Анри Шарьер - Папийон
— Ты смотри, аккуратнее! Они порядочные девушки. Не вздумай приставать или заигрывать с ними только потому, что под платьем у них видны голые грудки. Так у них принято. Сам-то я уже старый. Но Жуло и Малыш Луи как-то по приезде сунулись однажды и обожглись на этом деле. Потом девушки к нам долго не приходили.
Да, эти две индианки были настоящие красотки. В центре лба у каждой — маленький кружочек, придававший лицам еще большую экзотичность. Они очень любезно говорили с нами, но, будучи слаб по части английского, я понял только, что они рады приветствовать нас в Джорджтауне.
Вечером мы с Гитту отправились в центр города. Совершенно иной мир, совсем не похожий на наш тихий квартал. На улицах полно народа — белые, черные, индийцы, китайцы, солдаты и моряки в форме. Бесчисленное количество баров, ресторанов, пивнушек и ночных клубов. Они так ярко освещали улицу, словно стоял день.
И вот я впервые в жизни увидел цветной фильм и был совершенно потрясен. Затем мы с Гитту заглянули в большой бар. Один, угол был сплошь занят французами. Они пили «Куба либре» — напиток, представляющий собой смесь рома с кока-колой, Все бывшие каторжники. Некоторые беглые, другие — просто удравшие из Гвианы свободные поселенцы. Жили они впроголодь, хорошую работу найти не могли, а местное население и власти глядели на них косо. Поэтому они только и мечтали о том, как бы удрать в какую-нибудь другую страну, где жизнь им казалась богаче и легче. Среди них, по словам Гитту, попадались и очень лихие ребята.
— Ну вот возьми, к примеру, меня, — сказал один парень — Вкалываю на лесоповале на Джона Фернандеса за два доллара пятьдесят центов в неделю. Раз в месяц вырываюсь на несколько дней в Джорджтаун. Совсем отчаялся.
— А ты?
— А я делаю коллекции бабочек. Ловлю их в лесу и, как наберу побольше самых разных и красивых, укладываю в стеклянные коробочки и продаю.
Другие работали грузчиками в порту. Работали все, а на жизнь никому не хватало.
— Ладно. Хоть и несладко нам приходятся, зато на свободе, — сказал один парень. — А свобода — это все же здорово!
Разгоряченные напитками, мы шумели и кричали, рассказывая друг другу самые невероятные байки: мы были уверены, что единственные в этом заведении понимаем и говорим по-французски.
— Вот, взгляните на меня! — воскликнул мой сосед. —
Я делаю резиновых куколок и ручке для велосипедов. Загвоздка одна — когда девочки забывают своих кукол в саду на солнце, те, бедняжки, тают и теряют форму. Знаете, во что превратилась одна тихая улица, на которой я продавал свои игрушки? В настоящее осиное гнездо! Последнее время избегаю ходить днем по половине улиц Джорджтауна. Та же штука и с велосипедами. Стоит оставить на солнце, и тут же ручки к рукам прилипают.
— Или возьмите меня, — вмешался второй. — Я тоже работаю с балатой, делаю палочки, которые негритянские девушки втыкают в волосы для красоты. А морякам говорю, что я — единственный уцелевший с Мер эль-Кебира[19]. Ну, глядишь, кто и купит палочку из сочувствия. Они, правда, не виноваты, что остались в живых. Восемь из десяти покупаются на эту байку.
Болтовня этой публики заставила меня рассмеяться, но в глубине души я понимал, что зарабатывать на жизнь далеко не просто. Кто-то включил в баре радио — передавали речь де Голля из Лондона, обращенную ко всем французам в мире, в том числе и к тем, кто находился далеко от родной земли, в заморских колониях. Все внимательно слушали. Она была очень трогательной и эмоциональной, эта речь, и в баре стояла тишина. Внезапно один парень, немного перебравший, пожалуй, «Куба либре», вскочил и закричал:
— Братцы, это здорово! Я наконец понимаю по-английски! Я понял каждое слово Черчилля.
Все расхохотались, никто не пытался объяснить парню его ошибку.
Да, мне предстояло научиться зарабатывать на жизнь. О том, как это сложно, я прежде никогда не задумывался. Находясь в неволе, я напрочь утратил всякое чувство ответственности и понимание, какими путями можно честно заработать. Человек, так долго пробывший в заключении, где не надо беспокоиться о еде, жилье и одежде, человек, которым управляют, который отвык обладать какой-либо собственностью и привык бездумно повиноваться приказам, получать питье и еду в определенные часы, — этот человек вынужден заново учиться жить нормальной человеческой жизнью. Учиться с азов, оказавшись вдруг в центре большого города и не умея ходить по тротуарам, чтобы не сталкиваться с людьми, или переходить дорогу по правилам, чтоб его не переехала машина. Я сидел за столом, слушал разговоры, я вдруг мне захотелось в туалет. Вы не поверите, но какую-то долю секунды я высматривал охранника, у которого требовалось спросить разрешения выйти. Длилось это, повторяю, всего долю секунды, и, очнувшись, я внутренне рассмеялся и сказал сам себе: «Папийон, заруби себе на носу: отныне, если захочется тебе пописать или сделать что-нибудь еще, ты не должен спрашивать никакого разрешения ни у кого. Отныне и во веки веков!» А в кино, когда девушка-контролер выискивала местечко, куда бы нас посадить, меня так и подмывало воскликнуть: «Милая девушка, я не стою вашего беспокойства. Я всего-навсего заключенный, стоит ли хлопотать?» А потом, идя по улице, я то и дело оборачивался. Видно, Гитту было все это хорошо знакомо, потому что он сказал:
— Чего все время оборачиваешься? Смотришь, не идет ли за тобой охранник? Запомни, Папийон, они все остались там, на каторге!
В бар зашел полицейский патруль — жутко аккуратные и подтянутые английские негры. Они принялись обходить столы, проверяя у посетителей документы. Добравшись до нашего угла, сержант быстро и цепко обежал все лица глазами. Увидел одно незнакомое — мое и сказал:
— Удостоверение личности, сэр, будьте любезны.
Я протянул документ, он сверил фотографию и отдал обратно со словами:
— Прошу прощенья, но вы для меня новый человек. Добро пожаловать в Джорджтаун! — И они удалились.
Поль де Савойяр заметил:
— Эти ростбифы, от них прямо помереть можно! Знаете, кому они доверяют на все сто? Только беглым! Стоит только кому сказать, что бежал с каторги, они начинают раскланиваться и тут же отпускают на все четыре стороны.
Несмотря на позднее возвращение домой, в семь утра я уже стоял у главных ворот в порт. Примерно через полчаса появились Куик и Ван Ху с тележкой, груженной овощами с верхом. Были тут и цыплята, и яйца. Я поинтересовался, где их китайский приятель. Куик ответил:
— Но он все показал нам вчера, и хватит. Теперь и сами справимся.
— А далеко пришлось ехать?
— Да. Часа два с половиной в один конец. Выехали в три, и, видишь, только сейчас вернулись.
Куик достал горячий чай в термосе и пончики. Усевшись на парапет рядом с тележкой, мы принялись за еду.
— Думаешь, они придут, эти твои вчерашние американцы?
— Надеюсь. А если не придут, продадим другим.
— Ну а цены? Ты их знаешь?
— Чего тут знать. Я же не говорю: это стоит столько-то, а это — столько-то. Я говорю: сколько дадите?
— Но ты же не говоришь по-английски!
— Это верно. Однако пальцы и руки имеются. Можно объясниться. Кстати, ведь ты, Папийон, вроде бы говоришь по-английски. Вполне достаточно, чтобы торговаться.
— Да. Ладно, сперва посмотрим, как это у вас получится.
Ждать пришлось недолго. Подъехал большой джип. Из него вышли водитель, какой-то офицер в мелком чине и двое матросов. Офицер осмотрел салат, баклажаны и прочее. Обнюхал каждый ящик и корзину, пощупал цыплят.
— Сколько за все?
И начался торг. Американец говорил как-то странно, в нос. Я не понимал ни слова. Куик лепетал что-то по-китайски и по-французски. Видя, что они никак не могут прийти к соглашению, я отозвал Куика в сторону.
— Во сколько вам все это обошлось?
Он обшарил карманы и вынул семнадцать долларов.
— Сто восемьдесят три, — сказал он.
— А сколько он дает?
— Двести десять. Я считаю, это мало.
Я подошел к офицеру. Он спросил, говорю ли я по-английски.
— Плохо. Говорите медленней, — попросил я.
— О'кей.
— Сколько вы даете? Нет, двести десять — это очень мало. Давайте двести сорок?
Он помотал головой. Потом он притворился, что уходит, потом опять вернулся. Снова отошел и залез в джип. Но я чувствовал, что все это — просто представление. Тут вдруг подошли две наши хорошенькие соседки-индианки. Они наверняка уже давно наблюдали за этой сценой, потому что сделали вид, что не знакомы с нами. Одна подошла к тележке, заглянула в нее и спросила:
— Сколько за все?
— Двести сорок долларов, — ответил я.
— Идет, — кивнула девушка.
Тут американец выхватил двести сорок долларов и сунул их в руку Куику, говоря, что уже купил всю партию. Однако наши соседки не спешили уходить, а стояли и наблюдали, как американцы разгружают тележку и укладывают продукты в джип. В последний момент моряк схватил поросенка, видимо, думая, что он тоже входит в партию товара. Естественно, Куик начал тянуть своего любимца к себе. Разгорелся спор, американцам никак не удавалось объяснить, что поросенок с самого начала не продавался.
