Анри Шарьер - Папийон
В свое время разорившийся ресторан стал теперь весьма популярен в округе. Посетителей, спешивших отведать блюда китайской кухни, обслуживали Индара и еще одна молоденькая и очень хорошенькая индуска по имени Дайя. Наведывались сюда и бывшие заключенные. Те, у кого были деньги, платили, те, кто их не имел, ели бесплатно. «Накормишь голодного — и тебе непременно воздастся», — говаривал по этому поводу Куик.
Все дело портила только одна мелочь — ослепительная красота Индары и второй официантки. Они открыто демонстрировали груди, просвечивающие через тонкую ткань платья; мало того, они еще сделали на них разрезы от щиколотки до бедра. Американские, английские, шведские, канадские и норвежские моряки наведывались по два раза на дню полюбоваться этими прелестями. Мои друзья называли ресторан раем для моряков. Я же был владельцем, все называли меня боссом, официантки приносили мне выручку, и я складывал деньги в карман, при необходимости разменивая.
Ресторан открывался в восемь вечера и работал до пяти-шести утра. Нет нужды говорить, что около трех к нам сходились почти все местные шлюхи — проедать заработанные за ночь деньги, лакомясь жареными цыплятами и салатом из проросшей фасоли. Появлялись они обычно в компании сутенера или клиента. Пили они пиво, предпочитая английские сорта, виски и очень хороший местный ром с содовой или кока-колой. Поскольку наше заведение постепенно превратилось в место встречи всех беглых французских каторжников, я стал их советчиком, судьей и конфидентом. Не обходилось и без эксцессов.
Однажды ловец бабочек рассказал мне о том, как ходит в джунгли и выискивает там свою добычу. В поход он брал с собой особую снасть — вырезал из картона силуэт бабочки, наклеивал на него крылышки того вида, который собирался поймать, и укреплял картонку на конце палки длиной около метра. Он держал ее в правой руке и легонько вращал, отчего казалось, что фальшивые крылышки трепещут. Охотился он обычно на светлых, залитых солнцем вырубках. Он знал сроки выхода из куколок всех видов бабочек, надо сказать, что некоторые из них жили всего сорок восемь часов. И вот, едва солнце появлялось над вырубкой, как все они — и только что вылупившиеся, и более старые — оживали и кидались заниматься любовью, отчаянно при этом спеша, словно сознавая, что срок их недолог. Бросались они и на приманку. Если фальшивка изображала самца, слетались самки, и наоборот. А в левой руке мой приятель держал сачок, которым тут же и прихлопывал добычу. Горловина у него закрывалась, так что можно было наловить несколько особей, не опасаясь, что остальные пленницы вылетят.
Самыми красивыми среди них были ночные летуньи. Но в полете они часто натыкались на разные предметы, поэтому трудно было отыскать особь с неповрежденными крылышками. Для ловли ночных бабочек мой охотник карабкался на вершину какого-нибудь высокого дерева, натягивал на раму кусок белой ткани и зажигал под ним карбидный фонарик. И отовсюду на свет слетались огромные особи с размахом крыльев от пятнадцати до двадцати сантиметров. Они словно прилипали к ткани. Охотнику только и оставалось, что умерщвлять их, прокалывая горло толстой, хорошо заточенной булавкой, не разрушавшей красоты этих созданий. И еще надо было следить, чтобы они не бились одна о другую, иначе с крылышек осыпалась пыльца и добыча теряла всякую ценность.
На витрине у меня были выставлены небольшие коллекции бабочек, жуков, мелких змей и вампиров. Шел этот товар нарасхват, так что цены были довольно высоки.
Однажды какой-то американец показал мне бабочку с нижними крыльями серо-стального цвета и верхними нежно-голубыми, пообещав пятьсот долларов, если я смогу раздобыть точно такую же, только гермафродита.
Я переговорил с моим приятелем, и он поведал мне, что поймал однажды прекрасный экземпляр того же вида и выручил за него пятьдесят долларов, а позднее один серьезный коллекционер сказал ему, что стоила эта бабочка где-то около двух тысяч.
— Так что этот янки хочет тебя фрайернуть, — сказал он. — Держит за недоумка. И пусть даже отвалит тебе за этот редкий вид полкуска, все равно, будь уверен, Папийон, свой интерес он при этом соблюдет.
— Ты прав, он тот еще жулик. А как насчет того, чтобы обдурить его?
— Как это?
— Давай приделаем два крылышка от самца к самке или наоборот.
После нескольких попыток мы сработали существо, прикрепив два крылышка от самца к великолепной самке, причем так ловко, что операции вовсе не было заметно — сделав надрезы в ее тельце и вклеив в них концы крыльев с помощью разбавленной балаты. Держались они так прочно, что можно было свободно приподнять бабочку за крыло. Я словно ненароком поместил ее в стеклянную коробочку вместе с другими бабочками, типичными для дешевой, двадцатидолларовой коллекции. Клиент клюнул на приманку. Не успел он кинуть на коробочку взгляд, как тут же возжаждал купить ее и поспешил ко мне с двадцатидолларовой купюрой. Но я сказал, что коллекция не продается, я будто бы обещал ее одному шведу. В течение двух последующих дней американец раз десять держал в руках коробочку. Наконец, не в силах больше выносить эту пытку, он предложил:
— Продайте мне одну бабочку, ту, что в середине, за двадцатку, а остальное можете оставить себе.
— А что в ней такого особенного, в этой средней? — спросил я и присмотрелся. И тут же воскликнул: — Господи, да это же гермафродит!
— Серьезно?.. Гм, да, действительно. А я не был уверен, — пробормотал янки. — Через стекло разве разглядишь... Вы не возражаете, если я ее выну? — Он начал разглядывать бабочку со всех сторон. — Ну, и сколько вы за нее хотите?
— Вы что, забыли, как предлагали мне пятьсот за точно такой же экземпляр?
— Да я много чего кому обещал, разве упомнишь... Я не хочу выгадывать за счет незнания человека, который поймал этот экземпляр.
— Пятьсот долларов или ничего.
— Идет. Придержите ее для меня. Просто сейчас со мной всего шестьдесят долларов. Завтра принесу остальное. Дайте мне расписку и выньте ее, пожалуйста, из коробочки.
— Ладно, куда-нибудь припрячу.
Назавтра, не успели мы открыть двери своего заведения, как появился этот потомок Линкольна. Он еще раз осмотрел бабочку, уже с увеличительным стеклом. У меня прямо сердце ушло в пятки, когда он ее перевернул. Но обошлось, похоже, он был удовлетворен осмотром. Заплатил, уложил бабочку в коробку, которую специально принес, попросил еще одну расписку и ушел.
Два месяца спустя за мной явилась полиция. Они увезли меня в комиссариат, где префект, прилично, кстати, говоривший по-французски, объяснил, что я арестован, поскольку один американец обвиняет меня в мошенничестве.
— Какая-то бабочка, которой вы якобы приклеили крылья, — сказал полицейский. — И, похоже, неплохо погрели на этом деле руки, речь идет о пятистах долларах Часа через два появились Индара и Куик с адвокатом.
Он прекрасно говорил по-французски. Я твердил, что ничего ни о какой бабочке не знаю. Я не ловец и не коллекционер, просто продаю иногда коробки с коллекциями по просьбе одного своего клиента, охотника за бабочками. Янки сам предложил мне пятьсот долларов, я ему ничего не навязывал. Как бы то ни было, если бабочка настоящая, он все равно нагрел меня, так как, по слухам, за такой экземпляр платят до двух тысяч.
Десять дней спустя я предстал перед судом. Адвокат выполнял параллельно роль переводчика. Я заново пересказал всю историю. В подтверждение ее правдивости адвокат представил суду каталог-ценник бабочек, где указанный экземпляр был оценен в полторы тысячи. Американец проиграл иск и должен был оплатить все судебные издержки, услуги моего адвоката плюс еще двести долларов сверху.
Все мы — и индусы, и заключенные, и члены семьи — отметили оправдательный приговор анисовой домашнего приготовления. Явившиеся на праздник родственники Индары жутко пыжились и гордились, что членом их клана является такой замечательно ловкий человек, как я. Поскольку уж кого-кого, а их не проведешь — они с самого начала были уверены, что я подклеил бабочке чужие крылышки.
Так и должно было случиться — мы продали ресторан. Индара и Дайя оказались слишком хороши собой. Их «стриптиз», впрочем, далеко никогда не заходящий, производил на здоровенных, изголодавшихся по женщинам моряков куда большее впечатление, чем если бы девушки разгуливали по залу раздетыми донага. Мои официантки успели заметить одну закономерность: чем ближе оказывались их полуприкрытые грудки к посетителям, тем больше чаевых те давали. Поэтому они нарочно наклонялись совсем низко над столиком, выписывая счет или давая сдачу. После точно рассчитанной паузы, когда глаза моряков уже начинали лезть из орбит, чтобы лучше разглядеть все эти прелести, они выпрямлялись и говорили: «А как насчет чаевых?» Бедняги, совершенно обескураженные, тупо соображали, как вести себя дальше, но чаевые давали исправно.
