Эрих Ремарк - Триумфальная арка
— Конечно. Мой паспорт находится в аргентинском посольстве для получения визы. Пообещаю принести его на следующий день. Оставлю чемодан — и поминай как звали. Думаю, что успею вывернуться. Запрос поступит сначала от дирекции, а не из полиции. На это я и рассчитываю. Правда, тогда мое пребывание в «Принце Уэльском» окажется бессмысленным.
— Ничего, все обойдется.
Они играли до половины девятого.
— Теперь ступай ужинать, — сказал Морозов. — Я еще посижу, а потом отправлюсь в «Шехерезаду».
— Я немного попозже спущусь в ресторан при отеле.
— Глупости. Иди сейчас же и подкрепись хорошенько. Если он все же объявится, тебе наверняка придется с ним выпить. А пить лучше на сытый желудок. Ты уже решил, куда поведешь его?
— Да.
— Я имею в виду, если он еще захочет поразвлечься или попьянствовать?
— Понимаю. Мне известно достаточно мест, где никто никем не интересуется.
— Тебе пора ужинать. Только ничего не пей. Возьми что-нибудь посытнее и пожирнее.
— Хорошо, Борис.
Равик снова пошел к «Фуке». Все стало совершенно нереальным, словно он читал какую-то фантастическую книгу или смотрел мелодраматический фильм. А может, все это ему только снится? Он опять обошел ресторан со всех сторон. Террасы были освещены и полны посетителей. Он проверил каждый столик. Хааке нигде не было.
Равик выбрал столик неподалеку от дверей. Отсюда он мог наблюдать за входом и улицей. Две женщины рядом с ним беседовали о магазинах «Скьяпарелли» и «Мэнбоше». Мужчина с жиденькой бородкой, сидевший тут же, молчал. За другим столиком несколько французов разговаривали о политике. Один был за «croix de feu»,[22] другой — за коммунистов, остальные подтрунивали над ними. Время от времени все посматривали в сторону двух красивых, самоуверенных американок, пивших вермут.
Равик не сводил глаз с улицы. Он был не настолько глуп, чтобы не верить в случайности. Случайностей нет только в хорошей литературе, в жизни же они бывают на каждом шагу, и притом — преглупые. Он посидел еще с полчаса. Теперь ему это далось легче, чем за обедом. Наконец он вышел, снова осмотрел террасу ресторана со стороны Елисейских Полей и вернулся в отель.
— Вот ключ от твоей машины, — сказал Морозов. — Я взял другую. Теперь у тебя синий «тальбо» с кожаными сиденьями. На той машине сиденья были матерчатые. Кожу легче отмыть. Это кабриолет. Можешь ездить с поднятым или опущенным верхом. Но окна все время держи открытыми и стреляй так, чтобы пуля вылетела в окно и не оставила нигде пробоины. Я нанял машину на две недели. Ни в коем случае не отводи ее сразу в гараж. Пусть сначала постоит в каком-нибудь переулке, забитом машинами. Надо проверить салон. Сейчас она стоит на улице Берри, напротив отеля «Ланкастер».
— Хорошо, — сказал Равик и положил ключ от зажигания возле телефона.
— Вот документы на машину. Права достать не удалось. Не хотелось посвящать слишком много людей.
— Права мне не нужны. В Антибе я прекрасно обходился без них.
Равик положил документы рядом с ключом от зажигания.
— На ночь перегони ее в другое место, — сказал Морозов.
Мелодрама, подумал Равик. Дешевая мелодрама.
— Благодарю, Борис. Спасибо за все.
— Жаль, что я не могу поехать с тобой.
— А я об этом нисколько не жалею. Такие вещи делаются в одиночку.
— Верно. Только не рискуй понапрасну и действуй наверняка. Разделайся с ним, и точка. Равик улыбнулся.
— Ты говоришь мне это уже в сотый раз.
— Сколько ни говори — все мало. Ведь черт знает какие глупости лезут в голову в самый решающий момент. Так было с неким Волконским в пятнадцатом году в Москве. Его внезапно обуяли какие-то странные понятия о чести. Так иной раз бывает с охотниками. Дескать, нельзя хладнокровно убивать людей и тому подобное. Вот его и пристрелил один мерзавец. Сигарет у тебя хватит?
— Есть в запасе целая сотня. Да здесь можно заказать по телефону все, что угодно.
— Зайдешь в отель и разбудишь, если меня уже не будет в «Шехерезаде».
— Зайду в любом случае, с новостями или без них.
— Хорошо. Прощай, Равик.
— Прощай, Борис.
Равик закрыл за ним дверь. В комнате вдруг стало совсем тихо. Он сел в угол дивана и принялся разглядывать обои из синего шелка с бордюром. За два дня он изучил их лучше, чем обои тех комнат, где жил годами. Он изучил также зеркало, серый велюровый ковер на полу с темным пятном у окна, каждую линию стола, кровати, чехлы на креслах — все это уже было ему знакомо до тошноты… Только телефон по-прежнему оставался таинственным и неизвестным.
XXIX
«Тальбо» стоял на улице Бассано между «рено» и «мерседес-бенцем». «Мерседес» был совсем новенький и имел итальянский номерной знак. Равик вывел свой «тальбо» из ряда машин. По неосторожности он задел «мерседес» и оставил царапину на его левом крыле. Не обратив на это никакого внимания, он быстро поехал к Бульвару Осман.
Машина шла с большой скоростью. Приятно, что она так послушна в его руках. Это рассеивало мрачное чувство, словно цементом забившее ему грудь.
Было около четырех часов утра. Следовало бы еще подождать. Но вдруг все показалось донельзя бессмысленным. Хааке, наверно, уже давно позабыл об их мимолетной встрече. Может быть, он вообще не приехал в Париж. Теперь и в самой Германии дел по горло.
Морозов стоял у входа в «Шехерезаду». Равик оставил машину за ближайшим углом и вернулся назад. Морозов еще издали заметил его.
— Тебе передали, что я звонил?
— Нет. А что случилось?
— Я звонил тебе минут пять назад. Среди наших посетителей несколько немцев. Один из них похож на…
— Где они?
— Неподалеку от оркестра. Единственный столик, за которым сидят четверо мужчин. Войдешь в зал — сразу увидишь.
— Хорошо.
— Займи маленький столик у входа. Я попросил держать его в резерве.
— Хорошо, хорошо, Борис.
Равик остановился в дверях. В зале было темно. Луч прожектора падал на танцевальный круг, освещая певицу в серебристом платье. Узкий конус света был настолько ярок, что за его пределами ничего нельзя было разглядеть. Равик смотрел в сторону оркестра, но не видел столика — белый, трепетный луч прожектора, казалось, скрывал его.
Он сел за столик у двери. Кельнер принес графин водки. Оркестр словно изнывал. Медленно, как улитка, полз и полз сладковатый туман мелодии. «J'iattendrai… J'iattendrai…»[23] Певица поклонилась. Раздались аплодисменты. Равик подался вперед: сейчас выключат прожектор. Певица повернулась к оркестру. Цыган кивнул ей и приложил скрипку к подбородку. Цимбалы подбросили ввысь несколько приглушенных пассажей. Снова песенка. «La chapelle au ceair de la lune».[24] Равик закрыл глаза. Ожидание стало почти невыносимым.
Он сидел и напряженно ждал. Певица умолкла. Прожектор погас. Под стеклянными столиками вспыхнул свет. В первый момент Равик не различил ничего, кроме каких-то смутных очертаний, — луч прожектора ослепил его. Он закрыл глаза, затем открыл их и сразу же увидел столик около оркестра. Равик медленно откинулся назад. Среди немцев, о которых говорил Морозов, Хааке не было. Равик долго сидел не шевелясь: внезапно им овладела страшная усталость. Он чувствовал ее даже в глазах. Все вокруг колыхалось какими-то неравномерными волнами. Музыка, человеческие голоса, то нарастающие, то затихающие. После тишины номера и нового разочарования глухой шум «Шехерезады» одурманивал мозг. Калейдоскоп сновидений, нежный гипноз, обволакивающий истерзанные мыслью, обессилевшие от ожидания клетки мозга.
Среди танцующих пар, медленно кружившихся в тусклом пятне света, он случайно заметил Жоан. Ее голова почти касалась плеча партнера, открытое, полное истомы лицо было запрокинуто. Ничто не дрогнуло в душе Равика. Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил, устало подумал он. Рвется таинственная нить, связывавшая его с твоим воображением. Между ним и тобой еще проносятся зарницы, еще что-то мерцает, словно угасающие, призрачные звезды. Но это мертвый свет. Он возбуждает, но уже не воспламеняет — невидимый ток чувств прервался. Равик откинул голову на спинку дивана. Жалкая крупица интимности над огромной пропастью. Сколько пленительных названий придумано для темного влечения двух полов! Звездные цветы на поверхности моря: пытаешься их сорвать — и погружаешься в пучину.
Равик выпрямился. Надо уходить, пока сон окончательно не сморил его. Он подозвал кельнера.
— Сколько с меня?
— Ни сантима, — ответил тот.
— Как так?
— Вы ведь ничего не заказывали.
— Ах, да, верно.
Он дал кельнеру на чай и поднялся.
— Что, не он? — спросил Морозов у Равика, когда тот вышел.
— Нет, — ответил Равик.
Морозов с беспокойством посмотрел на него.
