Эмиль Золя - Западня
Беседуя, они бегали по лавкам, зашли в колбасную, в зеленную, в мясную. Количество свертков в промасленной бумаге все увеличивалось. Нести их было неловко, но тетка и племянница были в прекрасном настроении, они вихляли бедрами, задорно смеялись и посматривали на господина блестящими глазами. Г-жа Лера тоже кокетничала, она разыгрывала из себя молоденькую девушку ради пуговичного фабриканта, который по-прежнему ходил за ними следом.
— Вид у него вполне приличный, — заявила она, подходя к мастерской. — Но честные ли у него намерения?
Затем, когда они поднимались по лестнице, г-жа Лера спросила, словно ненароком:
— Кстати, скажи мне, что это девушки шептали друг другу? Ну, знаешь, гадкую остроту Софи?
Нана не стала церемониться. Она обхватила г-жу Лера за шею, заставила спуститься на две ступеньки и что-то сказала ей на ухо, — право же, такую вещь нельзя произнести вслух даже на лестнице. Это было до того непристойно, что тетка только покачала головой, выпучив глаза и скривив рот. Зато теперь любопытство уже не мучило ее.
Цветочницы закусывали, положив завтрак на колени, чтобы не пачкать рабочего стола. Они торопливо жевали, всем хотелось поскорее покончить с едой и заняться более интересными делами: смотреть в окно на прохожих или секретничать в уголке. На этот раз они гадали, куда делся господин, который все утро стоял на улице. Г-жа Лера и Нана переглядывались, однако держали язык за зубами. Было уже десять минут второго, а девушки никак не могли приняться за работу; вдруг Леони прошипела «нет» — так маляры подзывают друг друга на стройке, — это был условный сигнал, возвещавший о приближении хозяйки. Девушки мгновенно расселись по местам и уткнулись носом в работу. Г-жа Титревиль появилась на пороге и обошла вокруг стола, строго на них поглядывая.
Теперь г-жа Лера с наслаждением принимала участие в первом любовном приключении племянницы. Она не отпускала ее ни на шаг, провожала утром и вечером, беспрестанно твердя о своей ответственности. Конечно, это немного докучало Нана, но все же ей было лестно, что ее стерегут, как сокровище. А разговоры, которые они вели с теткой на улице, когда пуговичный фабрикант шел за ними по пятам, разжигали ее кровь и толкали на решительный шаг. О, тетка понимала толк в сердечных делах! Ее даже умилял пуговичный фабрикант, этот пожилой, благовоспитанный господин, — ведь что ни говори, а любовь в таком возрасте пускает глубокие корни. Но г-жа Лера была начеку. Да, ему пришлось бы перешагнуть через ее труп, прежде чем добраться до крошки Нана. Как-то вечером она подошла к фабриканту и заявила ему без обиняков, что он дурно поступает. Он вежливо поклонился, не сказав ни слова в ответ, — видно, старый волокита уже привык встречать отпор со стороны родителей. Ну могла ли она сердиться на человека с такими хорошими манерами? И вот начались бесконечные беседы на любовные темы — практические советы, как себя вести, намеки на вероломство мужчин, рассказы о девушках, которым пришлось горько раскаяться в своем падении. Нана слушала тетку, и под конец вид у нее становился томный, а глаза начинали неестественно блестеть на побледневшем лице.
Но вот однажды, на улице Фобур-Пуассоньер, пуговичный фабрикант просунул голову между племянницей и теткой и осмелился нашептывать такое, что и повторить нельзя. Испуганная г-жа Лера заявила, что отныне она не может быть спокойна даже за себя, и все выложила брату. Тут дело обернулось иначе. В семействе Купо разыгрался изрядный скандал. Прежде всего кровельщик отлупил Нана. Еще чего не хватало! Оказывается, эта дрянь путается со стариками! Пусть только попробует заводить знакомства на улице: отец ей голову оторвет, да-да, без всяких разговоров! Слыханное ли дело, чтобы сопливая девчонка позорила всю семью! И он тряс дочь за плечи, говоря, что заставит ее ходить по струнке, сам будет за ней следить, черт побери! Как только Нана возвращалась домой, он осматривал ее, пристально вглядывался в лицо, чтобы узнать, не целовал ли ее кто-нибудь в глаза или в губы. Он вертел ее, чуть ли не обнюхивал. Как-то вечером он вновь задал ей трепку за синее пятно на шее. И негодяйка смеет еще врать, будто пятно не от поцелуя! Она говорит, что это синяк, обыкновенный синяк, который ей нечаянно поставила Леони. Он ей понаставит синяков, руки-ноги переломает, пусть только попробует блудить! Когда же Купо был в благодушном настроении, он издевался над дочерью, высмеивая ее. Нечего сказать, лакомый кусочек для мужчин — плоская, как доска, а на шее, у ключиц, такие впадины, что кулак можно засунуть. У Нана, которую отец нещадно бил за то, в чем она не была повинна, и ругательски ругал, возводя на нее чудовищные поклепы, все кипело внутри, но она притворялась покорной, как затравленный зверек.
— Да оставь ты ее в покое! — повторяла Жервеза, более рассудительная, чем муж. — Ты столько говоришь об этом, что у нее и впрямь появится охота.
Нечего греха таить, охота и в самом деле разбирала девчонку! Вернее сказать, ее так и тянуло удрать из дому и «потерять себя», как говорил папаша Купо. Он заставлял ее слишком много думать об этом, у самой порядочной девушки разгорелась бы кровь. Как это ни странно, она даже просвещалась, слушая отца, столько гадостей он говорил при ней. И вот мало-помалу у нее стали появляться новые повадки. Однажды утром отец заметил, что Нана возится с какой-то бумажкой и чем-то посыпает себе лицо. Это оказалась рисовая пудра, которой девчонка по глупой прихоти покрывала свою нежную шелковистую кожу. Купо чуть не ободрал ей лицо этой бумажкой и назвал мельничихой. В другой раз Нана принесла из мастерской красную ленту, чтобы переделать свою «каскетку», ту самую черную шляпку, которой она так стыдилась. Отец стал злобно допрашивать, откуда взялась эта лента. Уж не заработала ли она ее, лежа на спине? Или, неровен час, стибрила где-нибудь? Потаскуха она или воровка? А может быть, и то и другое вместе? Несколько раз он видел у дочери разные украшения: сердоликовое кольцо, пару кружевных манжеток, позолоченное сердечко, которое девушки обычно носят на груди, вводя в соблазн мужчин. Купо хотел растоптать весь этот хлам, но дочка яростно защищала свое добро: это ее вещи, кое-что ей подарили заказчицы, кое-что она выменяла у подружек в мастерской, а вот сердечко нашла на Абукирской улице. Когда Купо, разозлившись, раздавил сердечко каблуком, Нана побледнела и задрожала от возмущения — ей захотелось броситься на отца, расцарапать ему лицо. Целых два года бедняжка мечтала о таком сердечке, и вот он расплющил его. Нет, это уж слишком, дальше так продолжаться не может!
Купо был не прав, он вконец изводил дочь, стараясь ее приструнить. Несправедливые нападки отца только ожесточали девчонку. Дошло до того, что она перестала ходить в мастерскую; когда же кровельщик, по своему обыкновению, отодрал ее, Нана рассмеялась ему в лицо и заявила, что больше не пойдет к г-же Титревиль — там ее сажают рядом с Огюстиной, у которой так разит изо рта, словно она нажралась падали. Тогда кровельщик сам отвел Нана на Каирскую улицу и попросил хозяйку в наказание нарочно сажать ее рядом с Огюстиной. Купо не поленился две недели подряд провожать дочь от заставы Пуассоньер до дверей мастерской. Он даже стоял минут пять на улице, желая убедиться, что Нана не сбежала. Но как-то утром, задержавшись с приятелем у виноторговца на улице Сен-Дени, он спустя десять минут увидел, что бесстыдница, покачивая бедрами, несется вниз по улице. Оказывается, Нана все две недели ловко его надувала: поднявшись на третий этаж, она не входила к г-же Титревиль, а садилась на ступеньку и ждала, пока отец уйдет. Тогда Купо обрушился на г-жу Лера, но сестра без обиняков заявила ему, что не нуждается в его наставлениях: она сказала племяннице о мужчинах все, что обязана была сказать; не ее вина, если девчонка так и липнет к этим развратникам; теперь она умывает руки и клянется ни во что больше не вмешиваться: ей тоже кое-что известно, она знает, какие сплетни распускают на ее счет милые родственнички; да, да, говорят, что она сводня, что ей приятно видеть, как племянница сбивается с пути у нее на глазах. Впрочем, Купо узнал от хозяйки Нана, что девчонку развращает другая цветочница, бессовестная Леони, которая бросила работу и распутничает напропалую. Бегая по улицам, Нана зарится пока что на лакомства да на развлечения, девчонку еще можно выдать замуж с венком флердоранжа на голове. Но, черт возьми, родителям надо поторопиться, если они хотят сбыть ее мужу в целости и сохранности, без изъяна и порчи, — одним словом, в том виде, в каком должна быть всякая порядочная девушка.
В доме на улице Гут-д’Ор о старом поклоннике Нана говорили как о человеке всем хорошо известном. О да, это очень вежливый господин, даже немного робкий, но уж такой настойчивый и упрямый — сущий дьявол! Он бегает за девчонкой по пятам, покорно, как побитый пес. Иной раз он даже заходит во двор. А как-то вечером г-жа Годрон встретила его на площадке третьего этажа: понурившись, он жался к перилам, и вид у него был нерешительный и возбужденный. Лорийе грозились съехать с квартиры, если их шлюха-племянница не перестанет таскать за собой кавалеров; какая гадость, на лестнице полным-полно мужчин, нельзя выйти из комнаты, чтобы не натолкнуться на них, они торчат на каждой ступеньке и что-то вынюхивают. Право, точь-в-точь кобели, которые гонятся за сукой. Боши оплакивали судьбу несчастного пожилого господина, такого почтенного человека, который втюрился в гулящую девчонку. Ведь он коммерсант, владелец пуговичной фабрики на бульваре Вийет, попадись ему порядочная девушка, он мог бы осчастливить ее, обеспечить. Благодаря сведениям, полученным от привратника и его жены, вся улица и даже супруги Лорийе с большим уважением взирали на мертвенно-бледное лицо и аккуратную седеющую бородку фабриканта, когда он, выпятив нижнюю губу, плелся за Нана.
