Кальман Миксат - Том 2. Повести
Старый Апро заметил необычную вялость девушки; руки ее похудели, лицо вытянулось и стало белым как мел, только черные глаза горели, словно два светильника.
— Что с тобою, Катица? Не больна ли ты? — Нет, все хорошо.
— Уж больно плохо ты выглядишь, сердечко мое.
— Голова болит.
А девушка все худела, слабела, губы у нее стали бесцветными, взгляд отсутствующий.
— Ой, дочка моя, я вижу тебя насквозь, лучше, чем через очки. У тебя все же какой-то недуг. Не позвать ли доктора Прибили?
Кати испуганно содрогалась, словно охваченная волной холодного ветра.
— Нет-нет, папа, ради бога, не надо! Уверяю тебя, я совершенно здорова и хорошо себя чувствую.
А стала она настоящей тенью, хотя казалась еще красивее; какое-то подобие ореола, окружающего головы святых, снизошло на нее: ведь человек хотя и не видит этого ореола, но воображает его.
Беспокойные чувства овладевали по временам стариком, всем и каждому он жаловался на состояние своей дочери. Как и принято, его утешали всячески.
— Мало она бывает на свежем воздухе, — замечал один. — Лейку бы ей в руки да лопатку — пусть поработает в саду.
— Для девичьего лица краску нужно искать не в аптеке, а в свадебном венце, — говорил другой.
Коловотки считал все это неплохим признаком.
Кати сохнет по кому-то, вот она и бледная. Но кто бы ни входил в лавку, швейная машина стрекотала все так же равномерно. Следовательно, это «кто-то» мог быть только в лавке. Значит, Кати сохнет по нем. Но почему же она не скажет? Почему не сдается? Почему пытается подавить свою склонность? Какое глупое кокетство!
Но однажды утром Коловотки, сидевший спиной к Кати и забивавший гвозди в подошву ботинка, вздрогнул: швейная машинка вдруг стала захлебываться, привычный ритм нарушился, сбился, что было так же неприятно, как если бы часы стали тикать неравномерно. Даже спящий человек просыпается, если нарушается ход часов.
Коловотки, заглянув в переднюю часть лавки, увидел высокого стройного господина с нафабренными черными бакенбардами, только что вошедшего в мастерскую. Почтеннейший Апро подобострастно снял отделанную золотым шнуром шапку и изогнулся перед ним в низком поклоне. Наверное, этот человек был важным господином. Кати нервно комкала шитье. Машина остановилась, а лицо девушки вспыхнуло, как пламя факела.
Глаза Коловотки метали зеленые молнии, сердце учащенно билось.
«Это — он!» — шептало ему все его существо, а молотки подмастерьев подтверждали: «Да, он», «Да, он».
— Сервус, Апро! — надменно, высокомерно проговорил незнакомец, коснувшись плеча мастера своими желтыми перчатками, которые он держал в руке. Это должно было означать приветствие.
— Покорный слуга вашей милости. Чем обязаны столь высокой чести?
Он поспешил вытереть суконным фартуком стул — не дай бог, запылится одежда гостя.
— Сидеть я не буду, не беспокойтесь.
— Я думал, может быть, мерочку снимем?
— Пропади сейчас пропадом все мерки! Я пришел не к вам, а к барышне.
— Ах, вот как? — произнес сапожник, радостно осклабившись. — Кати, встань! Поди сюда, доченька. Его милость к тебе пришли.
Неизвестный господин подошел к Кати, распространяя вокруг себя запах тонких духов, исходивший от его платья и носового платка. Коловотки окинул его с головы до ног внимательным взглядом. Это был уже немолодой человек: его бороду и бакенбарды чуть тронул иней седины, однако черты лица были красивыми и сохраняли свежесть. На нем было дорогое господское платье: блестящий цилиндр, серый в полоску сюртук и элегантного покроя брюки, по которым он похлопывал тросточкой с серебряным набалдашником. На руке, под манжеткой, сверкал золотой браслет.
Кати машинально встала; она была теперь бледна как смерть и стояла потупив взгляд. Губы ее заметно дрожали.
— Я принес вам маленькую весточку, — проговорил вошедший легко и беззаботно. — Ваша тетушка с рассвета собирает виноград в моем винограднике. Она просила, чтобы сегодня пополудни я и вас привез к ней. Так что если ваш отец разрешит и вы сами не против прокатиться, то после обеда я заеду за вами.
Кати бросила вопрошающий взгляд на отца; щеки ее вдруг заалели, как красное сукно. Коловотки синел и зеленел в глубине мастерской, но сапожный мастер поспешил дать согласие:
— О, ну конечно! Пусть прогуляется немножко на свежем воздухе, и так уж она, бедняжка, истаяла, как свеча.
Посетитель и это обратил в шутку:
— Ну, так как же, поедете, свечка?
Кати ответила сдавленным голосом, отвернув в сторону лицо:
— Да, если этого желает… желает тетушка Мали.
— А у нас в этом году вовсе не будет винограда, — жаловался почтеннейший Апро. — Побил град, ни единой грозди не уцелело. Никогда еще я не видел такого опустошения, ваша милость, как в это лето, после града, когда я поехал посмотреть виноградник. И как подумал я, что в этом году у меня не будет вина, что весь урожай погиб, слезы так и полились у меня из глаз. Я добрый христианин и все же не смог удержаться, чтобы не посетовать: «О создатель, что же ты тут наделал?! Шалун-мальчишка может так набезобразничать, но не бог…»
— Папа, папа, не богохульствуйте, а то господь накажет вас; меня мороз по коже пробирает, когда я слышу это.
— Ничего, дочка, будь спокойна, — проговорил старик не без достоинства в голосе, — со мной не случится никакой беды. С богом я всегда полажу!
— Как же это? — полюбопытствовал гость.
— А так! Сапоги ему сошью.
— Богу?
— Разумеется. Иначе говоря, позову с улицы нищего, и мы снимем мерку с его ноги, не правда ли, Лёринц?
Старый подмастерье Лёринц кивнул косматой большой головой.
— Сколько раз уж так делали!
Посетитель покачал головой, как бы желая сказать: «Вы и впрямь порядочный плут, мастер Апро». Затем повернулся к Катице:
— До свиданья, малютка. Будьте готовы часам к пяти вечера.
— Но вы обязательно заедете за мной? — спросила девушка, набравшись храбрости.
__ Могу хоть залог оставить, — ответил с улыбкой неизвестный господин и, галантным жестом вынув из петлицы сюртука красную гвоздику, протянул ее Катице.
Все это было так изящно и красиво, что совершенно очаровало подмастерьев, глазевших на эту сцену; «Да-а! Вот это настоящий барин! Этот понимает обращение!»
Коловотки, очевидно, был такого же мнения, потому что, как только дверь за посетителем закрылась, он отозвал в сторону старика.
— Кто этот прилизанный пройдоха? — мрачно спросил он.
— Это истый барин, председатель местного банка, некий Ференц Колоши, первый кавалер во всем городе.
— Я убью его, — таинственно прошептал Коловотки на ухо старину.
Наш господин Апро испуганно вскинул голову и посмотрел в глаза своему компаньону: не сошел ли он с ума?
— Да? А за что бы это тебе убивать его?
— Не нравится мне его физиономия, вот за что.
— А между прочим, его вполне можно назвать красивым мужчиной.
— Но он носит браслет.
— А тебе что до этого? Он и ботинки носит и вместе со своими слугами снашивает в год, по крайней мере, двадцать пар обуви. Жаль было бы убивать такого клиента.
— В него влюблена Кати, — прошептал Коловотки могильным голосом. — И он в Катицу.
— Это он-то? В Кати? А Кати — в него? Да откуда ты это взял, несчастный?
— А иначе какое бы ему дело до девушки?
Сапожный мастер рассмеялся весело и заливисто, так что даже слезы навернулись на его маленькие блестящие глазки.
— Ах ты, сумасшедший поляк, ах ты, глупый поляк! Да ведь он хозяин тетушки Мали, а тетушка Мали — родная тетка девчурки и моя свояченица. Пусть меня назовут филином, если в один прекрасный день я не унаследую от нее кругленькую сумму.
— Вот как? — протянул Коловотки и несколько успокоился. Он притих, но только внешне. «Зеленоглазому чудовищу» трудно приказывать. Зеленые глаза никогда не дремлют. Создатель не предусмотрел для них ресниц. Даже дурачок мог бы заметить, что Коловотки человек нервный, что он влюблен и к тому же ревнивец. Подмастерья сообщили старому Апро, что «мастер-поляк» купил револьвер в лавке Пергера и постоянно носит его при себе; кое-кто уже предсказывал: «Вот посмотрите, ваша милость, быть тут беде». Даже верный старый Лёринц считал, что Коловотки в дурную минуту либо себя застрелить способен, либо Катицу.
Тут уж почтеннейший Апро перепугался не на шутку и решил положить этому конец. Он прикажет дочери выйти замуж за Коловотки, а если она откажется, немедленно отошлет ее к своей младшей сестре, что жила в Хайду Собосло и содержала там питейное заведение. Пусть выбирает либо то, либо другое — и так тому и быть, даже если бы тысяча чертей стала ему на пути!
К счастью, таковых не оказалось. Даже то единственное существо, которое могло бы встать поперек дороги, прибежало в тот же день под вечер к нему на доверительную беседу и стало уговаривать его выдать девушку замуж.
