Казимеж Тетмайер - Ha горных уступах
— Так и надо, милый человек! Коли баба на тебя с граблями, так ты на нее с цепом; коли баба на тебя с ножом, так ты на нее с косой. Так и надо, милый человек.
А у Яська сердце замирало. Ночью идет он по двору, а Марина сидит на пне около хлева и плачет.
— Чего ты плачешь, Марина? — спрашивает он ее нежно и со страхом: он ее первый раз в слезах видел.
— Бить он меня будет.
— Кто?
— Мацек.
— Так не выходи за него.
— Как же!.. Когда он хочет…
— Да ведь ты можешь не захотеть.
— Не могу.
— Любишь так?
— Нет… Он словно околдовал меня.
— Тебя?!
— Да…
Молчат.
— Ты тогда была в избе? на свадьбе?
— Да…
Ясек тяжело опустился рядом с ней.
— Я знал, я чуял, что это ты…
Марина плачет.
— Марина, слушай, — говорит Ясек через минуту, — зачем ты меня нанимала?
— Нравился ты мне.
— Я?!
— Ты.
— Зачем же ты говоришь мне это теперь!? Господи Боже!
— Нравился ты мне… Слава о тебе по миру ходила. Говорили о тебе.
— А теперь?
— А теперь ничего… пропало…
— Пропало?!
— Навсегда.
— Отчего? Отчего?
— Теперь ты для меня все равно, что ничего.
— Отчего? Я ведь у твоих ног лежал бы. Я ведь был бы тебе верен, как пес! Я бы смотрел на тебя, как на звезду…
— Это-то мне в тебе и не нравится… Мягок ты.
— Тот лучше, что будет бить тебя?
— Да, за то он не баба!
Схватился Ясек за голову обеими руками.
— Марина, зачем ты это мне сказала? Господи!
И качает несчастный головой, и отчаянная скорбь его охватила. А она ему повторяет:
— Мягок ты был. Отчего ты не схватил меня, отчего ты не обнял меня? Теперь я словно заколдована…
— Эх! Так вот как надо было! — говорит про себя Ясек. — Эх! так вот как надо было… А я не знал…
И низко опустил голову.
— Если б ты меня еще тогда, когда я из избы шла, не отпустил… Когда б ты мне не поверил, когда б ты меня к стене прижал, когда б ты меня бить стал!.. А ты меня сразу пустил, стоило мне только слово сказать… «Эх! да что он за мужик такой», — подумала я, — говорит Марина.
— Тебя бить!? Да ведь ты знала, что я люблю тебя, как жизнь свою! Больше!..
— Не знала а! Думала я так: нравиться я ему нравлюсь, да ведь если б меня он любил, так взялся бы за меня! А я не такая, чтобы первой на шею к кому-нибудь броситься. — И Марина надменно подняла свою гордую голову. А Ясек качался от боли:
— Эх!.. так вот как надо было!.. А я не знал… А теперь что?..
— Пропало!..
Вдруг Ясек вскочил:
— А если я убью его?!
А Марина:
— Так запрут тебя в тюрьму, а если и не запрут, так я и так за тебя не пойду… Душа у тебя мягкая… детская, но мужицкая.
— А я на тебя, как на царевну, глядел…
— А он со мной, как с батрачкой обошелся, силой взял…
Покачал Ясек головой.
— Эх, Марина, — сказал он через минуту, — силой и я многих девок брал. Да только ты слишком красива была и слишком богата…
— Какое-то странное сердце у тебя…
— Странное… Что же теперь с нами будет?
— Ничего… Я уже потеряла охоту к тебе… Мягок ты!..
Ясек встал.
— Прощай!
— Нет, нет!.. Ты у меня на свадьбе играть будешь.
— Ни за что!
— Ясек! да ведь ты любишь меня. И будешь мне играть! Не обижай меня!..
И Ясек остался и играл.
Играл три дня и три ночи, такую свадьбу справил старые Кружель своей дочке. Играл так, что у него струны не скрипели, а лопались, и новый смычок весь изорвался. Играл так, что кожа у него стала с пальцев слезать, стерлись и пятки от притопыванья, — а с волос пот градом лил три дня и три ночи. Играл он так, что люди ему дивились, а самому ему казалось, что душа у него в скрипку влезла, а он ее бьет, бьет, бьет, бьет смычком и приговаривает: «Мягкая ты! мягкая! мягкая! детская, а не мужицкая!..»
За три ночи и три дня Марининой свадьбы ничего он в рот не брал, кроме вина и водки. Пил и играл.
На рассвете третьего дня кончилась свадьба, и Ясек перестал играть.
Ни с кем он не попрощался, никого не хотел видеть, оставил вещи и так, как был, со скрипкой под мышкой ушел из Рогожника.
И встретил старого Гонсёрка; он ходил около своего забора и новые жерди вставлял. Был и он на свадьбе, да недолго, — рад он был, что Маргарита там осталась и что он без нее отдохнет дома.
Ясек слова не сказал, прошел бы мимо, да старый Гонсёрек положил ему руку на плечо.
— Не поздороваешься даже со мной, стариком? Даже имени Господнего не прославишь? Куда идешь?
— Куда глаза глядят.
— Вот как? Так, прямо со свадьбы? А не говорил я тебе: берегись, а не то съест она тебя. Вот и съела.
— Ну, оставайся с Богом.
— Добрый путь. Вот видишь, съела тебя эта девка. Ну, а Мацек с ней справится! Я к нему хорошо присмотрелся. Молодец парень! С такой — ремень поясной нужен, а не струны и смычок! Мягок ты!
— Оставайся с Богом.
— Господь с тобой… Не тужи… Тебя, может быть, Господь уберег; ты бы с ней ни за грош пропал!
Ясек уж шел по двору, а старый Гонсёрек бормотал:
— Страшное дело, как человек поглупеть может из-за бабы. Ведь вот он, казался молодцом-парнем, и деловой, и на все руки мастер, — на лесопилке ли, на мельнице ль, за лошадьми ль ходить… а уж играть как лих!.. И как же его извела… Любовь… Гм… Да что ж это?.. голова ли, ноги ли, или другое что… или все вместе… А вот как дорвешься, так и съесть готов… Гм… Эх, кабы мне годов двадцать долой…
А Ясек-музыкант шел лесами и горами к Венгрии и говорил себе:
— Эх, глупый! Эх, глупый!.. Чего ж ты не обернулся тогда, на мельнице?! Мало ли раз мог ты это сделать?! Да ведь сама ждала, сама хотела… Эх, глупый! Эх, глупый!.. И какая душа во мне?! Ей-ей, я и сам диву даюсь! Чего не хочу, то само в горло лезет, а что не мое, да могло бы быть моим, того я взять не умею… Сглазили меня, что ли? Марыси Хохоловской взять я не мог, измыкался я там весь; а эту вот мог — да прозевал… Эх!.. Уж не в скрипке ли моей чары какие?.. Уж не она ль мне душу так размягчила, что мне девка говорит: не мужицкая твоя душа, а детская!.. Нет, нет мне с ней счастья! Эх! уж не в ней ли чары какие?.. Да ведь кабы не она, Марина бы меня к лошадям не наняла… Говорили обо мне… Вот что!..
И такая его злость и боль на скрипку взяла, что он поднял руку, в которой держал ее, и хотел ударить ею по сосновому стволу… да вдруг вспомнил, что ведь это все, все, все, что осталось у него… Что у него ничего нет больше… Ничего, — только скрипка и слава, что о ней по миру ходит…
И заиграл он, только не на свой лад, не грустно, а рванул сразу смычком по всем струнам, так что они загремели все сразу, и заиграл чернодунайский марш.
И, играя так, шел он к Венгрии, и больше никто из своих о нем не слышал.
Говорили одни, что он с цыганским табором ушел, с тем самым, куда его раньше звали, другие, — что утонул в Ваге, третьи, — что спился и умер, что с разбойниками сошелся где-то там, в Семиградских горах. Никто не знал наверное.
Осталась после него лишь слава, да эта песенка:
Яничково слово
никогда не сгинет,
Как в горах высоких,
так и тут в долине.
ХОЗЯИН ГОР
Пошел Андрей Поздур вечером в горы, как это часто бывало; любо ему было обходить по ночам свое хозяйство.
Большое было у него хозяйство и в деревне, в Тихом, и полей и леса вдоволь, были коровы и кони, — но не то его тешило: тешило его хозяйство там, в горах.
И не там, где паслось его овечье стадо, под Малым Лугом, — нет! а вот горы, бор сосновый, вода да кустарники по скалам.
Дивились ему люди и считали дурачком, он мало думал о пашне, о скоте, и все твердил: а что слышно там в Тиховерховьи, или в Яворовой долине…
Идет Андрей, глядит на мир Божий, — ночь светлая, месяц взошел над Кошистой горой, большой, круглый. Засиял он над лесом, над Желтогорьем и говорит Андрею:
— Чего ты пришел сюда так рано, Андрей?..
А он ему отвечает:
— Хозяин я в горах…
Идет он к Завороту, к Пятиозерью, и думает про себя: «Боже ты мой милостивый! Как им всем жилось тут, в хозяйстве, без меня? Под Волошином новые сосны повыросли… Много их. Никогда так не бывало…»
Любо ему тут хозяйничать. Весенний дух идет отовсюду, искрится все, золотом солнцу улыбается…
Прилег Андрей на минуту, вздремнул. И мерещится ему, что все вокруг стоит в зелени, как весной, когда на землю сходит радость.
Проснулся… холодный предутренний ветерок… Просветлела ночь, только в Церковсяках под скалами черные тени…
Встает Андрей, протер глаза снегом, стал подниматься вверх по круче, остановился вверху.
Почти светало…
Смотрит… Скалы словно из тумана… Где-то там у Ледовца белеет, розовеет рассвет… Забрезжила полоска света, словно щель в соломенной шляпе… Смотрит Андрей, а полоска движется, как облачко розовое, легонькое, тихонькое… И выплыло солнце, да такое, словно его где-то в долинах роса окропила, мокрое, сырое, выплыло до половины из-за гор и спрашивает: «А зачем ты сюда так рано пришел Андрей?»
