Хосе Васконселос - Моё дерево Апельсина-лима
— Ты плохой, Зезе. Злой, как кобра. Вот почему…
Он замолчал взволнованный.
— Я не видел, что он там стоял.
— Ты злой. У тебя нет сердца. Ты же знаешь, что папа уже долгое время без работы. Поэтому вчера я не мог глотать, глядя на его лицо. Однажды ты станешь отцом и поймешь, как это больно в таких случаях.
Он замолчал. Я плакал.
— Но, если я его не видел, Тотока. Не видел его.
— Отойди от меня. Ты никчемный. Уйди!
У меня было желание побежать по улице и схватить, плача, папу за ноги. Сказать ему, что я вел себя очень плохо, действительно плохо. Но продолжал стоять, не зная, что делать. Я присел на кровать, откуда смотрел на свои тапочки, все еще стоящие там, пустые. Пустые, как мое сердце, которое билось само по себе.
— Почему я это сделал, Боже Мой? И, именно сегодня. Почему я должен был сделать еще большее зло, когда все и так очень грустно? С каким лицом я посмотрю на него во время завтрака? Да и как я буду, есть фруктовый салат.
Его большие, как киноэкран глаза, пристально смотрели на меня. Я закрывал глаза и видел те большие, большие глаза…
Моя пятка наткнулась на ящик для чистки обуви и у меня возникла идея. Может быть, тогда папа простит мне мою подлость. Я полез в ящик Тотоки и взял взаймы баночку черного крема, потому, что мой уже закончился. Ни с кем, не заговаривая, я вышел, идя грустный по улице не чувствую тяжести ящичка. Мне казалось, что я иду по его глазам. Страдал внутри его глаз.
Было еще очень рано и люди еще должны были спать по причине Полуночной мессы и ужина. Улица была заполнена детьми, которые показывали и опробовали свои игрушки. Это меня еще больше удручало. Это все были хорошие дети. Никто из них никогда бы не сделал того, что сделал я.
Остановился около «Нищеты и голода», ожидая найти клиента. Забегаловка была открыта даже сегодня. Свое имя она получила не зря. Сюда приходили люди в пижамах, комнатных тапочках, деревянных башмаках, но никогда в ботинках.
Я не пил утром кофе, но все равно не испытывал голод. Моя печаль была больше, какого-то там аппетита. Дошел до улицы Прогресса. Повернул к рынку. Присел на ступеньках булочной Роземберга, и никого.
Жара усиливалась, ремень от ящичка давил на плечо до боли, надо было поменять плечо. Мне хотелось пить, и я пошел попить из крана на рынке.
Я присел на пороге Народной школы, которая скоро должна была меня принять. Поставил ящичек на землю и впал в уныние. Положил голову на колени, как кукла, и остался в таком положении, ничего больше не желая. Затем спрятал лицо между коленями, накрывшись руками. Лучше умереть, чем возвратиться домой, не выполнив задуманного.
Ногой стукнули по моему ящику, и знакомый голос позвал меня:
— Эй, чистильщик, кто спит, тот не заработает деньги!
Я поднял голову, не веря в это. Это был дон Кокито, привратник клуба. Он поставил ногу и прежде всего я прошелся по ней фланелью. Потом смочил ботинок и высушил его. Затем со всей осторожностью начал наносить крем.
— Пожалуйста, вы не могли бы приподнять штанину?
Он выполнил мою просьбу.
— Так ты сегодня чистишь, Зезé?
— Никогда я не нуждался в деньгах как сегодня.
— А как прошел Сочельник.
— Так себе.
Я стукнул щеткой по ящику, и он поменял ногу. Повторил все с начала и затем начал наводить блеск. Когда я закончил, то стукнул по ящику, и он убрал ногу.
— Сколько, Зезé?
— Двести рейсов.
— Почему двести? Все берут четыреста.
— Вот когда я стану опытным чистильщиком, тогда буду брать столько. А сейчас пока нет.
Он вытащил пятьсот рейсов и отдал мне их.
— Вы не хотите заплатить мне после? Я еще ничего не заработал.
— Оставь сдачу себе, сегодня же Рождество. До свидания.
— Счастливых праздников, дон Кокито.
Может быть, он пришел навести блеск на ботинки из-за того, что произошло три дня назад…
Тяжесть денег в кармане меня воодушевило несколько, но ненадолго. Уже было два часа пополудни, люди разговаривали на улицах, и никого. Никого, чтобы хотя бы пыль стереть и бросить несколько монет.
Я остановился у столба на Рио-Сан Пабло и время от времени издавал своим тоненьким голоском:
— Чистим обувь, господин! Почистите обувь, чтобы помочь бедным на Рождество!
Автомобиль богатого остановился рядом. Это была возможность, и я начал кричать, без всякой надежды.
— Подайте монетку, доктор. Хотя бы, чтобы помочь бедным на Рождество.
Сеньора, хорошо одетая, и дети, сидящие позади, смотрели и смотрели на меня. Сеньора вздрогнула.
— Бедный, такой маленький и такой бедненький. Дай ему что-нибудь, Артур.
Мужчина осмотрел меня с недоверием.
— Да это хитрец, из очень смышленых. Решил воспользоваться своим возрастом и днем.
— Хотя бы и так, я подам ему. Подойди сюда, малыш.
Она открыла кошелек и протянула руку в окошко.
— Нет, сеньора, спасибо. Но, я не обманываю. Только те, кто очень нуждаются, работают в Рождество.
Я поднял свой ящичек, повесил его на плечо и медленно пошел. В этот день у меня даже не было сил ненавидеть. Однако дверца машины открылась, и мальчик бросился бежать за мною.
— Возьми, мальчик. Мама просила сказать тебе, что она не думает, что ты обманщик.
Он положил другие пятьсот рейсов в мой карман и, не дожидаясь пока я поблагодарю…. Только и услышал я удаляющийся шум мотора.
Уже прошло четыре часа, а меня все продолжали истязать глаза папы.
Я поискал дорогу назад. Десять тостао[17] было маловато, но возможно в «Нищете и голоде» мне сделают скидку, или позволят заплатить недостающее в другой день.
На углу ограды одна вещь привлекла мое внимание. Это был черный с красным женский чулок. Я наклонился и подобрал его. Просунул в него руку, он был целый. Спрятал чулок в ящик, думая: — «Это будет прекрасная кобра».
Однако рассердился на себя. — «В другой день. Сегодня, ни за что…»
Я шел мимо дома Вильяс-Боас. Дом имел огромный сад и двор, покрытый весь цементом. Серджито катался между деревьями на красивом велосипеде. Прильнув к железной решетке ограды, я следил за ним. Велосипед был весь красный с желтыми и синими лучами. Его металл ослеплял, сильным блеском. Серджито увидел меня и стал все делать напоказ. Мчался, делал повороты, тормозил так, что колеса визжали. Затем он подъехал ко мне.
— Тебе нравится?
— Это самый красивый велосипед в мире.
— Подойди ближе к входу, чтобы лучше разглядеть его. Серджито был того же возраста и в том же классе, что и Тотока.
Мне было стыдно за босые ноги, потому что на нем были лакированные ботинки, белые чулки с красной резинкой. В блеске его ботинок отражалось все. Даже папины глаза стали смотреть на меня через этот блеск. Я сухо сглотнул.
— Что с тобой, Зезе? Ты какой-то странный.
— Ничего. А вблизи он еще красивее. Тебе его подарили на Рождество?
— Да.
Он сошел с велосипеда, чтобы удобнее было разговаривать, и открыл двери.
— Мне надарили много подарков. Граммофон, три костюма, куча книжек со сказками, большую коробку цветных карандашей. Коробку с играми, самолет с пропеллером. Два корабля с белым парусом…
Я склонил голову и вспомнил Ребенка Иисуса, которому нравились, как говорил Тотока, только богатые люди.
— Что с тобой, Зезé?
— Ничего.
— А тебе, много вещей подарили?
Я покачал головой, что нет, говорить я не мог.
— Как, ничего? И вправду, ничего?
— В этом году мы не праздновали дома Рождество. Папа пока еще без работы.
— Это же невозможно! Так значит, у вас не было ни каштанов, ни орехов, ни вина?..
— Только рабанада, что приготовила Диндинья и кофе. Серджито задумался.
— Зезé, если я тебя приглашу, ты согласишься? Я пытался угадать чего он хотел. Но, даже будучи голодным, не имел желания есть.
— Пойдем в дом. Мама тебя накормит. Там столько всего, столько сладостей…
Я не хотел рисковать. В эти дни меня столько раз обижали. Не раз я слышал: — «Разве тебе не сказано было не тащить в дом уличных сопляков?»
— Нет, большое спасибо.
— Хорошо. А если я попрошу маму собрать тебе пакет с каштанами и другими вещами для твоего братика, ты возьмешь его?
— Не могу. Мне нужно закончить работу. Только теперь, Серджио заметил ящик для чистки обуви, на котором я сидел.
— Но никто, же не чистит в Рождество…
— Я проходил целый день и заработал десять тостаос, и то, пять мне дали как милостыню. А мне еще надо заработать в два раза больше.
— Для чего, Зезé?
— Не могу тебе об этом рассказать. Но мне надо много.
Он улыбнулся, у него возникла благородная идея.
— Хочешь начистить мои ботинки? Я дам тебе десять тостаос.
— Нет, не могу. Я не беру с друзей.
