нас полностью понимала любимая собака.
«Лорд… Неудавшийся лорд».
Хосе знал, что его отец был прав. С мальчишеских лет он старался справиться со своими нервами. Но его внешняя холодность никого не обманывала. Трудно было добиться, чтобы мужчины считались с ним. Он не знал, почему так получается, но так бывало всегда. Поэтому он не находил себе друзей — у него были одни только деловые знакомства. И ему постоянно казалось, что все ищут возможности посмеяться над ним. Покровительственный тон дона Хуана покоробил его.
