Анри Шарьер - Папийон
— Идет, — кивнула девушка.
Тут американец выхватил двести сорок долларов и сунул их в руку Куику, говоря, что уже купил всю партию. Однако наши соседки не спешили уходить, а стояли и наблюдали, как американцы разгружают тележку и укладывают продукты в джип. В последний момент моряк схватил поросенка, видимо, думая, что он тоже входит в партию товара. Естественно, Куик начал тянуть своего любимца к себе. Разгорелся спор, американцам никак не удавалось объяснить, что поросенок с самого начала не продавался.
Я пытался сказать это девушкам, но они тоже не понимали. Американец все не отпускал поросенка. Инцидент перерастал в скандал. Ван Ху уже схватился за какую-то доску, когда вдруг подъехал джип американской военной полиции. Я велел Куику отдать деньги офицеру, во он все медлил. Моряк тоже не отпускал поросенка. Куик, растопырив руки, стоял перед радиатором машины, не давая морякам уехать. Вокруг собралась толпа. Военный полицейский уже был склонен признать правоту американцев, он тоже никак не мог вонять, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор. Видимо, полиция считала, что мы пытаемся обжулить моряков.
И тут вдруг я вспомнил, что тот мартиниканский негр из клуба моряков оставил мне свой номер телефона. Я показал его полицейскому со словами:
— Переводчик, переводчик!
Он отвел меня к телефону. Я позвонил. К счастью, мой приятель — голлист оказался на месте. Я попросил его объяснить полицейскому, что поросенок вовсе не товар, что это необыкновенно умное, дрессированное животное, которое служит Куику как собака, и что мы просто забыли сказать морякам с самого начала, что он не продается. Затем трубку взял полицейский. Тот выслушал и понял все. Своими собственными руками он взял поросенка и передал его совершенно счастливому Куику, который, крепко прижав к груди свое сокровище, тут же забрался в тележку. Итак, все закончилось вполне благополучно, причем американцы, узнав, в чем дело, хохотали, как дети. Толпа разошлась. Вернувшись домой, мы поблагодарили девушек. Поняв, из-за чего произошел скандал, они тоже долго смеялись.
Вот уже три месяца как мы в Джорджтауне. Сегодня мы переехали на половину дома, принадлежащего наши» друзьям-индусам. Две большие светлые спальни, столовая, маленькая кухонька с плитой, отапливаемой углем, и просторный двор, в углу которого было уже выгорожено стойло с навесом для осла с тележкой. Мне отдали новую большую кровать с добротным матрацем. В соседней комнате на двух отдельных кроватях поуже разместились мои друзья-китайцы. Был у нас и стол, и шесть стульев, и целых четыре табуретки. На кухне — все необходимое для приготовления еды. Поблагодарив Гитту и его товарищей за доброту и гостеприимство, мы, по словам Куика, стали наконец владельцами своего собственного дома.
В столовой у окна, выходящего на улицу, стояло старое резное, совершенно великолепное кресло — подарок наших индийских подружек. На столе — свежие цветы в стеклянной плошке, раздобытой где-то Куин-Куиком.
Впервые за долгие годы у меня был свой дом, и это придавало уверенности в себе и завтрашнем дне. Пусть скромный, но светлый, чистый и уютный дом — первый плод нашей совместной трехмесячной работы.
Завтра воскресенье, рынки закрыты, значит, в мы выходные. И мы решили пригласить на обед Гитту с друзьями и девушек-индусок с братьями. Почетным гостем должен был стать китаец, который в свое время так помог Куику и Ван Ху, одолжив осла с тележкой и двести долларов первоначального капитала. На тарелке для него был приготовлен конверт с двумястами долларами и благодарственной запиской по-китайски.
На втором месте по степени привязанности после поросенка был теперь у Куика я. Он без конца выказывал мне всяческие знаки внимания — из всех нас я был одет лучше всех. Очень часто Куик приносил мне разные подарки — то рубашку, то галстук, то пару брюк. Покупая он все это на свои деньги. Он не курил и почти не пня, единственной его страстью были карты. Утренняя торговля наша тоже шла хорошо. Я научился изъясняться по-английски — достаточно прилично для того, чтобы покупать и продавать. Зарабатывали мы долларов по двадцать пять — тридцать пять в день. Немного, но и работа не слишком пыльная. Закупками я занимался редко, зато продажа целиком перешла в мои руки. Я здорово научился торговаться. В гавани постоянно толпились английские и американские моряки, вскоре они уже знали меня в лицо. Мы торговались и спорили, но вполне мирно, без эксцессов. Бывал там один очень забавный тип — здоровяк-американец итальянского происхождения, он всегда говорил со мной по-итальянски и страшно радовался, когда я отвечая ему на его языке — по-моему, он и торговался только ради этого, так как в конечном счете всегда платил ту сумму, которую я запрашивал в самом начале. Домой мы возвращались около семи-восьми вечера. Поев, Куик и Ван Ху заваливались спать. А я шел в гости — или к Гитту, или к девушкам-индускам, которые, кстати, делали всю уборку и стирку по дому за два доллара в день.
МОЯ ИНДИЙСКАЯ СЕМЬЯ
В этом городе главным видом транспорта был велосипед. И вот я тоже купил себе велосипед, чтобы быстрее передвигаться, тем более что и Джорджтаун, и окрестности располагались на довольно ровном плато, позволяя ехать с вполне приличной скоростью. На велосипеде были установлены два дополнительных прочных сиденья — одно впереди, другое сзади, и, подобно многим местным жителям, я мог возить с собой двух пассажиров.
Пару раз в неделю я выезжал на прогулку с моими подружками, девушками-индусками. Им страшно нравилось кататься. Постепенно я стал замечать, что младшая из них влюбляется в меня.
Я ни разу не видел ее отца, но вот в один прекрасный День он появился в нашем доме. Жил он неподалеку, но никогда прежде не приходил, л был знаком только с его сыновьями. Это был высокий старик с очень длинной снежно-белой бородой. Серебристо-седые волосы разделялись на пробор, открывая высокий умный лоб. Говорил он только на хинди, дочь переводила. Он пригласил меня к себе в гости. Принцесса (так я прозвал Индару, его дочь) уверяла, что для велосипеда расстояние это пустяковое. И я с благодарностью принял приглашение.
Сьев несколько печений и выпив чашку чая, отец удалился, но я заметил, как внимательно разглядывал он наш дом. Принцесса потом говорила, что отец остался очень доволен визитом.
Когда мы втроем вместе с ее сестрой отправлялись на прогулку, она обычно сидела на переднем сиденье. Я крутил педали, лица наши были совсем рядом. Если она откидывала голову, я видел под прозрачной тканью обнаженные груди во всей их нежной девичьей прелести. Огромные черные глаза сияли, рот — темно-алый на фоне чайного цвета кожи — был всегда немного полуоткрыт как бы в ожидании поцелуя. Видны красивые ровные, ослепительно белые зубки. У нее была манера произносить некоторые слова так, что виднелся кончик розового языка — одно это могло воспламенить самого что ни на есть святого из всех святых.
Однажды вечером мы решили сходить в кино. Вдвоем, так как сестра ее отказалась, сославшись на головную боль — удобный предлог, как мне показалось, чтобы оставить нас наедине. Она появилась в белом муслиновом платье, доходившем до щиколоток и открывавшем при ходьбе три узких серебряных браслета на каждой ноге. Сандалии с колечком вокруг большого пальца придавали маленькой ступне особую прелесть. А в правую ноздрю была вдета крошечная золотая раковина. С головы на спину чуть ниже плеч спускалась вуаль, поддерживаемая золотой ленточкой. А с ленточки на лоб свисали три нитки из разноцветных камушков. Пустяк, разумеется, но очаровательно. При каждом даже легком наклоне головы нитки открывали маленький синий кружок в центре лба.
Все наши чада и домочадцы — их индийская половина и Куик с Ван Ху наблюдали наше отбытие. На их лицах застыло какое-то особое, торжественное выражение, словно они ожидали, что мы вернемся из кинотеатра помолвленными.
В город мы отправились на велосипеде. Во время медленного скольжения по плохо освещенным улочкам квартала эта замечательная девушка сама, по собственному почину вдруг отклонилась назад и нежно прикоснулась к моему рту своими губками Этот ее поступок был для меня настолько неожиданным, что я едва не свалился с велосипеда.
В кинотеатре мы сидели в заднем ряду, крепко держась за руки. Я вел с ней безмолвный разговор с помощью нежных пожатий и поглаживаний пальцами, она отвечала тем же. Фильма мы почти не смотрели, никаких слов не произносили. Да и к чему нам были слова, если ее пальчики, ее длинные аккуратно заточенные ноготки и мягкая Шелковистая ладонь могли сказать так много о ее любви и желании принадлежать мне. Затем она опустила мне на плечо голову и позволила покрывать поцелуями свое чистое и прекрасное лицо.
Эта такая вначале робкая и застенчивая любовь быстро переросла в открытую всепоглощающую страсть. Перед тем как овладеть ею, я счел нужным предупредить, что никак не могу на ней жениться, так как во Франции у меня есть жена. Но это, похоже, мало ее беспокоило.
